Гоголь ночь перед рождеством кратко. Ночь перед рождеством

В рамках проекта "Гоголь. 200 лет" РИА Новости представляет краткое содержание произведения "Ночь перед Рождеством" Николая Васильевича Гоголя - повести, открывающей вторую часть цикла "Вечера на хуторе близ Диканьки" и являющейся одной из самых известных в цикле.

На смену последнему дню перед Рождеством приходит ясная морозная ночь. Дивчины и парубки еще не вышли колядовать, и никто не видел, как из трубы одной хаты пошел дым и поднялась ведьма на метле. Она черным пятнышком мелькает в небе, набирая звезды в рукав, а навстречу ей летит черт, которому «последняя ночь осталась шататься по белому свету». Укравши месяц, черт прячет его в карман, предполагая, что наступившая тьма удержит дома богатого козака Чуба, приглашенного к дьяку на кутю, и ненавистный черту кузнец Вакула (нарисовавший на церковной стене картину Страшного суда и посрамляемого черта) не осмелится прийти к Чубовой дочери Оксане. Покуда черт строит ведьме куры, вышедший из хаты Чуб с кумом не решаются, пойти ль к дьячку, где за варенухой соберется приятное общество, или ввиду такой темноты вернуться домой, — и уходят, оставив в доме красавицу Оксану, принаряжавшуюся перед зеркалом, за чем и застает ее Вакула.

Суровая красавица насмехается над ним, ничуть не тронутая его нежными речами. Раздосадованный кузнец идет отпирать дверь, в которую стучит сбившийся с дороги и утративший кума Чуб, решив по случаю поднятой чертом метели вернуться домой. Однако голос кузнеца наводит его на мысль, что он попал не в свою хату (а в похожую, хромого Левченка, к молодой жене коего, вероятно, и пришел кузнец), Чуб меняет голос, и сердитый Вакула, надавав тычков, выгоняет его. Побитый Чуб, разочтя, что из собственного дома кузнец, стало быть, ушел, отправляется к его матери, Солохе. Солоха же, бывшая ведьмою, вернулась из своего путешествия, а с нею прилетел и черт, обронив в трубе месяц.

Стало светло, метель утихла, и толпы колядующих высыпали на улицы. Девушки прибегают к Оксане, и, заметив на одной из них новые расшитые золотом черевички, Оксана заявляет, что выйдет замуж за Вакулу, если тот принесет ей черевички, «которые носит царица».

Меж тем черта, разнежившегося у Солохи, спугивает голова, не пошедший к дьяку на кутю. Черт проворно залезает в один из мешков, оставленных среди хаты кузнецом, но в другой приходится вскоре полезть и голове, поскольку к Солохе стучится дьяк. Нахваливая достоинства несравненной Солохи, дьяк вынужден залезть в третий мешок, поскольку является Чуб. Впрочем, и Чуб полезает туда же, избегая встречи с вернувшимся Вакулой. Покуда Солоха объясняется на огороде с пришедшим вослед козаком Свербыгузом, Вакула уносит мешки, брошенные посреди хаты, и, опечаленный размолвкой с Оксаною, не замечает их тяжести. На улице его окружает толпа колядующих, и здесь Оксана повторяет свое издевательское условие. Бросив все, кроме самого малого, мешки посреди дороги, Вакула бежит, и за ним уж ползут слухи, что он то ли повредился в уме, то ли повесился.

Вакула приходит к запорожцу Пузатому Пацюку, который, как поговаривают, «немного сродни черту». Застав хозяина за поеданием галушек, а затем и вареников, кои сами лезли Пацюку в рот, Вакула робко спрашивает дороги к черту, полагаясь на его помощь в своем несчастье. Получив туманный ответ, что черт у него за плечами, Вакула бежит от лезущего ему в рот скоромного вареника. Предвкушая легкую добычу, черт выскакивает из мешка и, сев на шею кузнеца, сулит ему этой же ночью Оксану. Хитрый кузнец, ухватив черта за хвост и перекрестив его, становится хозяином положения и велит черту везти себя «в Петембург, прямо к царице».

Найдя о ту пору Кузнецовы мешки, девушки хотят отнести их к Оксане, чтоб посмотреть, что же наколядовал Вакула. Они идут за санками, а Чубов кум, призвав в подмогу ткача, волочит один из мешков в свою хату. Там за неясное, но соблазнительное содержимое мешка происходит драка с кумовой женой. В мешке же оказываются Чуб и дьяк. Когда же Чуб, вернувшись домой, во втором мешке находит голову, его расположенность к Солохе сильно уменьшается.

Кузнец, прискакав в Петербург, является к запорожцам, проезжавшим осенью через Диканьку, и, прижав в кармане черта, добивается, чтоб его взяли на прием к царице. Дивясь роскоши дворца и чудной живописи по стенам, кузнец оказывается перед царицею, и, когда спрашивает она запорожцев, приехавших просить за свою Сечь, «чего же хотите вы?», кузнец просит у ней царских ее башмачков. Тронутая таковым простодушием, Екатерина обращает внимание на этот пассаж стоящего поодаль Фонвизина, а Вакуле дарит башмачки, получив кои он почитает за благо отправиться восвояси.

В селе в это время диканьские бабы посередь улицы спорят, каким именно образом наложил на себя руки Вакула, и дошедшие об том слухи смущают Оксану, она плохо спит ночь, а не найдя поутру в церкви набожного кузнеца, готова плакать. Кузнец же попросту проспал заутреню и обедню, а пробудившись, вынимает из сундука новые шапку и пояс и отправляется к Чубу свататься. Чуб, уязвленный вероломством Солохи, но прельщенный подарками, отвечает согласием. Ему вторит и вошедшая Оксана, готовая выйти за кузнеца «и без черевиков». Обзаведшись семьей, Вакула расписал свою хату красками, а в церкви намалевал черта, да «такого гадкого, что все плевали, когда проходили мимо».

Материал предоставлен интернет-порталом briefly.ru, составитель Е. В. Харитонова

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Шрифт:

100% +

Николай Васильевич Гоголь
Ночь перед Рождеством

Истории старого пасечника

Стоит ясная морозная ночь накануне Рождества. Светят звёзды и месяц, искрится снег, над трубами хат клубится дымок. Это Диканька, крохотное село под Полтавой. Заглянем в окошки? Вон старый казак Чуб надел тулуп и собирается в гости. Вон его дочка, красавица Оксана, прихорашивается перед зеркальцем. Вон влетает в печную трубу очаровательная ведьма Солоха, радушная хозяйка, к которой любят захаживать в гости и казак Чуб, и сельский голова, и дьяк. А вон в той хате, на краю села, сидит, попыхивая люлькой, какой-то старичок. Да ведь это пасечник Рудый Панько, мастер рассказывать истории! Одна из самых весёлых его историй о том, как чёрт украл с неба месяц, а кузнец Вакула летал в Петербург к царице.

Всех их – и Солоху, и Оксану, и кузнеца, и даже самого Рудого Панька – придумал замечательный писатель Николай Васильевич Гоголь (18091852), и в том, что ему так точно и правдиво удалось изобразить своих героев, нет ничего необыкновенного. Гоголь родился в небольшом селе Великие Сорочинцы Полтавской губернии и с самого детства видел и хорошо знал всё то, о чём позже писал. Отец его был помещиком и происходил из старинного казацкого рода. Николай учился сперва в Полтавском уездном училище, потом – в гимназии в городе Нежине, тоже недалеко от Полтавы; здесь-то он впервые и попробовал писать.

В девятнадцать лет Гоголь уехал в Петербург, служил какое-то время в канцеляриях, но очень скоро понял, что призвание его не в этом. Он начал понемногу печататься в литературных журналах, а чуть позже выпустил и первую книжку «Вечера на хуторе близ Диканьки» – сборник удивительных историй, будто бы рассказанных пасечником Рудым Паньком: о чёрте, укравшем месяц, о таинственной красной свитке, о богатых кладах, которые открываются в ночь накануне Ивана Купалы. Сборник имел огромный успех, очень понравился он и А. С. Пушкину. Гоголь вскоре с ним познакомился и подружился, и в дальнейшем Пушкин не раз помогал ему, например, подсказав (конечно, в самых общих чертах) сюжет комедии «Ревизор» и поэмы «Мёртвые души». Живя в Петербурге, Гоголь издал и следующий сборник «Миргород», куда вошли «Тарас Бульба» и «Вий», и «петербургские» повести: «Шинель», «Коляска», «Нос» и другие.

Следующие десять лет Николай Васильевич провёл за границей, лишь изредка возвращаясь на родину: понемногу жил то в Германии, то в Швейцарии, то во Франции; позже на несколько лет поселился в Риме, который очень полюбил. Здесь был написан первый том поэмы «Мёртвые души». В Россию Гоголь вернулся лишь 1848 году и поселился под конец жизни в Москве, в доме на Никитском бульваре.

Гоголь – писатель очень разносторонний, произведения его такие разные, но объединяет их остроумие, тонкая ирония и добрый юмор. За это больше всего ценил Гоголя и Пушкин: «Вот настоящая весёлость, искренняя, непринуждённая, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия! Какая чувствительность! Всё это так необыкновенно в нашей нынешней литературе…»

П. Лемени-Македон

Последний день перед Рождеством прошёл. Зимняя, ясная ночь наступила. Глянули звёзды. Месяц величаво поднялся на небо посветить добрым людям и всему миру, чтобы всем было весело колядовать и славить Христа1
Колядовать у нас называется петь под окнами накануне Рождества песни, которые называются колядками. Тому, кто колядует, всегда кинет в мешок хозяйка, или хозяин, или кто остаётся дома, колбасу, или хлеб, или медный грош, чем кто богат. Говорят, что был когда-то болван Коляда, которого принимали за бога, и что будто от того пошли и колядки. Кто его знает? Не нам, простым людям, об этом толковать. Прошлый год отец Осип запретил было колядовать по хуторам, говоря, что будто сим народ угождает сатане. Однако ж если сказать правду, то в колядках и слова нет про Коляду. Поют часто про Рождество Христа; а при конце желают здоровья хозяину, хозяйке, детям и всему дому.
Замечание пасичника. (Примеч. Н. В. Гоголя.)

Морозило сильнее, чем с утра; но зато так было тихо, что скрып мороза под сапогом слышался за полверсты. Ещё ни одна толпа парубков не показывалась под окнами хат; месяц один только заглядывал в них украдкою, как бы вызывая принаряживавшихся девушек выбежать скорее на скрыпучий снег. Тут через трубу одной хаты клубами повалился дым и пошёл тучею по небу, и вместе с дымом поднялась ведьма верхом на метле.

Если бы в это время проезжал сорочинский заседатель на тройке обывательских2
Обывательские (лошади) – т. е. крестьянские: «сельскими обывателями» в царской России назывались крестьяне.

Лошадей, в шапке с барашковым околышком, сделанной по манеру уланскому, в синем тулупе, подбитом чёрными смушками3
Сму́шка – шкурка новорождённого ягнёнка.

С дьявольски сплетённою плетью, которою имеет он обыкновение подгонять своего ямщика, то он бы, верно, приметил её, потому что от сорочинского заседателя ни одна ведьма на свете не ускользнёт. Он знает наперечёт, сколько у каждой бабы свинья мечет поросёнков, и сколько в сундуке лежит полотна, и что именно из своего платья и хозяйства заложит добрый человек в воскресный день в шинке4
Шино́к (укр.) – питейное заведение, кабак.

Но сорочинский заседатель не проезжал, да и какое ему дело до чужих, у него своя волость5
Во́лость (устар.) – территориальная единица в царской России.

А ведьма между тем поднялась так высоко, что одним только чёрным пятнышком мелькала вверху. Но где ни показывалось пятнышко, там звёзды, одна за другою, пропадали на небе. Скоро ведьма набрала их полный рукав. Три или четыре ещё блестели. Вдруг, с противной стороны, показалось другое пятнышко, увеличилось, стало растягиваться, и уже было не пятнышко. Близорукий, хотя бы надел на нос вместо очков колёса с Комиссаровой брички, и тогда бы не распознал, что это такое. Спереди совершенно немец6
Немцем называют у нас всякого, кто только из чужой земли, хоть будь он француз, или цесарец, или швед – всё немец. (Примеч. Н. В. Гоголя.)

: узенькая, беспрестанно вертевшаяся и нюхавшая всё, что ни попадалось, мордочка оканчивалась, как и у наших свиней, кругленьким пятачком, ноги были так тонки, что если бы такие имел яресковский голова, то он переломал бы их в первом козачке7
Козачо́к – украинский народный танец.

Но зато сзади он был настоящий губернский стряпчий8
Стря́пчий (устар.) – судебный чиновник.

в мундире, потому что у него висел хвост, такой острый и длинный, как теперешние мундирные фалды; только разве по козлиной бороде под мордой, по небольшим рожкам, торчавшим на голове, и что весь был не белее трубочиста, можно было догадаться, что он не немец и не губернский стряпчий, а просто чёрт, которому последняя ночь осталась шататься по белому свету и выучивать грехам добрых людей. Завтра же, с первыми колоколами к заутрене, побежит он без оглядки, поджавши хвост, в свою берлогу.

Между тем чёрт крался потихоньку к месяцу и уже протянул было руку схватить его, но вдруг отдёрнул её назад, как бы обжёгшись, пососал пальцы, заболтал ногою и забежал с другой стороны, и снова отскочил и отдёрнул руку. Однако ж, несмотря на все неудачи, хитрый чёрт не оставил своих проказ. Подбежавши, вдруг схватил он обеими руками месяц, кривляясь и дуя, перекидывал его из одной руки в другую, как мужик, доставший голыми руками огонь для своей люльки9
Лю́лька – курительная трубка.

; наконец поспешно спрятал в карман и, как будто ни в чём не бывал, побежал далее.

В Диканьке никто не слышал, как чёрт украл месяц. Правда, волостной писарь, выходя на четвереньках из шинка, видел, что месяц ни с сего ни с того танцевал на небе, и уверял с божбою в том всё село; но миряне качали головами и даже подымали его на смех. Но какая же была причина решиться чёрту на такое беззаконное дело? А вот какая: он знал, что богатый козак Чуб приглашён дьяком на кутью10
Кутья́ – сладкая каша из риса или другой крупы с изюмом; её едят на праздники, например под Рождество.

Где будут: голова; приехавший из архиерейской певческой родич дьяка в синем сюртуке, бравший самого низкого баса; козак Свербыгуз и ещё кое-кто; где, кроме кутьи, будет варенуха11
Варену́ха – варёная водка с пряностями.

Перегонная на шафран водка и много всякого съестного. А между тем его дочка, красавица на всём селе, останется дома, а к дочке, наверное, придёт кузнец, силач и детина хоть куда, который чёрту был противнее проповедей отца Кондрата. В досужее от дел время кузнец занимался малеванием и слыл лучшим живописцем во всём околотке. Сам ещё тогда здравствовавший сотник12
Со́тник – казачий офицерский чин: командир сотни.

Л…ко вызывал его нарочно в Полтаву выкрасить дощатый забор около его дома. Все миски, из которых диканьские козаки хлебали борщ, были размалёваны кузнецом. Кузнец был богобоязливый человек и писал часто образа святых: и теперь ещё можно найти в Т… церкви его евангелиста Луку. Но торжеством его искусства была одна картина, намалёванная на церковной стене в правом притворе, в которой изобразил он святого Петра в день Страшного суда, с ключами в руках, изгонявшего из ада злого духа; испуганный чёрт метался во все стороны, предчувствуя свою погибель, а заключённые прежде грешники били и гоняли его кнутами, поленами и всем чем ни попало. В то время, когда живописец трудился над этою картиною и писал её на большой деревянной доске, чёрт всеми силами старался мешать ему: толкал невидимо под руку, подымал из горнила в кузнице золу и обсыпал ею картину; но, несмотря на всё, работа была кончена, доска внесена в церковь и вделана в стену притвора, и с той поры чёрт поклялся мстить кузнецу.

Одна только ночь оставалась ему шататься на белом свете; но и в эту ночь он выискивал чем– нибудь выместить на кузнеце свою злобу. И для этого решился украсть месяц, в той надежде, что старый Чуб ленив и не лёгок на подъём, к дьяку же от избы не так близко: дорога шла по-за селом, мимо мельниц, мимо кладбища, огибала овраг. Ещё при месячной ночи варенуха и водка, настоянная на шафран, могла бы заманить Чуба. Но в такую темноту вряд ли бы удалось кому стащить его с печки и вызвать из хаты. А кузнец, который был издавна не в ладах с ним, при нём ни за что не отважится идти к дочке, несмотря на свою силу.

Таким-то образом, как только чёрт спрятал в карман свой месяц, вдруг по всему миру сделалось так темно, что не всякий бы нашёл дорогу к шинку, не только к дьяку. Ведьма, увидевши себя вдруг в темноте, вскрикнула. Тут чёрт, подъехавши мелким бесом, подхватил её под руку и пустился нашёптывать на ухо то самое, что обыкновенно нашёптывают всему женскому роду. Чудно устроено на нашем свете! Всё, что ни живёт в нём, всё силится перенимать и передразнивать один другого. Прежде, бывало, в Миргороде один судья да городничий хаживали зимою в крытых сукном тулупах, а всё мелкое чиновничество носило просто нагольные13
Наго́льный (тулуп) – сшитый из шкуры кожей наружу и не покрытый тканью.

Теперь же и заседатель, и подкоморий14
Подкомо́рий (устар.) – судья, занимавшийся земельными вопросами.

Отсмалили себе новые шубы из решетиловских смушек с суконною покрышкою. Канцелярист и волостной писарь третьего году взяли синей китайки15
Кита́йка – плотная хлопчатобумажная ткань, обычно синего цвета.

по шести гривен аршин16
Арши́н (устар.) – старинная мера длины, равная 71 см.

Пономарь сделал себе на лето нанковые17
На́нковый – сшитый из грубой хлопчатобумажной ткани – на́нки.

Шаровары и жилет из полосатого гаруса18
Га́рус – грубая хлопчатобумажная ткань, на ощупь похожая на шерстяную.

Словом, всё лезет в люди! Когда эти люди не будут суетны! Можно побиться об заклад, что многим покажется удивительно видеть чёрта, пустившегося и себе туда же. Досаднее всего то, что он, верно, воображает себя красавцем, между тем как фигура – взглянуть совестно. Рожа, как говорит Фома Григорьевич, мерзость мерзостью, однако ж и он строит любовные куры! Но на небе и под небом так сделалось темно, что ничего нельзя уже было видеть, что происходило далее между ними.

– Так ты, кум, ещё не был у дьяка в новой хате? – говорил козак Чуб, выходя из дверей своей избы, сухощавому, высокому, в коротком тулупе мужику с обросшею бородою, показывавшею, что уже более двух недель не прикасался к ней обломок косы, которым обыкновенно мужики бреют свою бороду за неимением бритвы. – Там теперь будет добрая попойка! – продолжал Чуб, осклабив при этом своё лицо. – Как бы только нам не опоздать.

При сём Чуб поправил свой пояс, перехватывавший плотно его тулуп, нахлобучил крепче свою шапку, стиснул в руке кнут – страх и грозу докучливых собак, но, взглянув вверх, остановился…

– Что за дьявол! Смотри! смотри, Панас!..

– Что? – произнёс кум и поднял свою голову также вверх.

– Как что? месяца нет!

– Что за про́пасть! В самом деле нет месяца.

– То-то что нет, – выговорил Чуб с некоторою досадою на неизменное равнодушие кума. – Тебе небось и нужды нет.

– А что мне делать!

– Надобно же было, – продолжал Чуб, утирая рукавом усы, – какому-то дьяволу, чтоб ему не довелось, собаке, поутру рюмки водки выпить, вмешаться!.. Право, как будто на смех… Нарочно, сидевши в хате, глядел в окно: ночь – чудо! Светло, снег блещет при месяце. Всё было видно, как днём. Не успел выйти за дверь – и вот, хоть глаз выколи!

Чуб долго ещё ворчал и бранился, а между тем в то же время раздумывал, на что бы решиться. Ему до смерти хотелось покалякать о всяком вздоре у дьяка, где, без всякого сомнения, сидел уже и голова, и приезжий бас, и дегтярь Микита, ездивший через каждые две недели в Полтаву на торги и отпускавший такие шутки, что все миряне брались за животы со смеху. Уже видел Чуб мысленно стоявшую на столе варенуху. Всё это было заманчиво, правда; но темнота ночи напомнила ему о той лени, которая так мила всем козакам. Как бы хорошо теперь лежать, поджавши под себя ноги, на лежанке, курить спокойно люльку и слушать сквозь упоительную дремоту колядки и песни весёлых парубков и девушек, толпящихся кучами под окнами. Он бы, без всякого сомнения, решился на последнее, если бы был один, но теперь обоим не так скучно и страшно идти тёмною ночью, да и не хотелось-таки показаться перед другими ленивым или трусливым. Окончивши побранки, обратился он снова к куму:

– Так нет, кум, месяца?

– Чудно, право! А дай понюхать табаку. У тебя, кум, славный табак! Где ты берёшь его?

– Кой чёрт, славный! – отвечал кум, закрывая берёзовую тавлинку19
Тавли́нка (устар.) – плоская берестяная табакерка.

Исколотую узорами. – Старая курица не чихнёт!

– Я помню, – продолжал всё так же Чуб, – мне покойный шинкарь Зозуля раз привёз табаку из Нежина. Эх, табак был! добрый табак был! Так что же, кум, как нам быть? ведь темно на дворе.

– Так, пожалуй, останемся дома, – произнёс кум, ухватясь за ручку двери.

Если бы кум не сказал этого, то Чуб, верно бы, решился остаться, но теперь его как будто что-то дёргало идти наперекор.

– Нет, кум, пойдём! нельзя, нужно идти!

Сказавши это, он уже и досадовал на себя, что сказал. Ему было очень неприятно тащиться в такую ночь; но его утешало то, что он сам нарочно этого захотел и сделал-таки не так, как ему советовали.

Кум, не выразив на лице своём ни малейшего движения досады, как человек, которому решительно всё равно, сидеть ли дома или тащиться из дому, обсмотрелся, почесал палочкой батога 20
Бато́г – трость.

Свои плечи, и два кума отправились в дорогу.

Теперь посмотрим, что делает, оставшись одна, красавица дочка. Оксане не минуло ещё и семнадцати лет, как во всём почти свете, и по ту сторону Диканьки, и по эту сторону Диканьки, только и речей было, что про неё. Парубки гуртом провозгласили, что лучшей девки и не было ещё никогда и не будет никогда на селе. Оксана знала и слышала всё, что про неё говорили, и была капризна, как красавица. Если бы она ходила не в плахте и запаске21
Пла́х та – длинный отрез плотной ткани, оборачивался вокруг пояса в виде юбки; запа́ска – передник из плотной ткани, расшитый узорами; то и другое – национальная украинская женская одежда.

А в каком-нибудь капоте22
Капо́т – домашняя женская одежда свободного покроя, похожая на халат.

То разогнала бы всех своих девок. Парубки гонялись за нею толпами, но, потерявши терпение, оставляли мало-помалу и обращались к другим, не так избалованным. Один только кузнец был упрям и не оставлял своего волокитства, несмотря на то что и с ним поступаемо было ничуть не лучше, как с другими.

По выходе отца своего она долго ещё принаряживалась и жеманилась перед небольшим в оловянных рамках зеркалом и не могла налюбоваться собою.

– Что людям вздумалось расславлять, будто я хороша? – говорила она, как бы рассеянно, для того только, чтобы об чём-нибудь поболтать с собою. – Лгут люди, я совсем не хороша. – Но мелькнувшее в зеркале свежее, живое в детской юности лицо с блестящими чёрными очами и невыразимо приятной усмешкой, прожигавшей душу, вдруг доказало противное. – Разве чёрные брови и очи мои, – продолжала красавица, не выпуская зеркала, – так хороши, что уже равных им нет и на свете? Что тут хорошего в этом вздёрнутом кверху носе? и в щеках? и в губах? Будто хороши мои чёрные косы? Ух! их можно испугаться вечером: они, как длинные змеи, перевились и обвились вокруг моей головы. Я вижу теперь, что я совсем не хороша! – И, отдвигая несколько подалее от себя зеркало, вскрикнула: – Нет, хороша я! Ах, как хороша! Чудо! Какую радость принесу я тому, кого буду женою! Как будет любоваться мною мой муж! Он не вспомнит себя. Он зацелует меня насмерть.

– Чудная девка! – прошептал вошедший тихо кузнец. – И хвастовства у неё мало! С час стоит, глядясь в зеркало, и не наглядится, и ещё хвалит себя вслух!

– Да, парубки, вам ли чета я? вы поглядите на меня, – продолжала хорошенькая кокетка, – как я плавно выступаю; у меня сорочка шита красным шёлком. А какие ленты на голове! Вам век не увидать богаче галуна23
Галу́н – тесьма, прошитая золотыми или серебряными нитями; нашивается на форменную одежду.

Всё это накупил мне отец мой для того, чтобы на мне женился самый лучший мо́лодец на свете! – И, усмехнувшись, поворотилась она в другую сторону и увидела кузнеца…

Вскрикнула и сурово остановилась перед ним.

Кузнец и руки опустил.

Трудно рассказать, что выражало смугловатое лицо чудной девушки: и суровость в нём была видна, и сквозь суровость какая-то издёвка над смутившимся кузнецом, и едва заметная краска досады тонко разливалась по лицу; всё это так смешалось и так было неизобразимо хорошо, что расцеловать её миллион раз – вот всё, что можно было сделать тогда наилучшего.

– Зачем ты пришёл сюда? – так начала говорить Оксана. – Разве хочется, чтобы выгнала за дверь лопатою? Вы все мастера подъезжать к нам. Вмиг пронюхаете, когда отцов нет дома. О, я знаю вас! Что, сундук мой готов?

– Будет готов, моё серденько, после праздника будет готов. Если бы ты знала, сколько возился около него: две ночи не выходил из кузницы; зато ни у одной поповны не будет такого сундука. Железо на оковку положил такое, какого не клал на сотникову таратайку, когда ходил на работу в Полтаву. А как будет расписан! Хоть весь околоток выходи своими беленькими ножками, не найдёшь такого! По всему полю будут раскиданы красные и синие цветы. Гореть будет, как жар. Не сердись же на меня! Позволь хоть поговорить, хоть поглядеть на тебя!

– Кто ж тебе запрещает, говори и гляди!

Тут села она на лавку и снова взглянула в зеркало и стала поправлять на голове свои косы. Взглянула на шею, на новую сорочку, вышитую шёлком, и тонкое чувство самодовольствия выразилось на устах, на свежих ланитах24
Лани́ты (поэт.) – щёки.

и отсветилось в очах.

– Позволь и мне сесть возле тебя! – сказал кузнец.

– Садись, – проговорила Оксана, сохраняя в устах и в довольных очах то же самое чувство.

– Чудная, ненаглядная Оксана, позволь поцеловать тебя! – произнёс ободрённый кузнец и прижал её к себе в намерении схватить поцелуй; но Оксана отклонила свои щёки, находившиеся уже на неприметном расстоянии от губ кузнеца, и оттолкнула его.

– Чего тебе ещё хочется? Ему когда мёд, так и ложка нужна! Поди прочь, у тебя руки жёстче железа. Да и сам ты пахнешь дымом. Я думаю, меня всю обмарал сажею.

Тут она поднесла зеркало и снова начала перед ним охорашиваться.

«Не любит она меня, – думал про себя, повеся голову, кузнец. – Ей всё игрушки; а я стою перед нею как дурак и очей не свожу с неё. И всё бы стоял перед нею, и век бы не сводил с неё очей! Чудная девка! чего бы я не дал, чтобы узнать, что у неё на сердце, кого она любит! Но нет, ей и нужды нет ни до кого. Она любуется сама собою; мучит меня, бедного; а я за грустью не вижу света; а я её так люблю, как ни один человек на свете не любил и не будет никогда любить».

– Правда ли, что твоя мать ведьма? – произнесла Оксана и засмеялась; и кузнец почувствовал, что внутри его всё засмеялось. Смех этот как будто разом отозвался в сердце и в тихо встрепенувших жилах, и за всем тем досада запала в его душу, что он не во власти расцеловать так приятно засмеявшееся лицо.

– Что мне до матери? ты у меня мать, и отец, и всё, что ни есть дорогого на свете. Если б меня призвал царь и сказал: «Кузнец Вакула, проси у меня всего, что ни есть лучшего в моём царстве, всё отдам тебе. Прикажу тебе сделать золотую кузницу, и станешь ты ковать серебряными молотами». – «Не хочу, – сказал бы я царю, – ни каменьев дорогих, ни золотой кузницы, ни всего твоего царства. Дай мне лучше мою Оксану!»

– Видишь, какой ты! Только отец мой сам не промах. Увидишь, когда он не женится на твоей матери, – проговорила, лукаво усмехнувшись, Оксана. – Однако ж дивчата не приходят… Что б это значило? Давно уже пора колядовать. Мне становится скучно.

– Бог с ними, моя красавица!

– Как бы не так! с ними, верно, придут парубки. Тут-то пойдут балы. Воображаю, каких наговорят смешных историй!

– Так тебе весело с ними?

– Да уж веселее, чем с тобою. А! кто-то стукнул; верно, дивчата с парубками.

«Чего мне больше ждать? – говорил сам с собою кузнец. – Она издевается надо мною. Ей я столько же дорог, как перержавевшая подкова. Но если ж так, не достанется, по крайней мере, другому посмеяться надо мною. Пусть только я наверное замечу, кто ей нравится более моего; я отучу…»

Стук в двери и резко зазвучавший на морозе голос: «Отвори!» – прервал его размышления.

– Постой, я сам отворю, – сказал кузнец и вышел в сени в намерении отломать с досады бока первому попавшемуся человеку.

Мороз увеличился, и вверху так сделалось холодно, что чёрт перепрыгивал с одного копытца на другое и дул себе в кулак, желая сколько-нибудь отогреть мёрзнувшие руки. Не мудрено, однако ж, и смёрзнуть тому, кто толкался от утра до утра в аду, где, как известно, не так холодно, как у нас зимою, и где, надевши колпак и ставши перед очагом, будто в самом деле кухмистр, поджаривал он грешников с таким удовольствием, с каким обыкновенно баба жарит на Рождество колбасу.

Ведьма сама почувствовала, что холодно, несмотря на то что была тепло одета; и потому, поднявши руки кверху, отставила ногу и, приведши себя в такое положение, как человек, летящий на коньках, не сдвинувшись ни одним суставом, спустилась по воздуху, будто по ледяной покатой горе, и прямо в трубу.

Чёрт таким же порядком отправился вслед за нею. Но так как это животное проворнее всякого франта в чулках, то не мудрено, что он наехал при самом входе в трубу на шею своей любовницы, и оба очутились в просторной печке между горшками.

Путешественница отодвинула потихоньку заслонку, поглядеть, не назвал ли сын её Вакула в хату гостей, но, увидевши, что никого не было, выключая только мешки, которые лежали посереди хаты, вылезла из печки, скинула тёплый кожух25
Кожу́х – здесь: тулуп из овечьей шкуры.

Оправилась, и никто бы не мог узнать, что она за минуту назад ездила на метле.

Мать кузнеца Вакулы имела от роду не больше сорока лет. Она была ни хороша, ни дурна собою. Трудно и быть хорошею в такие года. Однако ж она так умела причаровать к себе самых степенных козаков (которым, не мешает, между прочим, заметить, мало было нужды до красоты), что к ней хаживал и голова, и дьяк Осип Никифорович (конечно, если дьячихи не было дома), и козак Корний Чуб, и козак Касьян Свербыгуз. И, к чести её сказать, она умела искусно обходиться с ними. Ни одному из них и в ум не приходило, что у него есть соперник. Шёл ли набожный мужик, или дворянин, как называют себя козаки, одетый в кобеняк с видлогою26
Кобеня́к – длинный мужской плащ с пришитым сзади капюшоном – видло́гой.

В воскресенье в церковь или, если дурная погода, в шинок, – как не зайти к Солохе, не поесть жирных с сметаною вареников и не поболтать в тёплой избе с говорливой и угодливой хозяйкой. И дворянин нарочно для этого давал большой крюк, прежде чем достигал шинка, и называл это – заходить по дороге.

А пойдёт ли, бывало, Солоха в праздник в церковь, надевши яркую плахту с китайчатою запаскою, а сверх её синюю юбку, на которой сзади нашиты были золотые усы, и станет прямо близ правого крылоса, то дьяк уже верно закашливался и прищуривал невольно в ту сторону глаза; голова гладил усы, заматывал за ухо оселедец27
Оселе́дец (укр.) – длинный чуб на темени выбритой головы у казаков.

И говорил стоявшему близ его соседу: «Эх, добрая баба! чёрт-баба!»

Солоха кланялась каждому, и каждый думал, что она кланяется ему одному. Но охотник мешаться в чужие дела тотчас бы заметил, что Солоха была приветливее всего с козаком Чубом. Чуб был вдов. Восемь скирд хлеба всегда стояли перед его хатою. Две пары дюжих волов всякий раз высовывали свои головы из плетёного сарая на улицу и мычали, когда завидывали шедшую куму – корову, или дядю – толстого быка. Бородатый козёл взбирался на самую крышу и дребезжал оттуда резким голосом, как городничий, дразня выступавших по двору индеек и оборачиваяся задом, когда завидывал своих неприятелей, мальчишек, издевавшихся над его бородою. В сундуках у Чуба водилось много полотна, жупанов и старинных кунтушей28
Жупа́н, кунту́ш – старинная украинская мужская и женская верхняя одежда.

С золотыми галунами: покойная жена его была щеголиха. В огороде, кроме маку, капусты, подсолнечников, засевалось ещё каждый год две нивы табаку. Всё это Солоха находила не лишним присоединить к своему хозяйству, заранее размышляя о том, какой оно примет порядок, когда перейдёт в её руки, и удвоивала благосклонность к старому Чубу. А чтобы каким– нибудь образом сын её Вакула не подъехал к его дочери и не успел прибрать всего себе, и тогда бы наверно не допустил её мешаться ни во что, она прибегнула к обыкновенному средству всех сорокалетних кумушек: ссорить как можно чаще Чуба с кузнецом. Может быть, эти самые хитрости и сметливость её были виною, что кое-где начали поговаривать старухи, особливо когда выпивали где-нибудь на весёлой сходке лишнее, что Солоха точно ведьма; что парубок Кизяколупенко видел у неё сзади хвост величиною не более бабьего веретена; что она ещё в позапрошлый четверг чёрною кошкою перебежала дорогу; что к попадье раз прибежала свинья, закричала петухом, надела на голову шапку отца Кондрата и убежала назад.

Случилось, что тогда, когда старушки толковали об этом, пришёл какой-то коровий пастух Тымиш Коростявый. Он не преминул рассказать, как летом, перед самою Петровкою29
Петровка (Петров день) – христианский праздник, отмечается 29 июня (12 июля).

Когда он лёг спать в хлеву, подмостивши под голову солому, видел собственными глазами, что ведьма, с распущенною косою, в одной рубашке, начала доить коров, а он не мог пошевельнуться, так был околдован; подоивши коров, она пришла к нему и помазала его губы чем-то таким гадким, что он плевал после того целый день. Но всё это что-то сомнительно, потому что один только сорочинский заседатель может увидеть ведьму. И оттого все именитые козаки махали руками, когда слышали такие речи. «Брешут сучьи бабы!» – бывал обыкновенный ответ их.

Вылезши из печки и оправившись, Солоха, как добрая хозяйка, начала убирать и ставить всё к своему месту, но мешков не тронула: «Это Вакула принёс, пусть же сам и вынесет!» Чёрт между тем, когда ещё влетал в трубу, как-то нечаянно оборотившись, увидел Чуба об руку с кумом, уже далеко от избы. Вмиг вылетел он из печки, перебежал им дорогу и начал разрывать со всех сторон кучи замёрзшего снега. Поднялась метель. В воздухе забелело. Снег метался взад и вперёд сетью и угрожал залепить глаза, рот и уши пешеходам. А чёрт улетел снова в трубу, в твёрдой уверенности, что Чуб возвратится вместе с кумом назад, застанет кузнеца и отпотчует его так, что он долго будет не в силах взять в руки кисть и малевать обидные карикатуры.

В самом деле, едва только поднялась метель и ветер стал резать прямо в глаза, как Чуб уже изъявил раскаяние и, нахлобучивая глубже на голову капелюхи30
Капелю́ха и капелю́х – мужская шапка с ушами.

Угощал побранками себя, чёрта и кума. Впрочем, эта досада была притворная. Чуб очень рад был поднявшейся метели. До дьяка ещё оставалось в восемь раз больше того расстояния, которое они прошли. Путешественники поворотили назад. Ветер дул в затылок; но сквозь метущий снег ничего не было видно.

– Стой, кум! мы, кажется, не туда идём, – сказал, немного отошедши, Чуб, – я не вижу ни одной хаты. Эх, какая метель! Свороти-ка ты, кум, немного в сторону, не найдёшь ли дороги; а я тем временем поищу здесь. Дёрнет же нечистая сила потаскаться по такой вьюге! Не забудь закричать, когда найдёшь дорогу. Эк, какую кучу снега напустил в очи сатана!

Дороги, однако ж, не было видно. Кум, отошедши в сторону, бродил в длинных сапогах взад и вперёд и, наконец, набрёл прямо на шинок. Эта находка так его обрадовала, что он позабыл всё и, стряхнувши с себя снег, вошёл в сени, нимало не беспокоясь об оставшемся на улице куме. Чубу показалось между тем, что он нашёл дорогу; остановившись, принялся он кричать во всё горло, но, видя, что кум не является, решился идти сам. Немного пройдя, увидел он свою хату. Сугробы снега лежали около неё и на крыше. Хлопая намёрзнувшими на холоде руками, принялся он стучать в дверь и кричать повелительно своей дочери отпереть её.

– Чего тебе тут нужно? – сурово закричал вышедший кузнец.

Чуб, узнавши голос кузнеца, отступил несколько назад. «Э, нет, это не моя хата, – говорил он про себя, – в мою хату не забредёт кузнец. Опять же, если присмотреться хорошенько, то и не кузнецова. Чья бы была это хата? Вот на! не распознал! это хромого Левченка, который недавно женился на молодой жене. У него одного только хата похожа на мою. То-то мне показалось и сначала немного чудно, что так скоро пришёл домой. Однако ж Левченко сидит теперь у дьяка, это я знаю; зачем же кузнец?.. Э-ге-ге! он ходит к его молодой жене. Вот как! хорошо!… теперь я всё понял».

– Кто ты такой и зачем таскаешься под дверями? – произнёс кузнец суровее прежнего и подойдя ближе.

«Нет, не скажу ему, кто я, – подумал Чуб, – чего доброго, ещё приколотит, проклятый выродок!» – и, переменив голос, отвечал:

– Это я, человек добрый! пришёл вам на забаву поколядовать немного под окнами.

– Убирайся к чёрту с своими колядками! – сердито закричал Вакула. – Что ж ты стоишь? Слышишь, убирайся сей же час вон!

Чуб сам уже имел это благоразумное намерение, но ему досадно показалось, что принуждён слушаться приказаний кузнеца. Казалось, какой-то злой дух толкал его под руку и вынуждал сказать что-нибудь наперекор.

– Что ж ты, в самом деле, так раскричался? – произнёс он тем же голосом, – я хочу колядовать, да и полно.

– Эге! да ты от слов не уймёшься!.. – Вслед за сими словами Чуб почувствовал пребольной удар в плечо.

– Да вот это ты, как я вижу, начинаешь уже драться! – произнёс он, немного отступая.

– Пошёл, пошёл! – кричал кузнец, наградив Чуба другим толчком.

– Пошёл, пошёл! – закричал кузнец и захлопнул дверь.

– Смотри, как расхрабрился! – говорил Чуб, оставшись один на улице. – Попробуй подойти! вишь какой! вот большая цаца! Ты думаешь, я на тебя суда не найду? Нет, голубчик, я пойду, и пойду прямо к комиссару. Ты у меня будешь знать! Я не посмотрю, что ты кузнец и маляр. Однако ж посмотреть на спину и плечи: я думаю, синие пятна есть. Должно быть, больно поколотил вражий сын! Жаль, что холодно и не хочется скидать кожуха! Постой ты, бесовский кузнец, чтоб чёрт поколотил и тебя, и твою кузницу, ты у меня напляшешься! Вишь, проклятый шибеник31
Ши́беник (укр.) – висельник, негодяй.

Однако ж ведь теперь его нет дома. Солоха, думаю, сидит одна. Гм… оно ведь недалеко отсюда; пойти бы! Время теперь такое, что нас никто не застанет. Может, и того, будет можно… Вишь, как больно поколотил проклятый кузнец!

Тут Чуб, почесав свою спину, отправился в другую сторону. Приятность, ожидавшая его впереди при свидании с Солохою, умаливала немного боль и делала нечувствительным и самый мороз, который трещал по всем улицам, не заглушаемый вьюжным свистом. По временам на лице его, которого бороду и усы метель намылила снегом проворнее всякого цирюльника, тирански хватающего за нос свою жертву, показывалась полусладкая мина. Но если бы, однако ж, снег не крестил взад и вперёд всего перед глазами, то долго ещё можно было бы видеть, как Чуб останавливался, почёсывал спину, произносил: «Больно поколотил проклятый кузнец!» – и снова отправлялся в путь.

Год написания: 1832

Жанр: повесть

Главные герои: черт , кузнец Вакула , Оксана

Сюжет

Могучий кузнец Вакула влюблен в капризную и гордую красавицу Оксану, но девушка только играет чувствами парубка. Она заявляет ему, что выйдет замуж за него толь если он подарит ей черевички, такие же у царицы.

Вначале юноша впал в отчаяние, но ему явился черт и пообещал помощь. Вакула же был богобоязненным человеком и не рассчитывал на помощь нечистой силы. Он схватил черта и оседлал его, на нем он полетел в Петербург, там он смог попасть на аудиенцию к царице и попросил подарить ему туфельки. Царица не смогла отказать в столь простодушной просьбе, и она приказала дать юноше свои черевички.

А в родной деревне уже похоронили Вакулу, соседки считали, что он покончил с собой из-за несчастной любви. В этот момент кузнец явился в дом к Оксане с подарком, но девушка уже поняла, что ей никто не нужен кроме преданного кузнеца.

Вывод (мое мнение)

Неедаром говорят, что настоящая любовь преодолеет все препятствия и невзгоды. Так и Вакула доказал Оксане свою преданность и покорил сердце девушки.

План пересказа

1. Появление черта.
2. Рассказ о кузнеце Вакуле.
3. Разговор надменной Оксаны и влюбленного Вакулы.
4. Чуб, отец Оксаны, идет в гости к Солохе.
5. Оксана обещает Вакуле выйти за него замуж, если он принесет ей черевички, которые носит сама царица.
6. Солоха прячет незадачливых ухажеров (черта, голову, дьяка, Чуба) в мешки из-под угля.
7. Вакула садится на черта и летит на нем в Петербург.
8. Жители села узнают, кто сидел в мешках.
9. Вакула, добравшись до столицы, идет к царице на прием вместе с запорожцами и получает черевички государыни.
10. Оксана печалится об отсутствии Вакулы и чувствует, что она влюблена.
11. Вакула, возвратившись, сватает Оксану.
12. Жизнь Вакулы и Оксаны.

Пересказ

«Последний день перед рождеством прошел. Зимняя, ясная ночь наступила». Через трубу одной из хат вместе с дымом верхом на метле поднялась ведьма. С противоположной стороны показалось пятнышко, которое растянулось и оказалось просто чертом. Осталась у него последняя ночь, когда еще можно «шататься по белу свету и выучивать грехам добрых людей». Подкрался черт к месяцу, чтобы утащить его, и после нескольких неудачных попыток все-таки схватил его, спрятал в карман и полетел далее.

Кузнец Вакула слыл лучшим живописцем в Диканьке. «Кузнец был богобоязливый человек и писал часто образа святых... Но торжеством его искусства была одна картина, намалеванная на стене церковной в правом притворе, в которой изобразил он святого Петра в день Страшного суда, с ключами в руках, изгонявшего из ада злого духа; испуганный черт метался во все стороны, предчувствуя свою погибель, а заключенные прежде грешники били и гоняли его кнутами, поленами и всем чем ни попало». С тех пор черт поклялся кузнецу мстить. Решил он для этого украсть месяц, надеясь, что старый Чуб в такую темень не пойдет в гости к дьяку, у которого соберутся знакомые на кутью. «А кузнец, который был издавна не в ладах с ним, при нем ни за что не отважится идти к дочке, несмотря на свою силу». Черт тем временем, строил «любовные куры» ведьме.

Чуб с кумом Панасом вышел из дверей своей избы. Увидев, что на небе нет месяца, он засомневался, стоит ли идти к дьяку. Но, поругавшись и посовещавшись с кумом, решил идти, и «два кума отправились в дорогу».

Между тем Оксана, дочь Чуба, которая считалась лучшей девкой и по ту, и по эту сторону Диканьки и «была капризна, как красавица», оставшись одна, не могла налюбоваться собою в зеркало: «Ах, как хороша! Чудо! Какую радость принесу я тому, кого буду женою! Как будет любоваться мною мой муж! Он не вспомнит себя! Он зацелует меня насмерть!»

Пока Оксана расхваливала свою внешность, вошел в избу Вакула, который был до беспамятства в нее влюблен: «Если б меня призвал царь и сказал: "Кузнец Вакула, проси у меня всего, что ни есть лучшего в моем царстве, все отдам тебе. Прикажу тебе сделать золотую кузницу, и станешь ты ковать серебряными молотами".. - "Не хочу, - сказал бы я царю, — ни каменьев дорогих, ни золотой кузницы, ни всего твоего царства: дай мне лучше мою Оксану!"» Оксана холодна и надменна с Вакулой. Ей скучно с кузнецом, и она ждет девчат с парубками, чтобы весело провести рождественскую ночь.

Ведьма, замерзнув, спустилась по воздуху прямо в трубу. Черт последовал за нею, и «оба очутились в просторной печке между горшками». Затем Солоха вылезла из печи, отряхнулась, и никто не мог бы и подумать, что она только что летала на метле.

Мать кузнеца Вакулы, имевшая от роду не больше сорока лет, была «ни хороша, ни дурна собою... Однако ж она так умела причаровывать к себе самых степенных козаков, что к ней хаживал и голова, и дьяк Осип Никифорович, и козак Корний Чуб, и козак Касьян Свербыгуз. И, к чести ее сказать, она умела искусно обходиться с ними. Ни одному из них и в ум не приходило, что у него есть соперник». Но приветливее всех Солоха была с козаком Чубом, потому что слыл он на хуторе богатым. А чтобы сын ее Вакула «не подъехал к его дочери и не успел прибрать всего себе», она старалась как можно чаще ссорить сына с Чубом. На хуторе ходили разные истории и байки, о том, что Солоха - ведьма.

Солоха, как добрая хозяйка, начала убирать и ставить все на свои места, но мешков, которые стояли у печи, не тронула. Черт, когда влетал в трубу, увидел Чуба с кумом и решил напустить метель, чтобы Чуб вернулся назад и застал кузнеца у себя дома. Действительно, заблудившись в метели, Чуб и кум стали искать дорогу назад. Кум набрел на шинок и позабыл все. Чуб же увидел свою хату и стал звать дочь. Но, услышав голос Вакулы, решил, что наткнулся на чужую избу. Не желая признаваться, что он, Чуб, заблудился, он сказал, что пришел поколядовать. Вакула, не узнав Чуба, поколотил и выгнал его. Чуб решил пойти к Солохе, поскольку понял, что она сейчас одна.

В этот момент у черта вылетел украденный месяц. «Все осветилось. Метели как не бывало... Толпы парубков и девушек показались с мешками». Колядующие с шумом и хохотом ввалились в хату Чуба. Оксана на одной девушке заметила красивые черевички и немедленно захотела, чтобы у нее были не хуже. Вакула вызвался достать «такие черевики, какие редкая панночка носит». На что красавица ответила: «Да, будьте все вы свидетельницы: если кузнец Вакула принесет те самые черевики, которая носит царица, то вот мое слово, что выйду тот же час за него замуж». Девушки увели «капризную красавицу» с собою, а кузнец «думал только об одной Оксане». Между тем черт разнежился у Солохи. Вдруг послышался голос головы. Солоха побежала отворить дверь, а проворный черт влез в лежавший у печи мешок. Не успел голова слова сказать, как послышался голос дьяка. Солоха по просьбе головы спрятала его в мешок из-под угля. Дьяк только начал ухаживать за Солохой, как вдруг послышался стук в дверь. Испугавшись, что его застанут у Солохи, дьяк тоже попросил его спрятать, что ведьма и сделала, высыпав уголь из другого мешка. В хату вошел Чуб. Не заставил себя ждать и вернувшийся Вакула. Солоха, испугавшись, сама дала знак Чубу лезть в тот самый мешок, в котором уже сидел дьяк.

Кузнец был «весьма не в духе». Оглядев хату, он остановил взгляд на мешках: «Зачем тут лежат эти мешки? Их давно бы пора убрать отсюда. Через эту глупую любовь я одурел совсем. Завтра праздник, а в хате до сих пор лежит всякая дрянь. Отнести их в кузницу!» Мешки показались очень тяжелыми, но Вакула взвалил все на плечи и вышел из хаты. Услышав голос Оксаны среди колядующих, Вакула бросил на землю мешки и побрел как завороженный, «с маленьким мешком на плечах вместе с толпою парубков, шедших следом за девичьей толпою». Оксана опять стала смеяться над кузнецом, да так, что он с горя решил утопиться. Попрощался со всеми и убежал. А когда остановился перевести дух, решил: «Попробую еще средство, пойду к запорожцу Пузатому Пацюку. Он, говорят, знает всех чертей и все сделает, что захочет. Пойду, ведь душе все же придется пропадать!» Вакула попросил Пацюка показать дорогу к черту. На что тот равнодушно ответил: «Тому не нужно далеко ходить, у кого черт за плечами». Вакулу поразило, как Пацюк ел вареники. Они сами окунались в сметану и отправлялись к нему в рот. Один даже вымазал кузнецу губы сметаною. Набожный кузнец, чтобы не набираться греха, так как нельзя было есть в эту ночь скоромное, выбежал из хаты.

Черт тем временем выскочил из мешка и сел верхом на шею Вакуле, нашептывая на ухо: «Это я — твой друг, все сделаю для товарища и друга! Денег дам, сколько хочешь... Оксана будет сегодня же наша». Кузнец согласился. Черт от радости начал «галопировать на шее кузнеца». Тут Вакула схватил его за хвост и «сотворил крест». Черт притих, как ягненок. «Тут кузнец, не выпуская хвоста, вскочил на него верхом и поднял руку для крестного знамения». Черт взмолился, прося отпустить его. На что Вакула сказал: «Вези меня сей же час на себе... в Петербург, прямо к царице».

Дивчата, наткнувшись на мешки Вакулы, решили отнести их в дом к Оксане, чтобы разглядеть, что наколядовал кузнец. Но поскольку мешки были неподъемные, решили сходить за санками. Тем временем на мешки наткнулся кум, а в скором времени подошел ткач Шапуваленко. Обрадовавшись находке, они потащили мешки к дому кума в надежде, что жены кума не окажется дома. Эта сварливая, жадная и драчливая женщина поколачивала мужа, а потом жаловалась на него своим товаркам, самозабвенно рассказывая «о бесчинстве своего мужа и о претерпенных ею от него побоях». Но жена некстати оказалась дома и заметила мешки. Завязалась ссора, перешедшая в драку, пока не вылезли из мешка Чуб, а за ним и дьяк. «Вот тебе на! ай да Солоха! посадить в мешок... То-то, я гляжу, у нее полная хата мешков... Теперь я все знаю: у нее в каждом мешке сидело по два человека... Вот тебе и Солоха!» — восклицал Чуб.

Девушки, вернувшись, не нашли одного мешка. Взвалив другой на санки, помчались они по скрипучему снегу, занесли в хату. Но вдруг они испугались, поскольку мешок стал икать и кашлять. В это время пришел Чуб, и тайна еще одного мешка раскрыта. «И голова влез туда же, — говорил про себя Чуб в недоумении, меряя его с головы до ног, - вишь как!.. Э!..» -более он ничего не мог сказать.

Вернемся к Вакуле. Он уже подлетал верхом на черте к Петербургу. «Черт, перелетев через шлагбаум, оборотился в коня, и кузнец увидел себя на лихом бегуне середи улицы». Очутившись в Петербурге, Вакула побоялся сразу идти к царице. Он велел черту вести его к знакомым запорожцам, которые проезжали осенью через Диканьку.

Кстати, запорожцы собирались к царице. По наущению черта они согласились взять Вакулу с собой. Он был поражен красотой и великолепием дворца. «Что за лестница, — шептал про себя кузнец, — жаль ногами топтать. Экие украшения! Вот, говорят, лгут сказки! кой черт лгут! боже ты мой, что за перила! какая работа! тут одного железа рублей на пятьдесят пошло! Кузнец робко следовал за запорожцами и любовался красотой, золотом и роскошью, которые его окружали. Через несколько минут вошел человек в сопровождении целой свиты, который оказался «самим Потемкиным». Вслед за придворными дамами появилась императрица. Вакула ничего не видел, только растянулся на полу вслед за запорожцами.

В конце беседы Екатерина заботливо спросила: «Чего же хотите вы?» Тут кузнец опять повалился на землю и стал просить для своей любимой черевички: «Боже ты мой, что, если бы моя жинка надела такие черевички!» Государыня засмеялась, и все засмеялись: «Право, мне очень нравится это простодушие...» Просьба Вакулы была выполнена, и он, отойдя назад, нагнулся к карману, сказал тихо: «Выноси меня отсюда скорее!» — и вдруг очутился за шлагбаумом.

По Диканьке прошел слух, что Вакула утонул. Оксана смутилась, когда услышала об этом, но не совсем поверила: она знала, что кузнец довольно набожен, чтобы решиться погубить свою душу. Всю ночь дивчина не спала, металась, все думала, а к утру влюбилась в кузнеца по уши. Чуб остался безучастен к судьбе Вакулы, поскольку он никак не мог забыть вероломства Солохи, и все бранил ее.

Настало утро. Весь народ собрался в церкви. «На всех лицах, куда ни взгляни, был виден праздник. Голова облизывался, воображал, как он разговеется колбасою; дивчата помышляли о том, как они будут ковзаться с хлопцами на льду; старухи усерднее, нежели когда-либо, шептали молитвы... Одна только Оксана стояла как будто не своя: молилась и не молилась...» Но не одна Оксана думала о кузнеце. Все миряне заметили, что и праздник не в праздник: как будто недостает чего-то. Дьяк после сидения в мешке охрип, и приезжий певчий пел не так, как, бывало, запевал «Отче наш» Вакула.

Вакула очутился возле своей хаты в то время, как пропел петух. Он отвесил хворостиной черту три удара, и тот «припустил бежать». «Итак, вместо того чтобы провесть, соблазнить и одурачить других, враг человеческого рода сам был одурачен».

Вакула, проспав до обеда, встал, нарядно оделся, взял новый пояс, шапку, нагайку и пошел к Чубу. Вытащил Вакула из платка черевики, повалился в ноги удивленному козаку Чубу и просил не гневаться на него за прошлое: «Помилуй, батько! не гневись! вот тебе и нагайка: бей, сколько душа пожелает, отдаюсь сам...» Стал умолять отдать за него Оксану. А тут и Оксана вскрикнула, переступая порог и увидев Вакулу. «Нет! нет! мне не нужно черевиков», — говорила она, махая руками и не сводя с него очей, — «я и без черевиков...» — Далее она не договорила и покраснела».

Прошло время. Проезжал через Диканьку архиерей, да увидел хату самую размалеванную. Здесь и жили Оксана с Вакулой и дитятей. А в церкви на стене кузнец намалевал черта в аду, да такого гадкого, что бабы пугали им расплакавшихся детей.

На смену последнему дню перед Рождеством приходит ясная морозная ночь. Дивчины и парубки ещё не вышли колядовать, и никто не видел, как из трубы одной хаты пошёл дым и поднялась ведьма на метле. Она черным пятнышком мелькает в небе, набирая звезды в рукав, а навстречу ей летит черт, которому «последняя ночь осталась шататься по белому свету». Укравши месяц, черт прячет его в карман, предполагая, что наступившая тьма удержит дома богатого козака Чуба, приглашённого к дьяку на кутю, и ненавистный черту кузнец Вакула (нарисовавший на церковной стене картину Страшного суда и посрамляемого черта) не осмелится прийти к Чубовой дочери Оксане. Покуда черт строит ведьме куры, вышедший из хаты Чуб с кумом не решаются, пойти ль к дьячку, где за варенухой соберётся приятное общество, или ввиду такой темноты вернуться домой, - и уходят, оставив в доме красавицу Оксану, принаряжавшуюся перед зеркалом, за чем и застаёт ее Вакула. Суровая красавица насмехается над ним, ничуть не тронутая его нежными речами. Раздосадованный кузнец идёт отпирать дверь, в которую стучит сбившийся с дороги и утративший кума Чуб, решив по случаю поднятой чёртом метели вернуться домой. Однако голос кузнеца наводит его на мысль, что он попал не в свою хату (а в похожую, хромого Левченка, к молодой жене коего, вероятно, и пришёл кузнец), Чуб меняет голос, и сердитый Вакула, надавав тычков, выгоняет его. Побитый Чуб, разочтя, что из собственного дома кузнец, стало быть, ушёл, отправляется к его матери, Солохе. Солоха же, бывшая ведьмою, вернулась из своего путешествия, а с нею прилетел и черт, обронив в трубе месяц.

Стало светло, метель утихла, и толпы колядующих высыпали на улицы. Девушки прибегают к Оксане, и, заметив на одной из них новые расшитые золотом черевички, Оксана заявляет, что выйдет замуж за Вакулу, если тот принесёт ей черевички, «которые носит царица». Меж тем черта, разнежившегося у Солохи, спугивает голова, не пошедший к дьяку на кутю. Черт проворно залезает в один из мешков, оставленных среди хаты кузнецом, но в другой приходится вскоре полезть и голове, поскольку к Солохе стучится дьяк. Нахваливая достоинства несравненной Солохи, дьяк вынужден залезть в третий мешок, поскольку является Чуб. Впрочем, и Чуб полезает туда же, избегая встречи с вернувшимся Вакулой. Покуда Солоха объясняется на огороде с пришедшим вослед козаком Свербыгузом, Вакула уносит мешки, брошенные посреди хаты, и, опечаленный размолвкой с Оксаною, не замечает их тяжести. На улице его окружает толпа колядующих, и здесь Оксана повторяет своё издевательское условие. Бросив все, кроме самого малого, мешки посреди дороги, Вакула бежит, и за ним уж ползут слухи, что он то ли повредился в уме, то ли повесился.

Вакула приходит к запорожцу Пузатому Пацюку, который, как поговаривают, «немного сродни черту». Застав хозяина за поеданием галушек, а затем и вареников, кои сами лезли Пацюку в рот, Вакула робко спрашивает дороги к черту, полагаясь на его помощь в своём несчастье. Получив туманный ответ, что черт у него за плечами, Вакула бежит от лезущего ему в рот скоромного вареника. Предвкушая лёгкую добычу, черт выскакивает из мешка и, сев на шею кузнеца, сулит ему этой же ночью Оксану. Хитрый кузнец, ухватив черта за хвост и перекрестив его, становится хозяином положения и велит черту везти себя «в Петембург, прямо к царице».

Найдя о ту пору Кузнецовы мешки, девушки хотят отнести их к Оксане, чтоб посмотреть, что же наколядовал Вакула. Они идут за санками, а Чубов кум, призвав в подмогу ткача, волочит один из мешков в свою хату. Там за неясное, но соблазнительное содержимое мешка происходит драка с кумовой женой. В мешке же оказываются Чуб и дьяк. Когда же Чуб, вернувшись домой, во втором мешке находит голову, его расположенность к Солохе сильно уменьшается.

Кузнец, прискакав в Петербург, является к запорожцам, проезжавшим осенью через Диканьку, и, прижав в кармане черта, добивается, чтоб его взяли на приём к царице. Дивясь роскоши дворца и чудной живописи по стенам, кузнец оказывается перед царицею, и, когда спрашивает она запорожцев, приехавших просить за свою Сечь, «чего же хотите вы?», кузнец просит у ней царских ее башмачков. Тронутая таковым простодушием, Екатерина обращает внимание на этот пассаж стоящего поодаль , а Вакуле дарит башмачки, получив кои он почитает за благо отправиться восвояси.

В селе в это время диканьские бабы посередь улицы спорят, каким именно образом наложил на себя руки Вакула, и дошедшие об том слухи смущают Оксану, она плохо спит ночь, а не найдя поутру в церкви набожного кузнеца, готова плакать. Кузнец же попросту проспал заутреню и обедню, а пробудившись, вынимает из сундука новые шапку и пояс и отправляется к Чубу свататься. Чуб, уязвлённый вероломством Солохи, но прельщённый подарками, отвечает согласием. Ему вторит и вошедшая Оксана, готовая выйти за кузнеца «и без черевиков». Обзаведшись семьёй, Вакула расписал свою хату красками, а в церкви намалевал черта, да «такого гадкого, что все плевали, когда проходили мимо».

Краткое содержание «Ночь перед рождеством» Вариант 2

1. О произведении
2. Главные герои
3. Другие персонажи
4. Краткое содержание
5. Заключение

О произведении

Повесть «Ночь перед рождеством» была написана Н. В. Гоголем в 1830 – 1832 годах. Первое издание произведения было опубликовано в 1832 году в типографии А. Плюшара. Повесть входит в известный цикл писателя «Вечера на хуторе близ Диканьки». В «Ночи перед Рождеством» с юмором изобразил опоэтизированную сельскую жизнь в праздничный день, развернув сюжет вокруг истории любви кузнеца Вакулы и дочери богатого козака Оксаны.

Главные герои

Вакула – кузнец, «силач и детина хоть куда», в свободное время занимался «малеванием», был влюблен в Оксану и летал в Петербург на черте, чтобы достать для нее черевички самой царицы.

Оксана – дочь козака Чуба, возлюбленная Вакулы, ей «не минуло еще и семнадцати лет», «была капризна, как красавица».

Черт – невзлюбил Вакулу за то, что тот нарисовал его в дурном свете, возил кузнеца в Петербург.

Другие персонажи

Чуб – богатый козак, вдовец, отец Оксаны.

Солоха – ведьма, мать Вакулы, «имела от роду не больше сорока лет».

Пузатой Пацюк – знахарь, бывший запорожец, который уже много лет живет в Диканьке.

Голова, дьяк, кум Панас, царица Екатерина.

В Диканьке наступила зимняя, ясная ночь перед Рождеством. Неожиданно из трубы одной из хат вылетела ведьма верхом на метле и, поднявшись к небу, начала собирать в рукав звезды. С другой стороны на небе появился черт. Он спрятал месяц в карман, и вокруг сразу сделалось темно. Сделал черт это для того, чтобы козак Чуб поленился идти по темноте и остался дома, а потому кузнец Вакула не смог прийти к его дочери Оксане. Так черт хотел отомстить кузнецу, который нарисовал его посрамленным на картине со Страшным судом.

Чуб вместе с Панасом, ожидая «добрую попойку» у дьяка выходят из хаты козака и видят, что на небе пропал месяц, и на улице стало совсем темно. Поколебавшись, они все же решают продолжить путь.

Пока Чуб ушел, оставшаяся одна дома Оксана любовалась собой перед зеркалом.
За этим делом и застает девушку пришедший к ней Вакула. Кузнец обращается к Оксане с нежными речами, но она только смеется и издевается над ним. Раздосадованный Вакула решает, что девушка не любит его.

Неожиданно в двери постучали, и кузнец пошел открывать.

Мороз увеличивался, поэтому черт с ведьмой спустились через дымоход к ней в хату. Ведьмой была ни кто иная, как мать Вакулы – Солоха. Она умела так очаровывать мужчин, что к ней ходили многие козаки села, при этом ни один из них не знал о соперниках. Среди всех поклонников Солоха выделяла богатого козака Чуба.

Между тем, когда черт спускался в дымоход, он заметил Чуба и устроил сильную метель, пытаясь таким образом вернуть его домой.

И действительно – ничего не видя из-за метели, Чуб решил вернуться назад и они с кумом разошлись в разные стороны. Дойдя до своей хаты, козак постучал, но, услышав возмущенный крик Вакулы, решил, что это не его дом, и изменил голос. Не распознав в пришедшем Чуба, кузнец поколотил козака. Тогда Чуб, рассудив, что если Вакула здесь, то дома его нет, отправился к Солохе.

Пока черт летал из трубы и обратно, месяц вылетел из висевшей у него на боку «ладунки» и поднялся на небо. «Все осветилось. Метели как небывало» . На улице показались толпы колядующих парубков и девушек с мешками.

Девушки поспешили в дом Чуба. Оксана заметила у одной из девушек новые черевички и загрустила, что ей некому достать красивую обновку. Тогда Вакула сам вызвался достать «такие черевички, какие редкая панночка носит» . Шутя, Оксана сказала, что ей подойдут только те, которые носит сама царица и если кузнец их раздобудет, то она выйдет за него замуж.

К сидевшей с чертом Солохе неожиданно приходит дюжий голова. Пока женщина открывала двери, нечистый спрятался в мешке. Голова успел только выпить чарку водки и сказать, что из-за метели не попал к дьяку, как в двери снова постучали – это был сам дьяк. Солоха спрятала голову во второй мешок. Однако и беседа женщины с дьяком была скоро прервана – к Солохе пришел козак Чуб.
Хозяйка спрятала в третий мешок дьяка, а вскоре в этом же мешке оказался и Чуб, который не хотел видеться с пришедшим к матери Вакулой.

Пока Солоха вышла к очередному посетителю, кузнец уносит все три мешка и, опечаленный издевательствами Оксаны, даже не замечает их тяжести.

На улице Вакула встречает колядующих. Оксана, смеясь, снова повторяет свое условие при всех. Расстроенный Вакула бросил мешки на землю и, взяв с собой самый маленький, попрощался со всеми и убежал.

Вакула решает пойти к местному знахарю – Пузатому Пацюку – «он, говорят, знает всех чертей и все сделает, что захочет» . Застав Пацюка за поеданием сначала галушек, а после вареников, которые сами летели в рот к хозяину, Вакула спрашивает у него как найти черта, чтобы попросить у того помощи. На это знахарь ответил ему: «Тому не нужно далеко ходить, у кого черт за плечами» . Испугавшись летящего ему в рот скоромного вареника, Вакула убегает от Пацюка.

Услышав слова кузнеца, черт тут же выскочил из мешка и предложил заключить контракт, подписав его кровью. Однако Вакула ухватил черта за хвост. Крестя нечистого, кузнец оседлал его и заставил отнести в Петербург к царице.

Оксана замечает оставленные Вакулой мешки и предлагает их забрать. Пока девчата ходили за санками, мешок с Чубом и дьяком уносит к себе вышедший из шинка кум. Во время ссоры Панаса с женой за содержимое мешка, из него вылезли Чуб и дьяк, объяснив, что решили так пошутить.

Девушки отвезли оставшийся мешок к Оксане. В это время вернулся домой Чуб и, обнаружив в мешке смущенного голову, был возмущен хитростью Солохи.

Долетев до Петербурга, черт обернулся конем, а после, по велению Вакулы, уменьшился и спрятался к нему в карман. Кузнец находит знакомых запорожцев, и с помощью нечистого получает согласие идти с ними к царице.

Во дворце запорожцев и Вакулу встретил Потемкин, а затем и сама царица. Когда Екатерина спросила у запорожцев, с какой просьбой они пришли к ней, кузнец тут же упал к ногам царицы, прося для своей жены такие же прекрасные черевички, как у нее.
Екатерину развеселило его простодушие, и она приказала принести самые дорогие башмаки с золотом. Расхваливая ножки царицы, кузнец, подталкиваемый запорожцами, отошел назад и черт его мгновенно перенес уже «за шлахбаум» .

По Диканьке в это время уже пошли слухи, что Вакула то ли утонул, то ли повесился. Услышав об этом, Оксана очень расстроилась – ведь он любил ее, а теперь, возможно, навсегда ушел из села или вовсе пропал. Не появился Вакула и после обедни.

Обратно кузнец добрался еще быстрее, и, отвесив черту три удара хворостиной, отпустил его. Зайдя домой, Вакула тут же заснул и проспал до обедни. Проснувшись, кузнец взял с собой башмачки царицы для Оксаны и шапку и пояс для Чуба и отправился к козаку. После согласия отца на сватовство смущенная девушка сказала, что готова выйти замуж за Вакулу «и без черевичков» .

Женившись, кузнец размалевал всю свою хату, а в церкви изобразил черта в аду – «такого гадкого, что все плевали, когда проходили мимо» .

Заключение

В повести «Ночь перед Рождеством» Гоголь раскрывает тему народной жизни, изображая ряд типичных сельских персонажей – ловкого и сильного кузнеца Вакулу, красивую и самовлюбленную Оксану, глупого и богатого Чуба, хитрую Солоху и других. Вводя в повествование мифических персонажей (ведьму, черта, знахаря), автор приближает сюжет произведения к сказочному, таким образом переплетая в повести приемы реализма и романтизма.

Краткий пересказ «Ночи перед Рождеством» описывает основной сюжет произведения, но для лучшего понимания повести советуем ознакомиться с ее полным вариантом.

Краткое содержание «Ночь перед рождеством» |