Читать грамматика любви краткое содержание. Иван Бунин: Грамматика любви

Некто Ивлев ехал однажды в начале июня в дальний край своего уезда.

Тарантас с кривым пыльным верхом дал ему шурин, в имении которого он проводил лето. Тройку лошадей, мелких, но справных, с густыми сбитыми гривами, нанял он на деревне, у богатого мужика. Правил ими сын этого мужика, малый лет восемнадцати, тупой, хозяйственный. Он все о чем-то недовольно думал, был как будто чем-то обижен, не понимал шуток. И, убедившись, что с ним не разговоришься, Ивлев отдался той спокойной и бесцельной наблюдательности, которая так идет к ладу копыт и громыханию бубенчиков.

Ехать сначала было приятно: теплый, тусклый день, хорошо накатанная дорога, в полях множество цветов и жаворонков; с хлебов, с невысоких сизых ржей, простиравшихся на сколько глаз хватит, дул сладкий ветерок, нес по их косякам цветочную пыль, местами дымил ею, и вдали от нее было даже туманно. Малый, в новом картузе и неуклюжем люстриновом пиджаке, сидел прямо; то, что лошади были всецело вверены ему и что он был наряжен, делало его особенно серьезным. А лошади кашляли и не спеша бежали, валек левой пристяжки порою скреб по колесу, порою натягивался, и все время мелькала под ним белой сталью стертая подкова.

— К графу будем заезжать? — спросил малый, не оборачиваясь, когда впереди показалась деревня, замыкавшая горизонт своими лозинами и садом.

— А зачем? — сказал Ивлев.

Малый помолчал и, сбив кнутом прилипшего к лошади крупного овода, сумрачно ответил:

— Да чай пить...

— Не чай у тебя в голове, — сказал Ивлев, — Все лошадей жалеешь.

— Лошадь езды не боится, она корму боится, — ответил малый наставительно.

Ивлев поглядел кругом: погода поскучнела, со всех сторон натянуло линючих туч и уже накрапывало — эти скромные деньки всегда оканчиваются окладными дождями... Старик, пахавший возле деревни, сказал, что дома одна молодая графиня, но все-таки заехали. Малый натянул на плечи армяк и, довольный тем, что лошади отдыхают, спокойно мок под дождем на козлах тарантаса, остановившегося среди грязного двора, возле каменного корыта, вросшего в землю, истыканную копытами скота. Он оглядывал свои сапоги, поправлял кнутовищем шлею на кореннике; а Ивлев сидел в темнеющей от дождя гостиной, болтал с графиней и ждал чая; уже пахло горящей лучиной, густо плыл мимо открытых окон зеленый дым самовара, который босая девка набивала на крыльце пуками ярко пылающих кумачным огнем щепок, обливая их керосином. Графиня была в широком розовом капоте, с открытой напудренной грудью; она курила, глубоко затягиваясь, часто поправляла волосы, до плечей обнажая свои тугие и круглые руки; затягиваясь и смеясь, она все сводила разговоры на любовь и между прочим рассказывала про своего близкого соседа, помещика Хвощинского, который, как знал Ивлев еще с детства, всю жизнь был помешан на любви к своей горничной Лушке, умершей в ранней молодости. «Ах, эта легендарная Лушка! — заметил Ивлев шутливо, слегка конфузясь своего признания. — Оттого, что этот чудак обоготворил ее, всю жизнь посвятил сумасшедшим мечтам о ней, я в молодости был почти влюблен в нее, воображал, думая о ней, бог знает что, хотя она, говорят, совсем нехороша была собой». — «Да? — сказала графиня, не слушая. — Он умер нынешней зимой. И Писарев, единственный, кого он иногда допускал к себе по старой дружбе, утверждает, что во всем остальном он нисколько не был помешан, и я вполне верю этому — просто он был не теперешним чета...» Наконец босая девка с необыкновенной осторожностью подала на старом серебряном подносе стакан крепкого сивого чая из прудовки и корзиночку с печеньем, засиженным мухами.

Когда поехали дальше, дождь разошелся уже по-настоящему. Пришлось поднять верх, закрыться каляным, ссохшимся фартуком, сидеть согнувшись. Громыхали глухарями лошади, по их темным и блестящим ляжкам бежали струйки, под колесами шуршали травы какого-то рубежа среди хлебов, где малый поехал в надежде сократить путь, под верхом собирался теплый ржаной дух, мешавшийся с запахом старого тарантаса... «Так вот оно что, Хвощинский умер, — думал Ивлев. — Надо непременно заехать, хоть взглянуть на это опустевшее святилище таинственной Лушки... Но что за человек был этот Хвощинский? Сумасшедший или просто какая-то ошеломленная, вся на одном сосредоточенная душа?» По рассказам стариков-помещиков, сверстников Хвощинского, он когда-то слыл в уезде за редкого умницу. И вдруг свалилась на него эта любовь, эта Лушка, потом неожиданная смерть ее, — и все пошло прахом: он затворился в доме, в той комнате, где жила и умерла Лушка, и больше двадцати лет просидел на ее кровати — не только никуда не выезжал, а даже у себя в усадьбе не показывался никому, насквозь просидел матрац на Лушкиной кровати и Лушкиному влиянию приписывал буквально все, что совершалось в мире: гроза заходит — это Лушка насылает грозу, объявлена война — значит, так Лушка решила, неурожай случился — не угодили мужики Лушке...

— Ты на Хвощинское, что ли, едешь? — крикнул Ивлев, высовываясь под дождь.

— На Хвощинское, — невнятно отозвался сквозь шум дождя малый, с обвисшего картуза которого текла вода. — На Писарев верх...

Такого пути Ивлев не знал. Места становились все беднее и глуше. Кончился рубеж, лошади пошли шагом и спустили покосившийся тарантас размытой колдобиной под горку; в какие-то еще не кошенные луга, зеленые скаты которых грустно выделялись на низких тучах. Потом дорога, то пропадая, то возобновляясь, стала переходить с одного бока на другой по днищам оврагов, по буеракам в ольховых кустах и верболозах... Была чья-то маленькая пасека, несколько колодок, стоявших на скате в высокой траве, краснеющей земляникой... Объехали какую-то старую плотину, потонувшую в крапиве, и давно высохший пруд — глубокую яругу, заросшую бурьяном выше человеческого роста... Пара черных куличков с плачем метнулась из них в дождливое небо... а на плотине, среди крапивы, мелкими бледно-розовыми цветочками цвел большой старый куст, то милое деревцо, которое зовут «божьим деревом», — и вдруг Ивлев вспомнил места, вспомнил, что не раз ездил тут в молодости верхом...

— Говорят, она тут утопилась-то, — неожиданно сказал малый.

— Ты про любовницу Хвощинского, что ли? — спросил Ивлев. — Это неправда, она и не думала топиться.

— Нет, утопилась, — сказал малый. — Ну, только думается, он скорей всего от бедности от своей сшел с ума, а не от ней...

И, помолчав, грубо прибавил:

— А нам опять надо заезжать... в это, в Хвощино-то... Ишь как лошади-то уморились!

— Сделай милость, — сказал Ивлев.

На бугре, куда вела оловянная от дождевой воды дорога, на месте сведенного леса, среди мокрой, гниющей щепы и листвы, среди пней и молодой осиновой поросли, горько и свежо пахнущей, одиноко стояла изба. Ни души не было кругом, — только овсянки, сидя под дождем на высоких цветах, звенели на весь редкий лес, поднимавшийся за избою, но, когда тройка, шлепая по грязи, поравнялась с ее порогом, откуда-то вырвалась целая орава громадных собак, черных, шоколадных, дымчатых, и с яростным лаем закипела вокруг лошадей, взвиваясь к самым их мордам, на лету перевертываясь и прядая даже под верх тарантаса. В то же время и столь же неожиданно небо над тарантасом раскололось от оглушительного удара грома, малый с остервенением кинулся драть собак кнутом, и лошади вскачь понесли среди замелькавших перед глазами осиновых стволов...

За лесом уже видно было Хвощинское. Собаки отстали и сразу смолкли, деловито побежали назад, лес расступился, и впереди опять открылись поля. Вечерело, и тучи не то расходились, не то заходили теперь с трех сторон: слева — почти черная, с голубыми просветами, справа — седая, грохочущая непрерывным громом, а с запада, из-за хвощинской усадьбы, из-за косогоров над речной долиной, — мутно-синяя, в пыльных полосах дождя, сквозь которые розовели горы дальних облаков. Но над тарантасом дождь редел, и, приподнявшись, Ивлев, весь закиданный грязью, с удовольствием завалил назад отяжелевший верх и свободно вздохнул пахучей сыростью поля.

Он глядел на приближающуюся усадьбу, видел наконец то, о чем слышал так много, но по-прежнему казалось, что жила и умерла Лушка не двадцать лет тому назад, а чуть ли не во времена незапамятные. По долине терялся в куге след мелкой речки, над ней летала белая рыбалка. Дальше, на полугоре, лежали ряды сена, потемневшие от дождя; среди них, далеко друг от друга, раскидывались старые серебристые тополи. Дом, довольно большой, когда-то беленый, с блестящей мокрой крышей, стоял на совершенно голом месте. Не было кругом ни сада, ни построек, только два кирпичных столба на месте ворот да лопухи по канавам. Когда лошади вброд перешли речку и поднялись на гору, какая-то женщина в летнем мужском пальто, с обвисшими карманами, гнала по лопухам индюшек. Фасад дома был необыкновенно скучен: окон в нем было мало, и все они были невелики, сидели в толстых стенах. Зато огромны были мрачные крыльца. С одного из них удивленно глядел на подъезжающих молодой человек в серой гимназической блузе, подпоясанной широким ремнем, черный, с красивыми глазами и очень миловидный, хотя лицо его было бледно и от веснушек пестро, как птичье яйцо.

Нужно было чем-нибудь объяснить свой заезд. Поднявшись на крыльцо и назвав себя, Ивлев сказал, что хочет посмотреть и, может быть, купить библиотеку, которая, как говорила графиня, осталась от покойного, и молодой человек, густо покраснев, тотчас повел его в дом. «Так вот это и есть сын знаменитой Лушки!» — подумал Ивлев, окидывая глазами все, что было на пути, и часто оглядываясь и говоря что попало, лишь бы лишний раз взглянуть на хозяина, который казался слишком моложав для своих лет. Тот отвечал поспешно, но односложно, путался, видимо, и от застенчивости, и от жадности; что он страшно обрадовался возможности продать книги и вообразил, что сбудет их недешево, сказалось в первых же его словах, в той неловкой торопливости, с которой он заявил, что таких книг, как у него, ни за какие деньги нельзя достать. Через полутемные сени, где была настлана красная от сырости солома, он ввел Ивлева в большую переднюю.

— Тут вот и жил ваш батюшка? — спросил Ивлев, входя и снимая шляпу.

— Да, да, тут, — поспешил ответить молодой человек. — То есть, конечно, не тут... они ведь больше всего в спальне сидели... но, конечно, и тут бывали...

— Да, я знаю, он ведь был болен, — сказал Ивлев.

Молодой человек вспыхнул.

— То есть чем болен? — сказал он, и в голосе его послышались более мужественные ноты. — Это всё сплетни, они умственно нисколько не были больны... Они только все читали и никуда не выходили, вот и всё... Да нет, вы, пожалуйста, не снимайте картуз, тут холодно, мы ведь не живем в этой половине...

Правда, в доме было гораздо холоднее, чем на воздухе. В неприветливой передней, оклеенной газетами, на подоконнике печального от туч окна стояла лубяная перепелиная клетка. По полу сам собою прыгал серый мешочек. Наклонившись, молодой человек поймал его и положил на лавку, и Ивлев понял, что в мешочке сидит перепел; затем вошли в зал. Эта комната, окнами на запад и на север, занимала чуть ли не половину всего дома. В одно окно, на золоте расчищающейся за тучами зари, видна была столетняя, вся черная плакучая береза. Передний угол весь был занят божницей без стекол, уставленной и увешанной образами; среди них выделялся и величиной и древностью образ в серебряной ризе, и на нем, желтея воском, как мертвым телом, лежали венчальные свечи в бледно-зеленых бантах.

— Простите, пожалуйста, — начал было Ивлев, превозмогая стыд, — разве ваш батюшка...

— Нет, это так, — пробормотал молодой человек, мгновенно поняв его. — Они уже после ее смерти купили эти свечи... и даже обручальное кольцо всегда носили...

Мебель в зале была топорная. Зато в простенках стояли прекрасные горки, полные чайной посудой и узкими, высокими бокалами в золотых ободках. А пол весь был устлан сухими пчелами, которые щелкали под ногами. Пчелами была усыпана и гостиная, совершенно пустая. Пройдя ее и еще какую-то сумрачную комнату с лежанкой, молодой человек остановился возле низенькой двери и вынул из кармана брюк большой ключ. С трудом повернув его в ржавой замочной скважине, он распахнул дверь, что-то пробормотал, — и Ивлев увидел каморку в два окна; у одной стены ее стояла железная голая койка, у другой — два книжных шкапчика из карельской березы.

— Это и есть библиотека? — спросил Ивлев, подходя к одному из них.

И молодой человек, поспешив ответить утвердительно, помог ему растворить шкапчик и жадно стал следить за его руками.

Престранные книги составляли эту библиотеку! Раскрывал Ивлев толстые переплеты, отворачивал шершавую серую страницу и читал: «Заклятое урочище»... «Утренняя звезда и ночные демоны»... «Размышления о таинствах мироздания»... «Чудесное путешествие в волшебный край»... «Новейший сонник»... А руки все-таки слегка дрожали. Так вот чем питалась та одинокая душа, что навсегда затворилась от мира в этой каморке и еще так недавно ушла из нее... Но, может быть, она, эта душа, и впрямь не совсем была безумна? «Есть бытие, — вспомнил Ивлев стихи Баратынского, — есть бытие, но именем каким его назвать? Ни сон оно, ни бденье, — меж них оно, и в человеке им с безумием граничит разуменье...» Расчистило на западе, золото глядело оттуда из-за красивых лиловатых облаков и странно озаряло этот бедный приют любви, любви непонятной, в какое-то экстатическое житие превратившей целую человеческую жизнь, которой, может, надлежало быть самой обыденной жизнью, не случись какой-то загадочной в своем обаянии Лушки...

Взяв из-под койки скамеечку, Ивлев сел перед шкапом и вынул папиросы, незаметно оглядывая и запоминая комнату.

— Вы курите? — спросил он молодого человека, стоявшего над ним.

Тот опять покраснел.

— Курю, — пробормотал он и попытался улыбнуться. — То есть не то что курю, скорее балуюсь... А, впрочем, позвольте, очень благодарен вам...

И, неловко взяв папиросу, закурил дрожащими руками, отошел к подоконнику и сел на него, загораживая желтый свет зари.

— А это что? — спросил Ивлев, наклоняясь к средней полке, на которой лежала только одна очень маленькая книжечка, похожая на молитвенник, и стояла шкатулка, углы которой были обделаны в серебро, потемневшее от времени.

— Это так... В этой шкатулке ожерелье покойной матушки, — запнувшись, но стараясь говорить небрежно, ответил молодой человек.

— Можно взглянуть?

— Пожалуйста... хотя оно ведь очень простое... вам не может быть интересно...

И, открыв шкатулку, Ивлев увидел заношенный шнурок, снизку дешевеньких голубых шариков, похожих на каменные. И такое волнение овладело им при взгляде на эти шарики, некогда лежавшие на шее той, которой суждено было быть столь любимой и чей смутный образ уже не мог не быть прекрасным, что зарябило в глазах от сердцебиения. Насмотревшись, Ивлев осторожно поставил шкатулку на место; потом взялся за книжечку. Это была крохотная, прелестно изданная почти сто лет тому назад «Грамматика любви, или Искусство любить и быть взаимно любимым».

— Эту книжку я, к сожалению, не могу продать, — с трудом проговорил молодой человек. — Она очень дорогая... они даже под подушку ее себе клали...

— Но, может быть, вы позволите хоть посмотреть ее? — сказал Ивлев.

— Пожалуйста, — прошептал молодой человек.

И, превозмогая неловкость, смутно томясь его пристальным взглядом, Ивлев стал медленно перелистывать «Грамматику любви». Она вся делилась на маленькие главы: «О красоте, о сердце, об уме, о знаках любовных, о нападении и защищении, о размолвке и примирении, о любви платонической»... Каждая глава состояла из коротеньких, изящных, порою очень тонких сентенций, и некоторые из них были деликатно отмечены пером, красными чернилами. «Любовь не есть простая эпизода в нашей жизни, — читал Ивлев. — Разум наш противоречит сердцу и не убеждает оного. — Женщины никогда не бывают так сильны, как когда они вооружаются слабостью. — Женщину мы обожаем за то, что она владычествует над нашей мечтой идеальной. — Тщеславие выбирает, истинная любовь не выбирает. — Женщина прекрасная должна занимать вторую ступень; первая принадлежит женщине милой. Сия-то делается владычицей нашего сердца: прежде нежели мы отдадим о ней отчет сами себе, сердце наше делается невольником любви навеки...» Затем шло «изъяснение языка цветов», и опять кое-что было отмечено: «Дикий мак — печаль. Вереск-лед — твоя прелесть запечатлена в моем сердце. Могильница — сладостные воспоминания. Печальный гераний — меланхолия. Полынь — вечная горесть»... А на чистой страничке в самом конце было мелко, бисерно написано теми же красными чернилами четверостишие. Молодой человек вытянул шею, заглядывая в «Грамматику любви», и сказал с деланной усмешкой:

— Это они сами сочинили...

Через полчаса Ивлев с облегчением простился с ним. Из всех книг он за дорогую цену купил только эту книжечку. Мутно-золотая заря блекла в облаках за полями, отсвечивала в лужах, мокро и зелено было в полях. Малый не спешил, но Ивлев не понукал его. Малый рассказывал, что та женщина, которая давеча гнала по лопухам индюшек, — жена дьякона, что молодой Хвощинский живет с нею. Ивлев не слушал. Он все думал о Лушке, о ее ожерелье, которое оставило в нем чувство сложное, похожее на то, какое испытал он когда-то в одном итальянском городке при взгляде на реликвии одной святой. «Вошла она навсегда в мою жизнь!» — подумал он. И, вынув из кармана «Грамматику любви», медленно перечитал при свете зари стихи, написанные на ее последней странице.

Тебе сердца любивших скажут:

«В преданьях сладостных живи!»

И внукам, правнукам покажут

Сию Грамматику Любви.

Москва. Февраль. 1915

Помещик Ивлев, будучи ни чем не занятым, решает прокатиться по самым дальним краям своего уезда. В качестве пункта назначения он выбирает дом графа. Приехав в его усадьбу, обнаруживает, что самого хозяина нет, а есть только графиня. Ивлева приглашают пить чай, они ведут светскую беседу, но какую бы тему не начинал главный герой, молодая женщина все сводит к теме любви.

Так плавно они переходят к обсуждению своего общего соседа Хвощинского. Оказывается, помещик Хвощинский горячо любил свою горничную Лушку. Но волею судеб она умерла еще будучи совсем молодой. С тех пор, старый помещик заперся в своем имении и не показывался в свет. Он жил со своим сыном, которого в свое время родила ему Лушка, и больше ни с кем из окружения не общался и не виделся. Такая любовь восхищала всех вокруг и в том числе Ивлева. Ему бы даже хотелось познакомиться с бывшей горничной, чтобы понять что в ней такого особого. Но старый помещик умер, и теперь в большом доме остался хозяйничать его молодой сын.

Уехав от графини, герой рассказа решает заехать в Хвощинское и посмотреть как там стало после смерти хозяина. По приезду, не найдя никаких других причин для визита, Ивлев просит у молодого помещика ознакомиться с библиотекой и спрашивает разрешения купить ее. Посмотрев все имеющиеся книги, мужчина останавливается на книге "Грамматика любви". Это была маленькая, замусоленная книжечка, с разными главами. Тут были разделы о сердце, об уме и о красоте. А на самой последней страницы было записано четверостишие самим Хвощинским старшим.

Забрав одну единственную книгу, Ивлев отправился восвояси. Всю дорогу обратно он просматривает небольшие записи сделанные на полях "Грамматики" и думает о настоящей любви, которая может жить в сердце человека. И хоть молодой Хвощинский сказал что отец просто тронулся умом от бедности, это не убеждает главного героя. Он восхищен глубиной и силой тех чувств, которые заставили помещика превратить свою самую большую любовь и самую страшную потерю в какое-то даже подобие святого поклонения.

Рассказ "Грамматика любви" показывает, что даже в наше время бывают такие чудеса, когда человек может раз и навсегда связать свою судьбу с кем-то одним. И даже потеряв объект своей страсти, все равно не перестает любить и почитать только лишь одного человека. Очень мало кто способен на такие чувства, и когда сталкиваешься с таким, то невольно появляется уважение к таким людям и их вечной привязанности.

Картинка или рисунок Грамматика любви

Другие пересказы для читательского дневника

• Краткое содержание Профессия миссис Уоррен Бернард Шоу

  Молодая девушка Виви Уоррен, долгое время обучающаяся в лучших закрытых пансионах Англии, приезжает домой повидаться с матерью. Ее мать, миссис Уоррен, совладелица нескольких домов терпимости в Европе, никогда не жалела денег на учебу дочери

• Маршак

  Сказки Маршака добрые, интересные и очень нравятся детям.

• Краткое содержание Мало - Без семьи

  В небольшой французской деревне живёт матушка Барберен, воспитывая восьмилетнего сына Рэми. Муж её работает в Париже каменщиком, домой не приезжает, только отправляет деньги. Рэми с матерью живут дружно и счастливо, хоть и не богато.

• Краткое содержание Время жить и время умирать Ремарк

  Весна. Одна из русских деревень занята немецкими солдатами. Медленно сходит снег, и начинают появляться трупы, смешанные с водой и грязью. Ранним утром немцы поведут на расстрел партизан, схваченных накануне. Среди захваченных есть женщина.

• Краткое содержание Абрамов Жила была семужка

  В одной северной реке в маленькой веточке-протоке жила пестрая рыбка. Звали ее Красавка.Она была ещё совсем маленькая. Она отличалась от самых нарядных рыбок этой реки своей большой головой, поэтому они к ней в гости не заплывали

Произведения Ивана Алексеевича Бунина одни из лучших в мировой литературе. И хотя с 20-го года ХХ века писатель покинул страну, не приняв советской власти, его мысли всегда были с Родиной. Именно поэтому все его рассказы и повести содержат истории из жизни русского народа.

Любовь - эта одна из любимых тем великого писателя. К ней Бунин постоянно возвращался, создавая новые восхитительные произведения. Кстати, к самым первым произведениям, посвященной теме любви, относится глубокий по содержанию и талантливый рассказ «Грамматика любви».

Название рассказа

Уже название произведения Бунина - «Грамматика любви» звучит как-то странно в таком необычном сочетании. Известно, что этот рассказ был задуман писателем как новелла, а создан в 1915 году. Позднее этот рассказ вошел в лирический сборник Бунина с поэтическим названием «Темные аллеи».

Иван Алексеевич описывает в своем рассказе любовь, которая может вспыхнуть мгновенно, как вспышка. Появившись из маленькой искры она может ярко разгореться, но не всегда удержаться.

Но стоит более подробно разобрать смысл названия произведения. Так что же это такое – грамматика любви? Бунин использовал в своем названии несовместимые вещи, оксюморон. Известно, что грамматика в дословном переводе с греческого языка означает «умение писать и читать буквы». Отсюда и возникает несколько ироничное название произведения: обучение любви. Но разве можно научить человека любить? Разве любовь не проявляется у каждого человека по-своему? Не существует учебников, которые бы обучали любви, поэтому и название произведения звучит немного странно.

В произведении главный герой приобретает книгу, которая носит название созвучное самому рассказу. Оказывается, что такая книга существовала на самом деле в зарубежной литературе. Автором ее был некто Ипполит Жюле Демольер. Вот на нее и ссылается Бунин в своем произведении.

Сюжет произведения

Некий господин Ивлев в самый разгар жаркого лета объезжает свой уезд. Он беседует с возницей, но беседа оказывается скучной. Тогда главный герой просто, без какой-либо цели, стал смотреть в окно. А мимо проплывали поля и луга, которые не давали ему сосредоточиться на какой-либо детали. Вскоре Ивнев уже подъезжает к дому графини, внешний вид которой не вызывал у него такой приятной картины, как природа, мелькающая мимо него во время поездки. Ее вид просто открыто раздражает главного героя, а она еще сразу же начала с ним кокетничать. Но все-таки она напоминает Ивневу об истории, которую он слышал и раньше. Теперь она заинтересовала больше обычного. В истории этой был замешан местный помещик Хвощинский, который до безумия влюбился в свою горничную Лушку.

Вскоре Ивнев приближается к имению Хвощинского. Он быстро вспомнил историю любви, где помещик даже после смерти своей служанки провел двадцать лет жизни возле ее матраца, на котором она лежала умирая. Там же умер и он. И вот показалось старое имение помещика, где произошла трагическая история любви. Ивневу в этом месте как-то стало легко дышать. Но к сожалению, видит главный герой вокруг себя только разруху и запустение. А на пороге его встретил молодой человек – сын Лушки и помещика. Молодой человек интересен Ивневу. Главный герой внимательно рассматривал плод разностатусной любви.

Но особое внимание обращает на себя дом Хвощинского, который Ивнев внимательно осматривает. Странная мебель и сумрачная атмосфера дома переносит главного героя в другой мир. Он видит старые книги, читает их странные названия и пытается разгадать тайну любви. Его руки дрожат, но особенное волнение он испытывает в той комнате, где жила Лушка. Он сразу же обращает внимание на детали, а их здесь не так уж и много:

Молитвенная книжечка.
Шкатулка с почерневшим от времени серебром.
Ожерелье Лушки.

Глядя на ожерелье покойной женщины, которая испытала любовь, главный герой чувствует такое волнение, которого раньше никогда не чувствовал. Но привлекло внимание рассказчика не только украшение покойницы, а и книжечка с названием, которое Бунин дал и своему рассказу. Ивлев не смог сдержаться и стал листать это брошюру. Главный герой покупает у молодого хозяина эту книгу и уезжает из поместья, где некогда случилась трагическая история любви. А вот стихи, которые были записаны двумя влюбленными на последней странице, приобретенной им книги, Ивнев перечитывал несколько раз.

Характеристика действующих лиц

В новелле «Грамматика любви» героев немного, но их характеристика – это глубокий психологический портрет каждого героя, который дается Буниным для точного изложения сюжета и понимания основной темы – темы любви.
К действующим лицам рассказа можно отнести:

♦ Ивлев.
♦ Графиня.
♦ Помещик Хвощинский.
♦ Горничная Лушка.
♦ Сын Лушки, молодой и симпатичный юноша.

Некогда Хвощинского уважало все поместное дворянство, и слыл этот помещик за «большого умницу». Но как случилась у него любовь в жизни, то он мог слышать только осуждения и видеть укоризненные взгляды. Когда он влюбился в горничную, то все у него просто прахом пошло. А после смерти Лушки он еще двадцать лет просидел у ее кровати, не заботясь ни о чем. Здесь он и умер.

Графиня, к которой заехал главный герой, была женщиной крупной, в возрасте. Но это ей не мешало постоянно говорить о любви. Стараясь добрать шарма она курила, и это ещё больше отталкивало от неё рассказчика. Она вызывала в главного героя чувство раздражения.

Интересен был сын Лушки и помещика Хвощинского. Его Бунин описывает так:

«Чёрный, с красивыми глазами и очень миловидный, хотя лицо его было бледно и от веснушек пёстро, как птичье яйцо».

Он жаден, легко соглашается, и даже рад, продать книги родителей, но при этом всегда смущается.

Художественные особенности текста

Если перечитать первую строчку произведения несколько раз, то можно заметить, как перекликается месяц июнь, когда происходят действие, с фамилией главного героя, от имени которого ведется повествование – Ивлев. Здесь писатель использует одно из художественно-выразительных средств – аллитерацию сонорных звуков. Кстати, эти приемы, которые часто используются в поэзии, здесь не случайны, так как весь сюжет новеллы «Грамматика любви» строится на правильных приемах и подчиняется законам лирики.

Использует писатель в своем тексте и такой прием, как ирония. Контрастом выглядят в тексте прекрасные поля и некий молодой человек, которого сам писатель называет «малым». Вид его неуклюж и смешон: картуз, который был еще совсем новеньким и пиджак, который сидел на нем мешковато и неуклюже. И этот смешной «малый», делая серьезный вид, выполнял важное дело: ему было поручено поменять лошадей господину.

В тексте огромное количество эпитетов. Например, в имении Хвощинского он видит дерево, и сразу же подбирает к нему следующие выражения: божье деревцо, милое создание. На контрасте дается и описание дома помещика Хвощинского. Топорная мебель, красивая и изящная посуда. Мертвые пчелы, которым усыпан весь пол в одной из комнат помещика, возвращает Ивлева в реальность. Но главной остаётся линия любви, которая как магнит притягивает главного героя.

Анализ новеллы

Рассказ Бунина «Грамматика любви» начинается просто и обычно. Кажется, что ничего не стоит и ожидать, но исследователи творчества Ивана Алексеевича всегда обращали внимание на то, что великий писатель придавал свое особое значение именно началу произведения, его первым предложениям. Этот прием Бунин использовал для того, чтобы нацелить своего читателя, подготовить к тому, о чем пойдет речь на протяжении всей новеллы. В тексте рядом с поэтическим началом соседствуют реальные вещи, которые имеют бытовое описание. Например, у кареты, на которой путешествует главный герой, верх не только кривой, но и еще запыленный. Или же ямщик, о котором сам писатель говорит, что он хозяйственный, но совершенно не понимающий шуток.

Стоит заметить, что Иван Алексеевич, чтобы красочнее передать состояние своего героя, подключает к описанию ту природу, которую дворянин видит вокруг. Сначала это необъятны просторы, величественная красота. Но после посещения графини настроение Ивнева меняется и это можно уже определить по тому, как резко меняется погода. Она становится скучной, грязной, тёмной.

Незаметно Бунин подводит читателя к завязке своей истории, вспоминая о любви помещика и прислуги. Ведь эта мысль надолго поселится в голове главного героя. Но описание дома приводит читателя в недоумения. Все в нем сохранилось, как и раньше. В нем как бы осталась тайна, которую знали только двое. А когда Ивлев уезжает из поместья Хвощинского, то автор, чтобы передать его настроение, опять использует пейзаж. Он пишет, что на улице не было пасмурно, а наступила мутно-золотая заря. Ведь эта история любви оставила в нем сложное чувство.

Писатель в своем произведении утверждал, что любовь не может иметь никаких преград и расстояний, никакие предрассудки не могут остановить прекрасное влечение душ. Но это чувство неуловимо и быстротечно. Чаще всего, любовь связана с трагедией, сломанными и искалеченными судьбами, с горечью. Иван Алексеевич сожалеет о том, что настоящая любовь, вспыхивая быстро, уходит в прошлое. Он считает, что современные люди уже неспособны на то, чтобы безумно и искренне любить. И графиня – это яркий представитель тех женщин, которые ставят на первое место не возвышенное чувство, а влечение плоти. Поэтому и вызывает она и у писателя, и у его героя только раздражение.

Однажды в начале июня некто Ивлев ехал в дальний край своего уезда. Сначала поездка была приятной: шел теплый день, впереди простиралась хорошо накатанная дорога. Но вскоре погода поскучнела, небо затянулось тучами, и, когда перед Ивлевым показалась деревня, он решил заехать к графу. Пахавший возле деревни старик сказал, что графа нет дома, у себя только молодая графиня, но Ивлев всё же заехал.

На графине был розовый капот, ее напудренная грудь была открыта; она курила, то и дело поправляла волосы, обнажая при этом свои круглые и тугие руки до плеч.

Все разговоры графиня сводила к любви и, как бы между прочим, рассказала о помещике Хвощинском, своем соседе, умершем нынешней зимой и, как ещё с детства было известно Ивлеву, всю жизнь влюбленном в свою горничную Лушку, ещё в ранней молодости ушедшую из этого мира.

Ивлев отправился дальше, дождь тем временем разошелся по-настоящему. Ивлев думал о том, что Хвощинский умер, и надо обязательно заехать, чтобы взглянуть на святилище таинственной Лушки, уже опустевшее… Каким человеком был Хвощинский? Был ли он сумасшедшим? Или это была ошеломленная душа?» Старики-помещики рассказывали, что Хвощинский слыл некогда в уезде редким умницей.

И вдруг появилась Лушка - и пошло все прахом: помещик закрылся в комнате Лушки, где она жила и умерла, и просидел на её кровати более двадцати лет …

Смеркалось, дождь стал успокаиваться, за лесом показалось поместье Хвощинское. Герой смотрел на приближающуюся усадьбу, и ему казалось, что Лушка жила и умерла не два десятка лет назад, а скорее в незапамятные времена.

Фасад поместья выглядел скучно: маленькие окна, мрачные крыльца, толстые стены. На одном из крылец стоял молодой человек, одетый в гимназическую блузу, с красивыми глазами, черный, и очень миловидный, хоть и в веснушках.

Ивлев оправдывает свой приезд тем, что желает посмотреть и, возможно, приобрести библиотеку покойного барина. На щеках молодого человека появился густой румянец. Ивлев понял, что перед ним сын Лушки. Молодой человек повёл героя в дом.

На вопросы Ивлева молодой Хвощинский отвечал односложно и поспешно, видимо, от застенчивости, к которой примешивалась жадность: он был очень рад возможности продать книги дорого. Вместе с молодым человеком через устланные соломой полутемные сени Ивлев вошел в большую и мрачную, оклеенную газетами переднюю. После прошли в холодный зал, который занимал почти полдома. На темном древнем образе в божнице, в серебряной ризе находились венчальные свечи. Молодой человек смущенно пробормотал, что батюшка купил свечи после смерти Лушки и даже всегда носил обручальное кольцо. На полу залы валялись сухие пчелы, как и в пустой гостиной. Далее Ивлев попал в сумрачную комнату с лежаком, с трудом молодой человек отпер низкую дверь, и взору Ивлева предстала каморка с двумя окнами; возле одной стены располагалась голая койка, напротив находилась библиотека, представлявшая собой два книжных шкафчика.

Эту библиотеку составляли очень странные книги: «Утренняя звезда и ночные демоны», «Заклятое урочище», «Размышления о таинствах мироздания», «Новейший сонник», «Чудесное путешествие в волшебный край». Душа затворника была далека от реального мира. Но вот лиловые облака расступились, из-за них выглянуло солнце и осветило этот несчастный приют любви, превративший жизнь человека, которая могла бы быть обыденной, в экстатическое житие. Но в жизни этого человека появилась загадочная Лушка, и все изменилось.

Тут Ивлев заметил на средней полке очень маленькую книжечку, похожую на молитвенник, и потемневшую шкатулку, в которой лежало ожерелье, принадлежавшее покойной Лушке. Это была дешевая снизка голубых шариков. Ивлевым овладело глубокое волнение, его сердце забилось от мысли, что это ожерелье лежало на шее некогда горячо любимой кем-то женщины. Ивлев поставил шкатулку и взял книжечку. Это была «Грамматика любви, или Искусство любить и быть взаимно любимым», почти столетнего издания. Молодой человек отметил, что эту книжку он не продает, потому что она очень дорогая. Ивлеву стало неловко, но он начал перелистывать «Грамматику». Книга делилась на отдельные главы: «О сердце», «О красоте», «О знаках любовных», «Об уме» и др. В каждой главе присутствовали коротенькие и изящные сентенции, рядом с некоторыми из них пером были сделаны пометки. Ивлев читал о том, что любовь - не просто эпизод в жизни. Женщина владычествует над идеальной мечтой и потому достойна обожания. Первая ступень принадлежит женщине милой, вторая - женщине прекрасной. Именно милая женщина становится владычицей сердца: перед тем, как мы создадим о ней мнение, наше сердце становится невольником вечной любви. Далее в книге приводилось «изъяснение языка цветов», а на полях тоже были сделаны пометки. В самом конце, на чистой страничке мелким бисерным почерком было написано четверостишие. Сын барина пояснил: «Это они сами сочинили…»

Спустя полчаса Ивлев простился с молодым человеком. Из всех книг герой купил только маленькую книжечку, дорого за нее заплатив. По пути обратно кучер рассказывал о молодом Хвощинском, о том, что тот живет с женой дьякона, однако Ивлев его не слушал, думая о Лушке и о её ожерелье, повергшее его в смятенные чувства, напомнившие ему те, которые он испытал некогда в небольшом итальянском городке, взглянув на реликвии одной святой. Ивлев подумал о том, что эта женщина вошла в его жизнь навсегда. Он вынул из кармана «Грамматику любви», открыл последнюю страницу и медленно перечитал стихи, выведенные пером.

Некто Ивлев ехал однажды в начале июня в дальний край своего уезда. Ехать сначала было приятно: теплый, тусклый день, хорошо нака-танная дорога. Затем погода поскуч-нела, натя-нуло туч, и, когда впереди пока-за-лась деревня, Ивлев решил заехать к графу. Старик, пахавший возле деревни сказал, что дома одна молодая графиня, но всё-таки заехали.

Графиня была в розовом капоте, с открытой напуд-ренной грудью; она курила, часто поправ-ляла волосы, до плечей обнажая свои тугие и круглые руки. Она все разго-воры сводила на любовь и, между прочим, расска-зала про своего соседа, поме-щика Хвощин-ского, который умер нынешней зимой и, как знал Ивлев ещё с детства, всю жизнь был помешан на любви к своей горничной Лушке, умершей ещё в ранней моло-дости.

Когда Ивлев поехал дальше, дождь разо-шелся уже по-насто-я-щему. «Так Хвощин-ский умер, — думал Ивлев. — Надо непре-менно заехать, взгля-нуть на опустевшее святи-лище таин-ственной Лушки... Что за человек был этот Хвощин-ский? Сума-сшедший? Или просто ошелом-ленная душа?» По рассказам стариков-поме-щиков, Хвощин-ский когда-то слыл в уезде за редкого умницу. И вдруг свали-лась на него эта Лушка — и всё пошло прахом: он затво-рился в комнате, где жила и умерла Лушка, и больше двадцати лет просидел на её кровати...

Вече-рело, дождь поредел, за лесом пока-за-лось Хвощин-ское. Ивлев глядел на прибли-жа-ю-щуюся усадьбу, и каза-лось ему, что жила и умерла Лушка не двадцать лет назад, а чуть ли не во времена неза-па-мятные.

Фасад усадьбы с его малень-кими окнами в толстых стенах был необык-но-венно скучен. Но огромны были мрачные крыльца, на одном из которых стоял молодой человек в гимна-зи-че-ской блузе, черный, с краси-выми глазами и очень мило-видный, хотя и сплошь веснуш-чатый.

Чтобы как-то оправ-дать свой приезд, Ивлев сказал, что хочет посмот-реть и, может быть, купить библио-теку покой-ного барина. Молодой человек, густо покраснев, повёл его в дом. «Так он сын знаме-нитой Лушки!» — подумал Ивлев, огля-дывая дом и, испод-воль, его хозяина.

На вопросы молодой человек отвечал поспешно, но одно-сложно, от застен-чи-вости, видимо, и от жадности: так страшно он обра-до-вался возмож-ности задо-рого продать книги. Через полу-темные сени, устланные соломой, он ввел Ивлева в большую и непри-вет-ливую переднюю, окле-енную газе-тами. Затем вошли в холодный зал, зани-мавший чуть ли не поло-вину всего дома. В божнице, на темном древнем образе в сереб-ряной ризе лежали венчальные свечи. «Батюшка их уже после её смерти купили, — пробор-мотал молодой человек, — и даже обру-чальное кольцо всегда носили...». Пол в зале весь был устлан сухими пчелами, как и пустая гостиная. Потом они прошли какую-то сумрачную комнату с лежанкой, и молодой человек с большим трудом отпер низенькую дверь. Ивлев увидел каморку в два окна; у одной стены стояла голая койка, у другой — два книжных шкап-чика — библио-тека.

Престранные книги состав-ляли эту библио-теку! «Заклятое урочище», «Утренняя звезда и ночные демоны», «Размыш-ления о таин-ствах миро-здания», «Чудесное путе-ше-ствие в волшебный край», «Новейший сонник» — вот чем пита-лась одинокая душа затвор-ника, «есть бытие... ни сон оно, ни бденье...». Солнце выгля-нуло из-за лило-ватых облаков и странно осве-тило этот бедный приют любви, превра-тившей целую чело-ве-че-скую жизнь в какое-то экста-ти-че-ское житие, жизнь, которая могла быть самой обыденной жизнью, не случись зага-дочной в своем обаянии Лушки...

«Что это?» — спросил Ивлев, накло-нясь к средней полке, на которой лежала только одна очень маленькая книжечка, похожая на молит-венник, и стояла потем-невшая шкатулка. В шкатулке лежало ожерелье покойной Лушки — снизка деше-веньких голубых шариков. И такое волнение овла-дело Ивлевым при взгляде на это ожерелье, лежавшее на шее некогда столь любимой женщины, что сердце его бешено заби-лось. Ивлев осто-рожно поставил шкатулку на место и взялся за книжечку. Это была прелестно изданная почти сто лет тому назад «Грам-ма-тика любви, или Искус-ство любить и быть взаимно любимым».

«Эту книжку я, к сожа-лению, не могу продать, — с трудом прого-ворил молодой человек, — она очень дорогая...» Превоз-могая нелов-кость, Ивлев стал медленно пере-ли-сты-вать «Грам-ма-тику».

Она вся дели-лась на маленькие главы: «О красоте», «О сердце», «Об уме», «О знаках любовных»... Каждая глава состояла из коро-теньких и изящных сентенций, неко-торые из которых были дели-катно отме-чены пером: «Любовь не есть простая эпизода в нашей жизни. — Женщину мы обожаем за то, что она влады-че-ствует над нашей мечтой идеальной. — Женщина прекрасная должна зани-мать вторую ступень; первая принад-лежит женщине милой. Сия-то дела-ется влады-чицей нашего сердца: прежде нежели мы отдадим о ней отчет сами себе, сердце наше дела-ется неволь-ником любви навеки...» Затем шло «изъяс-нение языка цветов», и опять кое-что было отме-чено. А на чистой стра-ничке в самом конце было мелко, бисерно напи-сано тем же пером четве-ро-стишие. Молодой человек вытянул шею и сказал с деланной усмешкой: «Это они сами сочи-нили...»

Через полчаса Ивлев с облег-че-нием простился с ним. Из всех книг он за дорогую цену купил только эту книжечку. На обратном пути кучер расска-зывал, что молодой Хвощин-ский живет с женой дьякона, но Ивлев не слушал. Он все думал о Лушке, о её ожерелье, которое оста-вило в нем сложное чувство, похожее на то, какое испытал он когда-то в одном итальян-ском городке при взгляде на реликвии одной святой. «Вошла она навсегда в мою жизнь!» — подумал он. И, вынув из кармана «Грам-ма-тику любви», медленно пере-читал стихи, напи-санные на её последней стра-нице: «Тебе сердца любивших скажут: / „В преда-ньях сладостных живи!“ / И внукам, правнукам покажут / Сию Грам-ма-тику Любви.»