Краткое содержание драмы гроза островского по главам. А.Н

А.Н. Островский. «Гроза». Краткое содержание

Драма в пяти действиях (1859)

Действие первое

Борис Григорьевич, молодой человек, порядочно образованный, приехал из Москвы в город Калинов к своему дяде, Савелу Прокофьевичу Дикому в надежде получить наследство. По завещанию бабушки, Борис должен быть «почтителен» к дяде — только при выполнении этого условия он получит долю наследства — свою и своей сестры. Однако мало того, что племянник выполняет работы по хозяйству и ничего не получает, дядя его постоянно ругает и обзывает «дармоедом». Обо всем этом Борис рассказывает мещанам Кулигину и Шапкину, оказавшимся нечаянными свидетелями очередного скандала, который устроил Дикой. Кулигин, «мещанин, часовщик-самоучка», подтверждает,

что Савел Прокофьич всем в городе известен крутым нравом и жадностью, «у него никто и пикнуть не смей о жалованье». Вообще в городе Калинове «жестокие нравы» И «ничего, кроме грубости да бедности нагольной» здесь не найти. Сам же Кулигин мечтает изобрести вечный двигатель, или как он говорит, «перепету-мобиль», получить за него «у англичан» премию в миллион, и потратить его «для общества».

Оставшись один, Борис сокрушается о своей тяжелой жизни. Вдобавок ко всем своим несчастьям он влюбился в Калинове в замужнюю женщину — Катерину Кабанову.

Купеческая дочь Катерина, вышла замуж и живет в доме мужа Тихона Кабанова и его матери Марфы Игнатьевны, которую за глаза все называют Кабанихой. Дом Кабанихи, огорожен высоким забором, здесь царят невежество и «жестокие нравы», сохраняются

правила «Домостроя»: беспрекословное повиновение старшим, строгость по отношению к младшим, которые не должны «своей волей жить». Но главное — убеждение, что семью надо «в грозе держать», т.е. под угрозой наказания, хозяина или хозяйку дома все должны бояться. Кабаниха постоянно упрекает своего сына Тихона в том, что жена его не боится.

Катерине Кабановой не нравится жизнь в этой семье. Здесь ее понимает и «жалеет» только Варвара, сестра Тихона. В разговоре с Варварой, Катерина вспоминает, как

хорошо она жила «в девушках» в родительском доме, где распорядок был тот же, что и у Кабановых, но все делалось с душой. Катерина любила молиться в церкви, вышивать по бархату, слушать рассказы странниц. «Какая я была резвая! Я у вас завяла совсем», — говорит Катерина. И признается, что «грех на уме» у нее. Она влюбилась: «Ведь это нехорошо, ведь это страшный грех, Варенька, что я другого люблю?» — спрашивает Катерина.

Во время этого разговора в саду появляется «барыня с двумя лакеями, старуха 70-ти лет, полусумасшедшая», Увидев молодых женщин, она стучит палкой и «пророчит», что красота их погубит, введет во грех, за что они будут «в огне гореть неугасимом!» Варвара

только смеется над сумасшедшей старухой, а Катерина пугается, она боится наказания за свои грехи, «за помыслы лукавые». Даже грозовые облака на небе ее пугают как предвестие наказания, адского огня.

Действие второе

В доме Кабановых, где соблюдаются старинные ритуалы и обряды, традиционно принимают странников. Пока мужа Катерины Тихона собирают в дорогу, странница Феклуша рассказывает о том, что слыхала от других: о землях, где правят «салганы:

неправедные, «где все люди с песьими головами». Катерина беседует наедине с Варварой, открывает ей, что очень страдает: она любит Бориса, но должна оставаться верной своему мужу. Любовь к постороннему мужчине — это грех. Однако чувство сильнее убеждений,

Катерина боится, что не справится с собой и решает, что если не сможет забыть Бориса, то сделает «что-нибудь над собой»: уйдет из дома или в Волгу бросится: «Не хочу здесь жить, так не стану, хоть ты меня режь.

Но вот все готово в дорогу, и домашние прощаются с Тихоном так, как указывает Кабаниха, «по-старинному». Катерина обещает ему ни с кем не видеться и не думать ни о ком другом, и клянется: а не то «умереть мне без покаяния … » , Тихон рад, что

будет «на своей воле», и поэтому невнимателен к жене. Зато Кабаниха упрекает ее за нарушение ритуала прощания, за искреннее проявление чувств.

После отъезда Тихона Варвара идет гулять и сообщает Катерине, что «маменька» (Кабаниха) позволила им ночевать в саду. И передает Катерине ключ от калитки, через которую можно выйти из сада незаметно для домашних. Оставшись одна, Катерина дол-

го сомневается, выбросить ей ключ или оставить, ведь к калитке может прийти Борис, которого предупредит Варвара. Тогда она не сможет противиться своим чувствам и согрешит. В конце концов, она решает: «Мне хоть умереть, да увидеть его … Будь что

будет, а я Бориса увижу! Ах, кабы ночь поскорее!»

Действие третье

Кабаниха сидит на скамейке возле своего дома и беседует с Феклушей, рассказывающей о «суетной жизни» В Москве, о том, что там «для-ради скорости» «огненного змея стали запрягать» и что «тяжелые времена настали», теперь даже время « все короче и короче делается ». Кабаниха соглашается со странницей. К ним подходит Дикой. Он жалуется на своих работников, которые расстраивают eгo тем, что требуют денег, а ему платить не хочется, потому что «только заикнись мне о деньгах, у меня всю внутреннюю разжигает». Но Кабаниха знает, что «приводя себя в сердце», т.е, начиная скандалить, Дикой просто отпугивает тех, кому должен, чтобы они к ему, «сердитому», не подходили.

Ночью возле калитки в сад Кабановых встречаются Борис и Ваня Кудряш, — молодой человек, конторщик Дикого. Борис признается, что влюблен в замужнюю женщину. Кудряш советует ему забыть ее, чтобы не погубить, ведь в Калинове народ такой:

«Съедят, В гроб вколотят». Когда же Кудряш понял, что речь идет о Катерине, то предупреждает: « … хоть у нее муж дурак, да свекровь-то больно люта».

Из сада за калитку выходит Катерина. Борис признается ей в любви. Для Катерины это предвестие ее «погибели», но у нее нет сил оттолкнуть его любовь. Осознавая, что со-

свершает тяжкий грех измены мужу, она повторяет, что теперь ей уж не жить, что Борис ее «загубил, загубил, загубил!», Не в силах справиться со своими чувствами, Катерина признается Борису в том, что и сама полюбила его с первого взгляда, как только увидела, что готова уйти с ним « хоть на край света».

Молодые люди встречаются все десять дней, которые отсутствует в Калииове Тихон Кабанов.

Действие четвертое

Прогуливающиеся по набережной Волги горожане укрываются от начинающегося дождя в крытой галерее. Сюда же входят Дикой и Кулитин. Кулигин уговаривает купца пожертвовать на постройку громоотвода — от этого «для всех вообще обывателей польза». Дикой не считает нужным даже обсуждать это и, обращаясь к Кулигину, высказывает свою жизненную позицию: «Ты червяк. Захочу — помилую, захочу — раздавлю,). Они спорят о том, что такое гроза. Кулигин утверждает, что это электричество, удара которого можно избежать при помощи громоотвода, а Дикой считает, что гроза «нам в наказание посылается».

В эту же галерею входит Варвара. Здесь она встречает и Бориса, которому рассказывает, что вернулся Тихон. Катерина теперь «сама не своя», все «мечется» и рыдает, может «таких дел наделать … бухнет мужу в ноги, да и расскажет все». Варвара и Борис боятся скандала. Начинается гроза. В галерею входят еще несколько человек, среди них Кабановы. Катерина так боится грозы, что даже посторонние замечают. Кабаниха подозревает, что для этого есть причина — большой грех. Тихон считает, что жена «от природы боится», что свойственно жителям Калинова. Кулигин пытается рассеять страх

сограждан: «Каждая теперь травка, каждый цветок радуется, а мы прячемся, боимся, точно напасти какой! Гроза убьет! Не гроза это, а благодать!» Однако горожане

продолжают гадать, «кого убьет» эта гроза.

Катерина предчувствует, что убьет ее. Тут появляется полусумасшедшая барыня и повторяет свои угрозы и пророчества. Катерина прячется от старухи, она едва жива от

страха. По совету Варвары отойти в сторону помолиться, она становится на колени и вдруг замечает, что на стене галереи изображена «геенна огненная» (адский

огонь). Увидев в этом очередное предзнаменование и призыв к покаянию, Катерина обращается к мужу при всем обществе и кается перед ним и его матерью в том,

что нарушила клятву и все десять ночей, пока мужа не было дома, гуляла с Борисом. Раздается удар грома, Катерина «падает без чувств на руки мужа».

Действие пятое

По дороге домой Тихон встречается с Кулигиным и рассказывает о том, что дома у него «все семейство врозь расшиблось. Не то что родные, а точно вороги друг другу». Мать «поедом ест» Катерину, а ему ее жалко, он все-таки ее любит, несмотря на измену. Тихон считает, что его мать «всему причиной». Уж очень она крута и «тиранит» домашних. Даже родная дочь ее, Варвара, ушла из дома с Кудряшом. Бориса же в нака-

зание отправляют «в Тяхту, к китайцам» на три года. Появляется служанка Глаша и сообщает Тихону, что Катерина пропала, ее не могут найти. Все вместе уходят искать беглянку.

А Катерина тем временем тихо бредет по саду на берегу Волги. Она рассуждает сама с собой о том, долго ль ей мучиться, для чего ей теперь жить, что единственная ее радость, душа, жизнь — ее возлюбленный. 3атем, подойдя к берегу, громко, во весь голос зовет Бориса.

ведь дома ей плохо, тяжело. «Кто ж это знал, что нам за любовь нашу так мучиться придется», — отвечает Борис, прощаясь навсегда. Уходя, он со слезами говорит

про себя: «Только одного и надо у бога просить, чтоб она умерла поскорее, чтобы ей не мучиться долго!»

Оставшись одна, Катерина думает, куда ей идти. Домой — все равно, что в могилу. И жить ей не хочется. Все ей противно: и люди, и дом, и стены. «Умереть бы теперь», — думает она. Но вспоминает, что самоубийство — грех, что за самоубийц нельзя молиться. «Кто любит, тот будет молиться … », — наконец решается она, и, крикнув: «Друг мой! Радость моя! Прощай!» уходит.

Через некоторое время на берегу собираются люди с фонарями, разыскивающие Катерину. Среди них Кабановы, Кулигин, работники. «Что, нашили?»-спрашивает кто-то. Кабаниха отвечает, что Катерина «точно провалилась куда». Вдруг издалека доносится голос: «Женщина в воду бросилась!» Тихон догадался: «Батюшки, она ведь это!» — и хочет бежать вместе с другими, чтобы вытащить жену из воды, но мать его не пускает: «Прокляну, если пойдешь». Кабановы остаются на месте.

Возвращаются работники, Кулигин. Они несут Катерину. «Вот вам ваша Катерина» -говорит Кулигин. — «Тело ее здесь, а душа теперь не ваша: она теперь перед судией, который милосерднее вас».

Тихон бросается к Катерине. Кабанова его опять останавливает: «Об ней и плакать-то грехи. Но теперь сын ее обвиняет: «Маменька, вы ее погубили! Вы, вы, вы … » Кабаниха отвечает ему обещанием «поговорить» дома и благодарит людей за помощь.

В отчаянии Тихон восклицает: «Хорошо тебе, Катя! А я-то, зачем остался жить да мучиться!» (Падает на труп жены).

Любуясь речным видом и разговаривая с молодым конторщиком Кудряшом и мещанином Шапкиным. Вдали показывается местный буян, купец Савёл Дикóй. Махая руками, он ругает идущего рядом с ним племянника, Бориса Григорьевича. Шапкин и Кудряш перебрасываются замечаниями о том, что такого скандалиста, как Дикой редко встретишь: он то и дело, будто срываясь с цепи, набрасывается с бранью на знакомых и незнакомых. Кудряш, парень лихой и задорный, говорит, что Дикого неплохо бы поймать где-нибудь в переулке и хорошенько постращать.

А. Н. Островский. Гроза. Спектакль

Островский «Гроза», действие 1, явление 2 – кратко

Подходят Дикой и Борис. Савёл Прокофьевич ругает племянника «дармоедом» и «езуитом». Выясняется и «вина» Бориса: он всего лишь не вовремя попался дяде на глаза.

Островский «Гроза», действие 1, явление 3 – кратко

Дикой в гневе уходит, а Борис Григорьевич подходит к Кулигину, Кудряшу и Шапкину. Те сочувственно спрашивают его: не тяжко ли жить у дяди и каждый день слушать брань? Борис рассказывает, что живёт у Дикого поневоле. Отец Бориса – брат Савёла Прокофьевича – рассорился со своей матерью, богатой купчихой, из-за того, что женился на благородной. Мать в завещании отписала всё своё огромное состояние Савёлу – с тем, чтобы он всё же выплатил некоторую часть Борису и его сестре по достижении ими совершеннолетия, но лишь при условии, что «они будут к нему почтительны». Борису теперь приходится проявлять «почтительность» к дяде. Дикой, самодур и «воин», которые ежедень бьётся со своими домашними бабами и детьми, уже так замучил Бориса, что тот готов уехать, бросив надежду на наследство, но надо думать о судьбе неимущей сестры.

Кудряш и Шапкин уходит. Кулигин же произносит перед Борисом свой знаменитый монолог – «Жестокие нравы, сударь, в нашем городе» , ярко рисуя в нём господствующие в Калинове невежество, корыстолюбие и произвол. Человек простой, но довольно образованный Кулигин лелеет мечту открыть «перпету-мобиль» (вечный двигатель), заработать на этом миллион и обратить эти деньги на общественную пользу. Но у него нет средств даже на модели.

Островский «Гроза», действие 1, явление 4 – кратко

Кулигин тоже уходит. Борис, оставшись один, размышляет над своей горестной судьбой, которая недавно осложнилась новым несчастьем: он влюбился в замужнюю женщину.

Островский «Гроза», действие 1, явление 5 – кратко

Борис как раз замечает предмет своей страсти. Эта молодая красавица Катерина , жена купца Тихона Кабанова, которая сейчас идёт со свекровью, мужем и его сестрой Варварой из церкви. Мать Тихона – Марфа Кабанова (Кабаниха) – по характеру напоминает Савёла Дикого. Но в отличие от него, она не столько яростно ругает домашних, сколько изводит их нудными нравоучениями, которые читает «под видом благочестия».

Сейчас, по дороге из церкви, Кабаниха прямо в присутствии Катерины отчитывает сына за то, что он стал любить жену больше, чем мать, и готов «на неё мать променять». Слабовольный Тихон едва возражает родительнице: «зачем менять? я вас обеих люблю». Кабанова сурово велит ему «не прикидываться сиротой», отчитывает за то, что он редко прикрикивает на Катерину и редко грозит ей. «Так порядку не будет. Грех один! Так жене твоей хоть любовника заводи!»

Скромная и кроткая Катерина молчит, слушая всё это. Сестра Тихона, Варвара, глядит на мать с отвращением и неприязнью.

Островский «Гроза», действие 1, явление 6 – кратко

Кабаниха уходит домой. Бесхарактерный Тихон начинает было пенять Катерине, что «из-за неё мать его ругает», но возмущённая этим несправедливым упрёком Варвара велит ему замолчать. Пользуясь отсутствием матери, Тихон убегает к Савёлу Дикому: выпить с этим своим всегдашним собутыльником.

Островский «Гроза», действие 1, явление 7 – кратко

Варвара жалеет Катерину. Та, растрогавшись, произносит перед ней грустный монолог . «Почему люди не летают, как птицы… – спрашивает она. – Я бы разбежалась, подняла руки и полетела». Катерина вспоминает своё детство в родительском доме: «У вас я завяла, а такая ли я была!» Она рассказывает Варваре, как в ней души не чаяла мать. Они с ней ходили в церковь, и девочка Катерина так истово молилась там, что все люди вокруг на неё смотрели. Для неё церковь была почти раем, во время службы она едва не наяву видела ангелов, а по утрам ходила молиться в сад, с плачем, на коленях – сама не зная о чём. Катерина вспоминает свои девичьи сны с картинами, как на иконах. И вдруг произносит: «Я умру скоро. Страшно мне. Как будто стою я над пропастью, и кто-то меня туда толкает».

Варвара говорит, что она давно догадалась: Катерина любит не мужа, а другого. Катерина со слезами признаётся в этом как в страшном грехе. Варвара успокаивает её и обещает устроить Катерине свидания с её возлюбленным, когда Тихон на днях уедет по купеческим делам. Катерина слушает эти слова с большим испугом.

Островский «Гроза», действие 1, явление 8 – кратко

Появляется сумасшедшая старая барыня, которая ходит по городу с двумя лакеями в треугольных шляпах. «Что, красавицы? Молодцов поджидаете, кавалеров? Красота-то ваша в омут ведет! Все в огне гореть будете неугасимом!» Уходит.

Островский «Гроза», действие 1, явление 9 – кратко

Катерина дрожит после пророчества барыни, но Варвара успокаивает её: «Не слушай её. Она сама всю жизнь смолоду грешила – от этого теперь умирать боится».

Собирается гроза. Катерина со страхом глядит на небо: «Не то страшно, что гром убьет, а то, что смерть тебя вдруг застанет, как ты есть, со всеми твоими грехами и помыслами лукавыми. И как я явлюсь перед богом после этого разговору с тобой!»

Для перехода к краткому содержанию следующего действия «Грозы» пользуйтесь кнопкой Вперёд ниже текста статьи.

А.Н.Островский
(1823-1886)

Гроза

Драма в пяти действиях

Лица :

Савел Прокофьевич Дикой, купец, значительное лицо в городе.
Борис Григорьевич, племянник его, молодой человек, порядочно образованный.
Марфа Игнатьевна Кабанова (Кабаниха), богатая купчиха, вдова.
Тихон Иваныч Кабанов, ее сын.
Катерина, жена его.
Варвара, сестра Тихона.
Кулигин, мещанин, часовщик-самоучка, отыскивающий перпетуум-мобиле.
Ваня Кудряш, молодой человек, конторщик Дикова.
Шапкин, мещанин.
Феклуша, странница.
Глаша, девка в доме Кабановой.
Барыня с двумя лакеями, старуха 70-ти лет, полусумасшедшая.
Городские жители обоего пола.

* Все лица, кроме Бориса, одеты по-русски.

Действие происходит в городе Калинове, на берегу Волги, летом. Между 3-м и 4-м действиями происходит 10 дней.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Общественный сад на высоком берегу Волги, за Волгой сельский вид. На сцене две скамейки и несколько кустов.

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Кулигин сидит на скамье и смотрит за реку. Кудряш и Шапкин прогуливаются.

К у л и г и н (поет). "Среди долины ровныя, на гладкой высоте..." (Перестает петь.) Чудеса, истинно надобно сказать, что чудеса! Кудряш! Вот, братец ты мой, пятьдесят лет я каждый день гляжу за Волгу и все наглядеться не могу.
К у д р я ш. А что?
К у л и г и н. Вид необыкновенный! Красота! Душа радуется.
К у д р я ш. Нешто!
К у л и г и н. Восторг! А ты "нешто"! Пригляделись вы либо не понимаете, какая красота в природе разлита.
К у д р я ш. Ну, да ведь с тобой что толковать! Ты у нас антик, химик.
К у л и г и н. Механик, самоучка-механик.
К у д р я ш. Все одно.

Молчание.

К у л и г и н (показывает в сторону). Посмотри-ка, брат Кудряш, кто это там так руками размахивает?
К у д р я ш. Это? Это Дикой племянника ругает.
К у л и г и н. Нашел место!
К у д р я ш. Ему везде место. Боится, что ль, он кого! Достался ему на жертву Борис Григорьич, вот он на нем и ездит.
Ш а п к и н. Уж такого-то ругателя, как у нас Савел Прокофьич, поискать еще! Ни за что человека оборвет.
К у д р я ш. Пронзительный мужик!
Ш а п к и н. Хороша тоже и Кабаниха.
К у д р я ш. Ну, да та хоть, по крайности, все под видом благочестия, а этот как с цепи сорвался!
Ш а п к и н. Унять-то его некому, вот он и воюет!
К у д р я ш. Мало у нас парней-то на мою стать, а то бы мы его озорничать-то отучили.
Ш а п к и н. А что бы вы сделали?
К у д р я ш. Постращали бы хорошенько.
Ш а п к и н. Как это?
К у д р я ш. Вчетвером этак, впятером в переулке где-нибудь поговорили бы с ним с глазу на глаз, так он бы шелковый сделался. А про нашу науку-то и не пикнул бы никому, только бы ходил да оглядывался.
Ш а п к и н. Недаром он хотел тебя в солдаты-то отдать.
К у д р я ш. Хотел, да не отдал, так это все одно, что ничего. Не отдаст он меня: он чует носом-то своим, что я свою голову дешево не продам. Это он вам страшен-то, а я с ним разговаривать умею.
Ш а п к и н. Ой ли?
К у д р я ш. Что тут: ой ли! Я грубиян считаюсь; за что ж он меня держит? Стало быть, я ему нужен. Ну, значит, я его и не боюсь, а пущай же он меня боится.
Ш а п к и н. Уж будто он тебя и не ругает?
К у д р я ш. Как не ругать! Он без этого дышать не может. Да не спускаю и я: он слово, а я десять; плюнет, да и пойдет. Нет, уж я перед ним рабствовать не стану.
К у л и г и н. С него, что ль, пример брать! Лучше уж стерпеть.
К у д р я ш. Ну вот, коль ты умен, так ты его прежде учливости-то выучи, да потом и нас учи. Жаль, что дочери-то у него подростки, больших-то ни одной нет.
Ш а п к и н. А то что бы?
К у д р я ш. Я б его уважил. Больно лих я на девок-то!

Проходят Дикой и Борис, Кулигин снимает шапку.

Ш а п к и н (Кудряшу). Отойдем к сторонке: еще привяжется, пожалуй.

Отходят.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Те же. Дикой и Борис.

Д и к о й. Баклуши ты, что ль, бить сюда приехал? Дармоед! Пропади ты пропадом!
Б о р и с. Праздник; что дома-то делать.
Д и к о й. Найдешь дело, как захочешь. Раз тебе сказал, два тебе сказал: "Не смей мне навстречу попадаться"; тебе все неймется! Мало тебе места-то? Куда ни поди, тут ты и есть! Тьфу ты, проклятый! Что ты, как столб, стоишь-то? Тебе говорят аль нет?
Б о р и с. Я и слушаю, что ж мне делать еще!
Д и к о й (посмотрев на Бориса). Провались ты! Я с тобой и говорить-то не хочу, с езуитом. (Уходя.) Вот навязался! (Плюет и уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

К у л и г и н, Борис, Кудряш и Шапкин.

К у л и г и н. Что у вас, сударь, за дела с ним? Не поймем мы никак. Охота вам жить у него да брань переносить.
Б о р и с. Уж какая охота, Кулигин! Неволя.
К у л и г и н. Да какая же неволя, сударь, позвольте вас спросить? Коли можно, сударь, так скажите нам.
Б о р и с. Отчего ж не сказать? Знали бабушку нашу, Анфису Михайловну?
К у л и г и н. Ну, как не знать!
К у д р я ш. Как не знать!
Б о р и с. Батюшку она ведь невзлюбила за то, что он женился на благородной. По этому-то случаю батюшка с матушкой и жили в Москве. Матушка рассказывала, что она трех дней не могла ужиться с родней, уж очень ей дико казалось.
К у л и г и н. Еще бы не дико! Уж что говорить! Большую привычку нужно, сударь, иметь.
Б о р и с. Воспитывали нас родители в Москве хорошо, ничего для нас не жалели. Меня отдали в Коммерческую академию, а сестру в пансион, да оба вдруг и умерли в холеру, мы с сестрой сиротами и остались. Потом мы слышим, что и бабушка здесь умерла и оставила завещание, чтобы дядя нам выплатил часть, какую следует, когда мы придем в совершеннолетие, только с условием.
К у л и г и н. С каким же, сударь?
Б о р и с. Если мы будем к нему почтительны.
К у л и г и н. Это значит, сударь, что вам наследства вашего не видать никогда.
Б о р и с. Да нет, этого мало, Кулигин! Он прежде наломается над нами, надругается всячески, как его душе угодно, а кончит все-таки тем, что не даст ничего или так, какую-нибудь малость. Да еще станет рассказывать, что из милости дал, что и этого бы не следовало.
К у д р я ш. Уж это у нас в купечестве такое заведение. Опять же, хоть бы вы и были к нему почтительны, нешто кто ему запретит сказать-то, что вы непочтительны?
Б о р и с. Ну да. Уж он и теперь поговаривает иногда: "У меня свои дети, за что я чужим деньги отдам? Через это я своих обидеть должен!"
К у л и г и н. Значит, сударь, плохо ваше дело.
Б о р и с. Кабы я один, так бы ничего! Я бы бросил все да уехал. А то сестру жаль. Он было и ее выписывал, да матушкины родные не пустили, написали, что больна. Какова бы ей здесь жизнь была – и представить страшно.
К у д р я ш. Уж само собой. Нешто они обращение понимают!
К у л и г и н. Как же вы у него живете, сударь, на каком положении?
Б о р и с. Да ни на каком. "Живи, – говорит, – у меня, делай, что прикажут, а жалованья, что положу". То есть через год разочтет, как ему будет угодно.
К у д р я ш. У него уж такое заведение. У нас никто и пикнуть не смей о жалованье, изругает на чем свет стоит. "Ты, – говорит, – почему знаешь, что я на уме держу? Нешто ты мою душу можешь знать? А может, я приду в такое расположение, что тебе пять тысяч дам". Вот ты и поговори с ним! Только еще он во всю свою жизнь ни разу в такое-то расположение не приходил.
К у л и г и н. Что ж делать-то, сударь! Надо стараться угождать как-нибудь.
Б о р и с. В том-то и дело, Кулигин, что никак невозможно. На него и свои-то никак угодить не могут; а уж где ж мне?
К у д р я ш. Кто ж ему угодит, коли у него вся жизнь основана на ругательстве? А уж пуще всего из-за денег; ни одного расчета без брани не обходится. Другой рад от своего отступиться, только бы унялся. А беда, как его поутру кто-нибудь рассердит! Целый день ко всем придирается.
Б о р и с. Тетка каждое утро всех со слезами умоляет: "Батюшки, не рассердите! Голубчики, не рассердите!"
К у д р я ш. Да нешто убережешься! Попал на базар, вот и конец! Всех мужиков переругает. Хоть в убыток проси, без брани все-таки не отойдет. А потом и пошел на весь день.
Ш а п к и н. Одно слово: воин!
К у д р я ш. Еще какой воин-то!
Б о р и с. А вот беда-то, когда его обидит такой человек, которого не обругать не смеет; тут уж домашние держись!
К у д р я ш. Батюшки! Что смеху-то было! Как-то его на Волге на перевозе гусар обругал. Вот чудеса-то творил!
Б о р и с. А каково домашним-то было! После этого две недели все прятались по чердакам да по чуланам.
К у л и г и н. Что это? Никак, народ от вечерни тронулся?

Проходят несколько лиц в глубине сцены.

К у д р я ш. Пойдем, Шапкин, в разгул! Что тут стоять-то?

Кланяются и уходят.

Б о р и с. Эх, Кулигин, больно трудно мне здесь, без привычки-то. Все на меня как-то дико смотрят, точно я здесь лишний, точно мешаю им. Обычаев я здешних не знаю. Я понимаю, что все это наше русское, родное, а все-таки не привыкну никак.
К у л и г и н. И не привыкнете никогда, сударь.
Б о р и с. Отчего же?
К у л и г и н. Жестокие нравы, сударь, в нашем городе, жестокие! В мещанстве, сударь, вы ничего, кроме грубости да бедности нагольной не увидите. И никогда нам, сударь, не выбиться из этой коры! Потому что честным трудом никогда не заработать нам больше насущного хлеба. А у кого деньги, сударь, тот старается бедного закабалить, чтобы на его труды даровые еще больше денег наживать. Знаете, что ваш дядюшка, Савел Прокофьич, городничему отвечал? К городничему мужички пришли жаловаться, что он ни одного из них путем не разочтет. Городничий и стал ему говорить: "Послушай, – говорит, – Савел Прокофьич, рассчитывай ты мужиков хорошенько! Каждый день ко мне с жалобой ходят!" Дядюшка ваш потрепал городничего по плечу да и говорит: "Стоит ли, ваше высокоблагородие, нам с вами о таких пустяках разговаривать! Много у меня в год-то народу перебывает; вы то поймите: не доплачу я им по какой-нибудь копейке на человека, у меня из этого тысячи составляются, так оно; мне и хорошо!" Вот как, сударь! А между собой-то, сударь, как живут! Торговлю друг у друга подрывают, и не столько из корысти, сколько из зависти. Враждуют друг на друга; залучают в свои высокие-то хоромы пьяных приказных, таких, сударь, приказных, что и виду-то человеческого на нем нет, обличье-то человеческое потеряно. А те им за малую благостыню на гербовых листах злостные кляузы строчат на ближних. И начнется у них, сударь, суд да дело, и несть конца мучениям. Судятся, судятся здесь да в губернию поедут, а там уж их и ждут да от, радости руками плещут. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается; водят их, водят, волочат их, волочат, а они еще и рады этому волоченью, того только им и надобно. "Я, – говорит, – потрачусь, да уж и ему станет в копейку". Я было хотел все это стихами изобразить...
Б о р и с. А вы умеете стихами?
К у л и г и н. По-старинному, сударь. Поначитался-таки Ломоносова, Державина... Мудрец был Ломоносов, испытатель природы... А ведь тоже из нашего, из простого звания.
Б о р и с. Вы бы и написали. Это было бы интересно.
К у л и г и н. Как можно, сударь! Съедят, живого проглотят. Мне уж и так, сударь, за мою болтовню достается; да не могу, люблю разговор рассыпать! Вот еще про семейную жизнь хотел я вам, сударь, рассказать; да когда-нибудь в другое время. А тоже есть что послушать.

Входят Феклуша и другая женщина.

Ф е к л у ш а. Бла-алепие, милая, бла-алепие! Красота дивная! Да что уж говорить! В обетованной земле живете! И купечество все народ благочестивый, добродетелями многими украшенный! Щедростью и подаяниями многими! Я так довольна, так, матушка, довольна, по горлышко! За наше неоставление им еще больше щедрот приумножится, а особенно дому Кабановых.

Уходят.

Б о р и с. Кабановых?
К у л и г и н. Ханжа, сударь! Нищих оделяет, а домашних заела совсем.

Молчание.

Только б мне, сударь, перпету-мобиль найти!
Б о р и с. Что ж бы вы сделали?
К у л и г и н. Как же, сударь! Ведь англичане миллион дают; я бы все деньги для общества и употребил, для поддержки. Работу надо дать мещанству-то. А то руки есть, а работать нечего.
Б о р и с. А вы надеетесь найти перпетуум-мобиле?
К у л и г и н. Непременно, сударь! Вот только бы теперь на модели деньжонками раздобыться. Прощайте, сударь! (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Б о р и с (один). Жаль его разочаровывать-то! Какой хороший человек! Мечтает себе – и счастлив. А мне, видно, так и загубить свою молодость в этой трущобе. Уж ведь совсем убитый хожу, а тут еще дурь в голову лезет! Ну, к чему пристало! Мне ли уж нежности заводить? Загнан, забит, а тут еще сдуру-то влюбляться вздумал. Да в кого? В женщину, с которой даже и поговорить-то никогда не удастся! (Молчание.) К все-таки нейдет она у меня из головы, хоть ты что хочешь. Вот она! Идет с мужем, ну, и свекровь с ними! Ну, не дурак ли я? Погляди из-за угла да и ступай домой. (Уходит.)

С противоположной стороны входят Кабанова, Кабанов, Катерина и Варвара.

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Кабанова, Кабанов, Катерина и Варвара.

К а б а н о в а. Если ты хочешь мать послушать, так ты, как приедешь туда, сделай так, как я тебе приказывала.
К а б а н о в. Да как же я могу, маменька, вас ослушаться!
К а б а н о в а. Не очень-то нынче старших уважают.
В а р в а ра (про себя). Не уважишь тебя, как же!
К а ба н о в. Я, кажется, маменька, из вашей воли ни на шаг.
К а б а н о в а. Поверила бы я тебе, мой друг, кабы своими глазами не видала да своими ушами не сдыхала, каково теперь стало почтение родителям от детей-то! Хоть бы то-то помнили, сколько матери болезней от детей переносят.
К а б а н о в. Я, маменька...
К а б а н о в а. Если родительница что когда и обидное, по вашей гордости, скажет, так, я думаю, можно бы перенести! А, как ты думаешь?
К а б а н о в. Да когда же я, маменька, не переносил от вас?
К а б а н о в а. Мать стара, глупа; ну, а вы, молодые люди, умные, не должны с нас, дураков, и взыскивать.
К а б а н о в (вздыхая, в сторону). Ах ты, господи. (Матери.) Да смеем ли мы, маменька, подумать!
К а б а н о в а. Ведь от любви родители и строги-то к вам бывают, от любви вас и бранят-то, все думают добру научить. Ну, а это нынче не нравится. И пойдут детки-то по людям славить, что мать ворчунья, что мать проходу не дает, со свету сживает. А сохрани господи, каким-нибудь словом снохе не угодить, ну и пошел разговор, что свекровь заела совсем.
К а б а н о в. Нешто, маменька, кто говорит про вас?
К а б а н о в а. Не слыхала, мой друг, не слыхала, лгать не хочу. Уж кабы я слышала, я бы с тобой, мой милый, тогда не так заговорила. (Вздыхает.) Ох, грех тяжкий! Вот долго ли согрешить-то! Разговор близкий сердцу пойдет, ну и согрешишь, рассердишься. Нет, мой друг, говори что хочешь про меня. Никому не закажешь говорить: в глаза не посмеют, так за глаза станут.
К а б а н о в. Да отсохни язык...
К а б а н о в а. Полно, полно, не божись! Грех! Я уж давно вижу, что тебе жена милее матери. С тех пор как женился, я уж от тебя прежней любви не вижу.
К а б а н о в. В чем же вы, маменька, это видите?
К а б а н о в а. Да во всем, мой друг! Мать чего глазами не увидит, так у нее сердце вещун, она сердцем может чувствовать. Аль жена тебя, что ли, отводит от меня, уж не знаю.
К а б а н о в. Да нет, маменька! Что вы, помилуйте!
К а т е р и н а. Для меня, маменька, все одно, что родная мать, что ты, да и Тихон тоже тебя любит.
К а б а н о в а. Ты бы, кажется, могла и помолчать, коли тебя не спрашивают. Не заступайся, матушка, не обижу небось! Ведь он мне тоже сын; ты этого не забывай! Что ты выскочила в глазах-то поюлить! Чтобы видели, что ли, как ты мужа любишь? Так знаем, знаем, в глазах-то ты это всем доказываешь.
В а р в а р а (про себя). Нашла место наставления читать.
К а т е р и н а. Ты про меня, маменька, напрасно это говоришь. Что при людях, что без людей, я все одна, ничего я из себя не доказываю.
К а б а н о в а. Да я об тебе и говорить не хотела; а так, к слову пришлось.
К а т е р и н а. Да хоть и к слову, за что ж ты меня обижаешь?
К а б а н о в а. Эка важная птица! Уж и обиделась сейчас.
К а т е р и н а. Напраслину-то терпеть кому ж приятно!
К а б а н о в а. Знаю я, знаю, что вам не по нутру мои слова, да что ж делать-то, я вам не чужая, у меня об вас сердце болит. Я давно вижу, что вам воли хочется. Ну что ж, дождетесь, поживете и на воле, когда меня не будет. Вот уж тогда делайте что хотите, не будет над вами старших. А может, и меня вспомянете.
К а б а н о в. Да мы об вас, маменька, денно и нощно бога молим, чтобы вам, маменька, бог дал здоровья и всякого благополучия и в делах успеху.
К а б а н о в а. Ну, полно, перестань, пожалуйста. Может быть, ты и любил мать, пока был холостой. До меня ли тебе: у тебя жена молодая.
К а б а н о в. Одно другому не мешает-с: жена само по себе, а к родительнице я само по себе почтение имею.
К а б а н о в а. Так променяешь ты жену на мать? Ни в жизнь я этому не поверю.
К а б а н о в. Да для чего ж мне менять-с? Я обеих люблю.
К а б а н о в а. Ну да, так и есть, размазывай! Уж я вижу, что я вам помеха.
К а б а н о в. Думайте как хотите, на все есть ваша воля; только я не знаю, что я за несчастный такой человек на свет рожден, что не могу вам угодить ничем.
К а б а н о в а. Что ты сиротой-то прикидываешься? Что ты нюни-то распустил? Ну какой ты муж? Посмотри ты на себя! Станет ли тебя жена бояться после этого?
К а б а н о в. Да зачем же ей бояться? С меня и того довольно, что она меня любит.
К а б а н о в а. Как зачем бояться! Как зачем бояться! Да ты рехнулся, что ли? Тебя не станет бояться, меня и подавно. Какой же это порядок-то в доме будет? Ведь ты, чай, с ней в законе живешь. Али, по-вашему, закон ничего не значит? Да уж коли ты такие дурацкие мысли в голове держишь, ты бы при ней-то, по крайней мере, не болтал да при сестре, при девке; ей тоже замуж идти: этак она твоей болтовни наслушается, так после муж-то нам спасибо скажет за науку. Видишь ты, какой еще ум-то у тебя, а ты еще хочешь своей волей жить.
К а б а н о в. Да я, маменька, и не хочу своей волей жить. Где уж мне своей волей жить!
К а б а н о в а. Так, по-твоему, нужно все лаской с женой? Уж и не прикрикнуть на нее и не пригрозить?
К а б а н о в. Да я, маменька...
К а б а н о в а (горячо). Хоть любовника заводи! А? И это, может быть, по-твоему, ничего? А? Ну, говори!
К а б а н о в. Да, ей-богу, маменька...
К а б а н о в а (совершенно хладнокровно). Дурак! (Вздыхает.) Что с дураком и говорить! Только грех один!

Молчание.

Я домой иду.
К а б а н о в. И мы сейчас, только раз-другой по бульвару пройдем.
К а б а н о в а. Ну, как хотите, только ты смотри, чтобы мне вас не дожидаться! Знаешь, я не люблю этого.
К а б а н о в. Нет, маменька, сохрани меня господи!
К а б а н о в а. То-то же! (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Те же, без Кабановой.

К а б а н о в. Вот видишь ты, вот всегда мне за тебя достается от маменьки! Вот жизнь-то моя какая!
К а т е р и н а. Чем же я-то виновата?
К а б а н о в. Кто ж виноват, я уж не знаю,
В а р в а р а. Где тебе знать!
К а б а н о в. То все приставала: "Женись да женись, я хоть бы поглядела на тебя на женатого". А теперь поедом ест, проходу не дает – все за тебя.
В а р в а р а. Так нешто она виновата? Мать на нее нападает, и ты тоже. А еще говоришь, что любишь жену. Скучно мне глядеть-то на тебя! (Отворачивается.)
К а б а н о в. Толкуй тут! Что ж мне делать-то?
В а р в а р а. Знай свое дело – молчи, коли уж лучше ничего не умеешь. Что стоишь – переминаешься? По глазам вижу, что у тебя и на уме-то.
К а б а н о в. Ну, а что?
В а р в а ра. Известно, что. К Савелу Прокофьичу хочется, выпить с ним. Что, не так, что ли?
К а б а н о в. Угадала, брат.
К а т е р и н а. Ты, Тиша, скорей приходи, а то маменька опять браниться станет.
В а р в а р а. Ты проворней, в самом деле, а то знаешь ведь!
К а б а н о в. Уж как не знать!
В а р в а р а. Нам тоже невелика охота из-за тебя брань-то принимать.
К а б а н о в. Я мигом. Подождите! (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Катерина и Варвара.

К а т е р и н а. Так ты, Варя, жалеешь меня?
В а р в а р а (глядя в сторону). Разумеется, жалко.
К а т е р и н а. Так ты, стало быть, любишь меня? (Крепко целует.)
В а р в а р а. За что ж мне тебя не любить-то.
К а т е р и н а. Ну, спасибо тебе! Ты милая такая, я сама тебя люблю до смерти.

Молчание.

Знаешь, мне что в голову пришло?
В а р в а р а. Что?
К а т е р и н а. Отчего люди не летают?
В а р в а р а. Я не понимаю, что ты говоришь.
К а т е р и н а. Я говорю, отчего люди не летают так, как птицы? Знаешь, мне иногда кажется, что я птица. Когда стоишь на горе, так тебя и тянет лететь. Вот так бы разбежалась, подняла руки и полетела. Попробовать нешто теперь? (Хочет бежать.)
В а р в а р а. Что ты выдумываешь-то?
К а т е р и н а (вздыхая). Какая я была резвая! Я у вас завяла совсем.
В а р в а р а. Ты думаешь, я не вижу?
К а т е р и н а. Такая ли я была! Я жила, ни об чем не тужила, точно птичка на воле. Маменька во мне души не чаяла, наряжала меня, как куклу, работать не принуждала; что хочу, бывало, то и делаю. Знаешь, как я жила в девушках? Вот я тебе сейчас расскажу. Встану я, бывало, рано; коли летом, так схожу на ключок, умоюсь, принесу с собой водицы и все, все цветы в доме полью. У меня цветов было много-много. Потом пойдем с маменькой в церковь, все и странницы, – у нас полон дом был странниц; да богомолок. А придем из церкви, сядем за какую-нибудь работу, больше по бархату золотом, а странницы станут рассказывать: где они были, что видели, жития разные, либо стихи поют. Так до обеда время и пройдет. Тут старухи уснуть лягут, а я по саду гуляю. Потом к вечерне, а вечером опять рассказы да пение. Таково хорошо было!
В а р в а р а. Да ведь и у нас то же самое.
К а т е р и н а. Да здесь все как будто из-под неволи. И до смерти я любила в церковь ходить! Точно, бывало, я в рай войду и не вижу никого, и время не помню, и не слышу, когда служба кончится. Точно как все это в одну секунду было. Маменька говорила, что все, бывало, смотрят на меня, что со мной делается. А знаешь: в солнечный день из купола такой светлый столб вниз идет, и в этом столбе ходит дым, точно облако, и вижу я, бывало, будто ангелы в этом столбе летают и поют. А то, бывало, девушка, ночью встану – у нас тоже везде лампадки горели – да где-нибудь в уголке и молюсь до утра. Или рано утром в сад уйду, еще только солнышко восходит, упаду на колена, молюсь и плачу, и сама не знаю, о чем молюсь и о чем плачу; так меня и найдут. И об чем я молилась тогда, чего просила, не знаю; ничего мне не надобно, всего у меня было довольно. А какие сны мне снились, Варенька, какие сны! Или храмы золотые, или сады какие-то необыкновенные, и все поют невидимые голоса, и кипарисом пахнет, и горы и деревья будто не такие, как обыкновенно, а как на образах пишутся. А то, будто я летаю, так и летаю по воздуху. И теперь иногда снится, да редко, да и не то.
В а р в а р а. А что же?
К а т е р и н а (помолчав). Я умру скоро.
В а р в а р а. Полно, что ты!
К а т е р и н а. Нет, я знаю, что умру. Ох, девушка, что-то со мной недоброе делается, чудо какое-то! Никогда со мной этого не было. Что-то во мне такое необыкновенное. Точно я снова жить начинаю, или... уж и не знаю.
В а р в а р а. Что же с тобой такое?
К а т е р и н а (берет ее за руку). А вот что, Варя: быть греху какому-нибудь! Такой на меня страх, такой-то на меня страх! Точно я стою над пропастью и меня кто-то туда толкает, а удержаться мне не за что. (Хватается за голову рукой.)
В а р в а р а. Что с тобой? Здорова ли ты?
К а т е р и н а. Здорова... Лучше бы я больна была, а то нехорошо. Лезет мне в голову мечта какая-то. И никуда я от нее не уйду. Думать стану – мыслей никак не соберу, молиться – не отмолюсь никак. Языком лепечу слова, а на уме совсем не то: точно мне лукавый в уши шепчет, да все про такие дела нехорошие. И то мне представляется, что мне самое себе совестно сделается. Что со мной? Перед бедой перед какой-нибудь это! Ночью, Варя, не спится мне, все мерещится шепот какой-то: кто-то так ласково говорит со мной, точно голубь воркует. Уж не снятся мне, Варя, как прежде, райские деревья да горы, а точно меня кто-то обнимает так горячо-горячо и ведет меня куда-то, и я иду за ним, иду...
В а р в а р а. Ну?
К а т е р и н а. Да что же это я говорю тебе: ты девушка.
В а р в а р а (оглядываясь). Говори! Я хуже тебя.
К а т е р и н а. Ну, что ж мне говорить? Стыдно мне.
В а р в а р а. Говори, нужды нет!
К а т е р и н а. Сделается мне так душно, так душно дома, что бежала бы. И такая мысль придет на меня, что, кабы моя воля, каталась бы я теперь по Волге, на лодке, с песнями, либо на тройке на хорошей, обнявшись...
В а р в а р а. Только не с мужем.
К а т е р и н а. А ты почем знаешь?
В а р в а р а. Еще бы не знать.
К а т е р и н а. Ах, Варя, грех у меня на уме! Сколько я, бедная, плакала, чего уж я над собой не делала! Не уйти мне от этого греха. Никуда не уйти. Ведь это нехорошо, ведь это страшный грех, Варенька, что я другого люблю?
В а р в а р а. Что мне тебя судить! У меня свои грехи есть.
К а т е р и н а. Что же мне делать! Сил моих не хватает. Куда мне деваться; я от тоски что-нибудь сделаю над собой!
В а р в а р а. Что ты! Что с тобой! Вот погоди, завтра братец уедет, подумаем; может быть, и видеться можно будет.
К а т е р и н а. Нет, нет, не надо! Что ты! Что ты! Сохрани господи!
В а р в а р а. Чего ты испугалась?
К а т е р и н а. Если я с ним хоть раз увижусь, я убегу из дому, я уж не пойду домой ни за что на свете.
В а р в а р а. А вот погоди, там увидим.
К а т е р и н а. Нет, нет, и не говори мне, я и слушать не хочу.
В а р в а р а. А что за охота сохнуть-то! Хоть умирай с тоски, пожалеют, что ль, тебя! Как же, дожидайся. Так какая ж неволя себя мучить-то!

Входит Барыня с палкой и два лакея в треугольных шляпах сзади.

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Те же и Барыня.

Б а р ы н я. Что, красавицы? Что тут делаете? Молодцов поджидаете, кавалеров? Вам весело? Весело? Красота-то ваша вас радует? Вот красота-то куда ведет. (Показывает на Волгу.) Вот, вот, в самый омут.

Варвара улыбается.

Что смеетесь! Не радуйтесь! (Стучит палкой.) Все в огне гореть будете неугасимом. Все в смоле будете кипеть неутолимой. (Уходя.) Вон, вон куда красота-то ведет! (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

Катерина и Варвара.

К а т е р и н а. Ах, как она меня испугала! Я дрожу вся, точно она пророчит мне что-нибудь.
В а р в а р а. На свою бы тебе голову, старая карга!
К а т е р и н а. Что она сказала такое, а? Что она сказала?
В а р в а р а. Вздор все. Очень нужно слушать, что она городит. Она всем так пророчит. Всю жизнь смолоду-то грешила. Спроси-ка, что об ней порасскажут! Вот умирать-то и боится. Чего сама-то боится, тем и других пугает. Даже все мальчишки в городе от нее прячутся, грозит на них палкой да кричит (передразнивая): "Все гореть в огне будете!"
К а т е р и н а (зажмурившись). Ах, ах, перестань! У меня сердце упало.
В а р в а р а. Есть чего бояться! Дура старая...
К а т е р и н а. Боюсь, до смерти боюсь. Все она мне в глазах мерещится.

Молчание.

В а р в а р а (оглядываясь). Что это братец нейдет, вон, никак, гроза заходит.
К а т е р и н а (с ужасом). Гроза! Побежим домой! Поскорее!
В а р в а р а. Что ты, с ума, что ли, сошла? Как же ты без братца-то домой покажешься?
К а т е р и н а. Нет, домой, домой! Бог с ним!
В а р в а р а. Да что ты уж очень боишься: еще далеко гроза-то.
К а т е р и н а. А коли далеко, так, пожалуй, подождем немного; а право бы, лучше идти. Пойдем лучше!
В а р в а р а. Да ведь уж коли чему быть, так и дома не спрячешься.
К а т е р и н а. Да все-таки лучше, все покойнее: дома-то я к образам да богу молиться!
В а р в а р а. Я и не знала, что ты так грозы боишься. Я вот не боюсь.
К а т е р и н а. Как, девушка, не бояться! Всякий должен бояться. Не то страшно, что убьет тебя, а то, что смерть тебя вдруг застанет, как ты есть, со всеми твоими грехами, со всеми помыслами лукавыми. Мне умереть не страшно, а как я подумаю, что вот вдруг я явлюсь перед богом такая, какая я здесь с тобой, после этого разговору-то, – вот что страшно. Что у меня на уме-то! Какой грех-то! Страшно вымолвить!

Гром.

Кабанов входит.

В а р в а р а. Вот братец идет. (Кабанову.) Беги скорей!

Гром.

К а т е р и н а. Ах! Скорей, скорей!

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Комната в доме Кабановых.

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Глаша (собирает платье в узлы) и Феклуша (входит).

Ф е к л у ш а. Милая девушка, все-то ты за работой! Что делаешь, милая?
Г л а ш а. Хозяина в дорогу собираю.
Ф е к л у ш а. Аль едет куда свет наш?
Г л а ш а. Едет.
Ф е к л у ш а. Надолго, милая, едет?
Г л а ш а. Нет, ненадолго.
Ф е к л у ш а. Ну, скатертью ему дорога! А что, хозяйка-то станет выть аль нет?
Г л а ш а. Уж не знаю, как тебе сказать.
Ф е к л у ш а. Да она у вас воет когда?
Г л а ш а. Не слыхать что-то.
Ф е к л у ш а. Уж больно я люблю, милая девушка, слушать, коли кто хорошо воет-то.

Молчание.

А вы, девушка, за убогой-то присматривайте, не стянула б чего.
Г л а ш а. Кто вас разберет, все вы друг на друга клеплете. Что вам ладно-то не живется? Уж у нас ли, кажется, вам, странным, не житье, а вы все ссоритесь да перекоряетесь. Греха-то вы не боитесь.
Ф е к л у ш а. Нельзя, матушка, без греха: в миру живем. Вот что я тебе скажу, милая девушка: вас, простых людей, каждого один враг смущает, а к нам, к странным людям, к кому шесть, к кому двенадцать приставлено; вот и надобно их всех побороть. Трудно, милая девушка!
Г л а ш а. Отчего ж к вам так много?
Ф е к л у ш а. Это, матушка, враг-то из ненависти на нас, что жизнь такую праведную ведем. А я, милая девушка, не вздорная, за мной этого греха нет. Один грех за мной есть точно, я сама знаю, что есть. Сладко поесть люблю. Ну так что ж! По немощи моей господь посылает.
Г л а ш а. А ты, Феклуша, далеко ходила?
Ф е к л у ш а. Нет, милая. Я, по своей немощи, далеко не ходила; а слыхать – много слыхала. Говорят, такие страны есть, милая девушка, где и царей-то нет православных, а салтаны землей правят. В одной земле сидит на троне салтан Махнут турецкий, а в другой – салтан Махнут персидский; и суд творят они, милая девушка, надо всеми людьми, и, что ни судят они, все неправильно. И не могут они, милая, ни одного дела рассудить праведно, такой уж им предел положен. У нас закон праведный, а у них, милая, неправедный; что по нашему закону так выходит, а по-ихнему все напротив. И все судьи у них, в ихних странах, тоже все неправедные; так им, милая девушка, и в просьбах пишут: "Суди меня, судья неправедный!". А то есть еще земля, где все люди с песьими головами.
Г л а ш а. Отчего же так – с песьими?
Ф е к л у ш а. За неверность. Пойду я, милая девушка, по купечеству поброжу: не будет ли чего на бедность. Прощай покудова!
Г л а ш а. Прощай!

Феклуша уходит.

Вот еще какие земли есть! Каких-то, каких-то чудес на свете нет! А мы тут сидим, ничего не знаем. Еще хорошо, что добрые люди есть: нет-нет да и услышишь, что на белом свете делается; а то бы так дураками и померли.

Входят Катерина и Варвара.

Катерина и Варвара.

В а р в а р а (Глаше). Тащи узел-то в кибитку, лошади приехали. (Катерине.) Молоду тебя замуж-то отдали, погулять-то тебе в девках не пришлось: вот у тебя сердце-то и не уходилось еще.

Глаша уходит.

К а т е р и н а. И никогда не уходится.
В а р в а р а. Отчего ж?
К а т е р и н а. Такая уж я зародилась, горячая! Я еще лет шести была, не больше, так что сделала! Обидели меня чем-то дома, а дело было к вечеру, уж темно; я выбежала на Волгу, села в лодку, да и отпихнула ее от берега. На другое утро уж нашли, верст за десять!
В а р в а р а. Ну, а парни поглядывали на тебя?
К а т е р и н а. Как не поглядывать!
В а р в а р а. Что же ты? Неужто не любила никого?
К а т е р и н а. Нет, смеялась только.
В а р в а р а. А ведь ты, Катя, Тихона не любишь.
К а т е р и н а. Нет, как не любить! Мне жалко его очень!
В а р в а р а. Нет, не любишь. Коли жалко, так не любишь. Да и не за что, надо правду сказать. И напрасно ты от меня скрываешься! Давно уж я заметила, что ты любишь другого человека.
К а т е р и н а (с испугом). По чем же ты заметила?
В а р в а р а. Как ты смешно говоришь! Маленькая я, что ли! Вот тебе первая примета: как ты увидишь его, вся в лице переменишься.

Катерина потупляет глаза.

Да мало ли...
К а т е р и н а (потупившись). Ну, кого же?
В а р в а р а. Да ведь ты сама знаешь, что называть-то?
К а т е р и н а. Нет, назови. По имени назови!
В а р в а р а. Бориса Григорьича.
К а т е р и н а. Ну да, его, Варенька, его! Только ты, Варенька, ради бога...
В а р в а р а. Ну, вот еще! Ты сама-то, смотри, не проговорись как-нибудь.
К а т е р и н а. Обманывать-то я не умею, скрывать-то ничего не могу.
В а р в а р а. Ну, а ведь без этого нельзя; ты вспомни, где ты живешь! У нас ведь дом на том держится. И я не обманщица была, да выучилась, когда нужно стало. Я вчера гуляла, так его видела, говорила с ним.
К а т е р и н а (после непродолжительного молчания, потупившись). Ну, так что ж?
В а р в а р а. Кланяться тебе приказал. Жаль, говорит, что видеться негде.
К а т е р и н а (потупившись еще более). Где же видеться! Да и зачем...
В а р в а р а. Скучный такой.
К а т е р и н а. Не говори мне про него, сделай милость, не говори! Я его и знать не хочу! Я буду мужа любить. Тиша, голубчик мой, ни на кого тебя не променяю! Я и думать-то не хотела, а ты меня смущаешь.
В а р в а р а. Да не думай, кто же тебя заставляет?
К а т е р и н а. Не жалеешь ты меня ничего! Говоришь: не думай, а сама напоминаешь. Разве я хочу об нем думать? Да что делать, коли из головы нейдет. Об чем ни задумаю, а он так и стоит перед глазами. И хочу себя переломить, да не могу никак. Знаешь ли ты, меня нынче ночью опять враг смущал. Ведь я было из дому ушла.
В а р в а р а. Ты какая-то мудреная, бог с тобой! А по-моему: делай, что хочешь, только бы шито да крыто было.
К а т е р и н а. Не хочу я так. Да и что хорошего! Уж я лучше буду терпеть, пока терпится.
В а р в а р а. А не стерпится, что ж ты сделаешь?
К а т е р и н а. Что я сделаю?
В а р в а р а. Да, что ты сделаешь?
К а т е р и н а. Что мне только захочется, то и сделаю.
В а р в а р а. Сделай, попробуй, так тебя здесь заедят.
К а т е р и н а. Что мне! Я уйду, да и была такова.
В а р в а р а. Куда ты уйдешь? Ты мужняя жена.
К а т е р и н а. Эх, Варя, не знаешь ты моего характеру! Конечно, не дай бог случиться! А уж коли очень мне здесь опостынет, так не удержат меня никакой силой. В окно выброшусь, в Волгу кинусь. Не хочу здесь жить, так не стану, хоть ты меня режь!

Молчание.

В а р в а р а. Знаешь что, Катя! Как Тихон уедет, так давай в саду спать, в беседке.
К а т е р и н а. Ну зачем, Варя?
В а р в а р а. Да нешто не все равно?
К а т е р и н а. Боюсь я в незнакомом-то месте ночевать,
В а р в а р а. Чего бояться-то! Глаша с нами будет.
К а т е р и н а. Все как-то робко! Да я, пожалуй.
В а р в а р а. Я б тебя и не звала, да меня-то одну маменька не пустит, а мне нужно.
К а т е р и н а (смотря на нее). Зачем же тебе нужно?
В а р в а р а (смеется). Будем там ворожить с тобой.
К а т е р и н а. Шутишь, должно быть?
В а р в а р а. Известно, шучу; а то неужто в самом деле?

Молчание.

К а т е р и н а. Где ж это Тихон-то?
В а р в а р а. На что он тебе?
К а т е р и н а. Нет, я так. Ведь скоро едет.
В а р в а р а. С маменькой сидят запершись. Точит она его теперь, как ржа железо.
К а т е р и на. За что же?
В а р в а р а. Ни за что, так, уму-разуму учит. Две недели в дороге будет, заглазное дело. Сама посуди! У нее сердце все изноет, что он на своей воле гуляет. Вот она ему теперь надает приказов, один другого грозней, да потом к образу поведет, побожиться заставит, что все так точно он и сделает, как приказано.
К а т е р и н а. И на воле-то он словно связанный.
В а р в а р а. Да, как же, связанный! Он как выедет, так запьет. Он теперь слушает, а сам думает, как бы ему вырваться-то поскорей.

Входят Кабанова и Кабанов.

Те же, Кабанова и Кабанов.

К а б а н о в а. Ну, ты помнишь все, что я тебе сказала. Смотри ж, помни! На носу себе заруби!
К а б а н о в. Помню, маменька.
К а б а н о в а. Ну, теперь все готово. Лошади приехали. Проститься тебе только, да и с богом.
К а б а н о в. Да-с, маменька, пора.
К а б а н о в а. Ну!
К а б а н о в. Чего изволите-с?
К а б а н о в а. Что ж ты стоишь, разве порядку не забыл? Приказывай жене-то, как жить без тебя.

Катерина потупила глаза.

К а б а н о в. Да она, чай, сама знает.
К а б а н о в а. Разговаривай еще! Ну, ну, приказывай. Чтоб и я слышала, что ты ей приказываешь! А потом приедешь спросишь, так ли все исполнила.
К а б а н о в (становясь против Катерины). Слушайся маменьки, Катя!
К а б а н о в а. Скажи, чтоб не грубила свекрови.
К а б а н о в. Не груби!
К а б а н о в а. Чтоб почитала свекровь, как родную мать!
К а б а н о в. Почитай, Катя, маменьку, как родную мать.
К а б а н о в а. Чтоб сложа руки не сидела, как барыня.
К а б а н о в. Работай что-нибудь без меня!
К а б а н о в а. Чтоб в окна глаз не пялила!
К а б а н о в. Да, маменька, когда ж она...
К а б а н о в а. Ну, ну!
К а б а н о в. В окна не гляди!
К а б а н о в а. Чтоб на молодых парней не заглядывалась без тебя.
К а б а н о в. Да что ж это, маменька, ей-богу!
К а б а н о в а (строго). Ломаться-то нечего! Должен исполнять, что мать говорит. (С улыбкой.) Оно все лучше, как приказано-то.
Кабанов (сконфузившись). Не заглядывайся на парней!

Катерина строго взглядывает на него.

К а б а н о в а. Ну, теперь поговорите промежду себя, коли что нужно. Пойдем, Варвара!

Уходят.

Кабанов и Катерина (стоит, как будто в оцепенении).

К а б а н о в. Катя!

Молчание.

Катя, ты на меня не сердишься?
К а т е р и н а (после непродолжительного молчания, качает головой). Нет!
К а б а н о в. Да что ты такая? Ну, прости меня!
К а т е р и н а (все в том же состоянии, покачав головой). Бог с тобой! (Закрыв лицо рукою.) Обидела она меня!
К а б а н о в. Все к сердцу-то принимать, так в чахотку скоро попадешь. Что ее слушать-то! Ей ведь что-нибудь надо ж говорить! Ну и пущай она говорит, а ты мимо ушей пропущай, Ну, прощай, Катя!
К а т е р и н а (кидаясь на шею мужу). Тиша, не уезжай! Ради бога, не уезжай! Голубчик, прошу я тебя!
К а б а н о в. Нельзя, Катя. Коли маменька посылает, как же я не поеду!
К а т е р и н а. Ну, бери меня с собой, бери!
К а б а н о в (освобождаясь из ее объятий). Да нельзя.
К а т е р и н а. Отчего же, Тиша, нельзя?
К а б а н о в. Куда как весело с тобой ехать! Вы меня уж заездили здесь совсем! Я не чаю, как вырваться-то; а ты еще навязываешься со мной.
К а т е р и н а. Да неужели же ты разлюбил меня?
К а б а н о в. Да не разлюбил, а с этакой-то неволи от какой хочешь красавицы жены убежишь! Ты подумай то: какой ни на есть, я все-таки мужчина; всю жизнь вот этак жить, как ты видишь, так убежишь и от жены. Да как знаю я теперича, что недели две никакой грозы надо мной не будет, кандалов этих на ногах нет, так до жены ли мне?
К а т е р и н а. Как же мне любить-то тебя, когда ты такие слова говоришь?
К а б а н о в. Слова как слова! Какие же мне еще слова говорить! Кто тебя знает, чего ты боишься? Ведь ты не одна, ты с маменькой остаешься.
К а т е р и н а. Не говори ты мне об ней, не тирань ты моего сердца! Ах, беда моя, беда! (Плачет.) Куда мне, бедной, деться? За кого мне ухватиться? Батюшки мои, погибаю я!
К а б а н о в. Да полно ты!
К а т е р и н а (подходит к мужу и прижимается к нему). Тиша, голубчик, кабы ты остался либо взял ты меня с собой, как бы я тебя любила, как бы я тебя голубила, моего милого! (Ласкает его.)
К а б а н о в. Не разберу я тебя, Катя! То от тебя слова не добьешься, не то что ласки, а то так сама лезешь.
К а т е р и н а. Тиша, на кого ты меня оставляешь! Быть беде без тебя! Быть беде!
К а б а н о в. Ну, да ведь нельзя, так уж нечего делать.
К а т е р и н а. Ну, так вот что! Возьми ты с меня какую-нибудь клятву страшную...
К а б а н о в. Какую клятву?
К а т е р и н а. Вот какую: чтобы не смела я без тебя ни под каким видом ни говорить ни с кем чужим, ни видеться, чтобы и думать я не смела ни о ком, кроме тебя.
К а б а н о в. Да на что ж это?
К а т е р и н а. Успокой ты мою душу, сделай такую милость для меня!
К а б а н о в. Как можно за себя ручаться, мало ль что может в голову прийти.
К а т е р и н а (Падая на колени). Чтоб не видать мне ни отца, ни матери! Умереть мне без покаяния, если я...
К а б а н о в (поднимая ее). Что ты! Что ты! Какой грех-то! Я и слушать не хочу!

Те же, Кабанова, Варвара и Глаша.

К а б а н о в а. Ну, Тихон, пора. Поезжай с богом! (Садится.) Садитесь все!

Все садятся. Молчание.

Ну, прощай! (Встает, и все встают.)
К а б а н о в (подходя к матери). Прощайте, маменька! Кабанова (жестом показывая в землю). В ноги, в ноги!

Кабанов кланяется в ноги, потом целуется с матерью.

Прощайся с женой!
К а б а н о в. Прощай, Катя!

Катерина кидается ему на шею.

К а б а н о в а. Что на шею-то виснешь, бесстыдница! Не с любовником прощаешься! Он тебе муж – глава! Аль порядку не знаешь? В ноги кланяйся!

Катерина кланяется в ноги.

К а б а н о в. Прощай, сестрица! (Целуется с Варварой.) Прощай, Глаша! (Целуется с Глашей.) Прощайте, маменька! (Кланяется.)
К а б а н о в а. Прощай! Дальние проводы – лишние слезы.

Кабанов уходит, за ним Катерина, Варвара и Глаша.

К а б а н о в а (одна). Молодость-то что значит! Смешно смотреть-то даже на них! Кабы не свои, насмеялась бы досыта: ничего-то не знают, никакого порядка. Проститься-то путем не умеют. Хорошо еще, у кого в доме старшие есть, ими дом-то и держится, пока живы. А ведь тоже, глупые, на свою волю хотят; а выйдут на волю-то, так и путаются на покор да смех добрым людям. Конечно, кто и пожалеет, а больше все смеются. Да не смеяться-то нельзя: гостей позовут, посадить не умеют, да еще, гляди, позабудут кого из родных. Смех, да и только! Так-то вот старина-то и выводится. В другой дом и взойти-то не хочется. А и взойдешь-то, так плюнешь, да вон скорее. Что будет, как старики перемрут, как будет свет стоять, уж и не знаю. Ну, да уж хоть то хорошо, что не увижу ничего.

Входят Катерина и Варвара.

Кабанова, Катерина и Варвара.

К а б а н о в а. Ты вот похвалялась, что мужа очень любишь; вижу я теперь твою любовь-то. Другая хорошая жена, проводивши мужа-то, часа полтора воет, лежит на крыльце; а тебе, видно, ничего.
К а т е р и н а. Не к чему! Да и не умею. Что народ-то смешить!
К а б а н о в а. Хитрость-то невеликая. Кабы любила, так бы выучилась. Коли порядком не умеешь, ты хоть бы пример-то этот сделала; все-таки пристойнее; а то, видно, на словах только. Ну, я богу молиться пойду, не мешайте мне.
В а р в а р а. Я со двора пойду.
К а б а н о в а (ласково). А мне что! Поди! Гуляй, пока твоя пора придет. Еще насидишься!

Уходят Кабанова и Варвара.

К а т е р и н а (одна, задумчиво). Ну, теперь тишина у вас в доме воцарится. Ах, какая скука! Хоть бы дети чьи-нибудь! Эко горе! Деток-то у меня нет: все бы я и сидела с ними да забавляла их. Люблю очень с детьми разговаривать – ангелы ведь это. (Молчание.) Кабы я маленькая умерла, лучше бы было. Глядела бы я с неба на землю да радовалась всему. А то полетела бы невидимо, куда захотела. Вылетела бы в поле и летала бы с василька на василек по ветру, как бабочка. (Задумывается.) А вот что сделаю: я начну работу какую-нибудь по обещанию; пойду в гостиный двор, куплю холста, да и буду шить белье, а потом раздам бедным. Они за меня богу помолят. Вот и засядем шить с Варварой и не увидим, как время пройдет; а тут Тиша приедет.

Входит Варвара.

Катерина и Варвара.

В а р в а р а (покрывает голову платком перед зеркалом). Я теперь гулять пойду; а ужо нам Глаша постелет постели в саду, маменька позволила. В саду, за малиной, есть калитка, ее маменька запирает на замок, а ключ прячет. Я его унесла, а ей подложила другой, чтоб не заметила. На вот, может быть, понадобится. (Подает ключ.) Если увижу, так скажу, чтоб приходил к калитке.
К а т е р и н а (с испугом отталкивая ключ). На что! На что! Не надо, не надо!
В а р в а р а. Тебе не надо, мне понадобится; возьми, не укусит он тебя.
К а т е р и н а. Да что ты затеяла-то, греховодница! Можно ли это! Подумала ль ты! Что ты! Что ты!
В а р в а р а. Ну, я много разговаривать не люблю, да и некогда мне. Мне гулять пора. (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ

К а т е р и н а (одна, держа ключ в руках). Что она это делает-то? Что она только придумывает? Ах, сумасшедшая, право сумасшедшая! Вот погибель-то! Вот она! Бросить его, бросить далеко, в реку кинуть, чтоб не нашли никогда. Он руки-то жжет, точно уголь. (Подумав.) Вот так-то и гибнет наша сестра-то. В неволе-то кому весело! Мало ли что в голову-то придет. Вышел случай, другая и рада: так очертя голову и кинется. А как же это можно, не подумавши, не рассудивши-то! Долго ли в беду попасть! А там и плачься всю жизнь, мучайся; неволя-то еще горчее покажется. (Молчание.) А горька неволя, ох, как горька! Кто от нее не плачет! А пуще всех мы, бабы. Вот хоть я теперь! Живу, маюсь, просвету себе не вижу. Да и не увижу, знать! Что дальше, то хуже. А теперь еще этот грех-то на меня. (Задумывается.) Кабы не свекровь!.. Сокрушила она меня... от нее мне и дом-то опостылел; стены-то даже противны, (Задумчиво смотрит на ключ.) Бросить его? Разумеется, надо бросить. И как он ко мне в руки попал? На соблазн, на пагубу мою. (Прислушивается.) Ах, кто-то идет. Так сердце и упало. (Прячет ключ в карман.) Нет!.. Никого! Что я так испугалась! И ключ спрятала... Ну, уж, знать, там ему и быть! Видно, сама судьба того хочет! Да какой же в этом грех, если я взгляну на него раз, хоть издали-то! Да хоть и поговорю-то, так все не беда! А как же я мужу-то!.. Да ведь он сам не захотел. Да, может, такого и случая-то еще во всю жизнь не выдет. Тогда и плачься на себя: был случай, да не умела пользоваться. Да что я говорю-то, что я себя обманываю? Мне хоть умереть, да увидеть его. Перед кем я притворяюсь-то!.. Бросить ключ! Нет, ни за что на свете! Он мой теперь... Будь что будет, а я Бориса увижу! Ах, кабы ночь поскорее!..

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Улица. Ворота дома Кабановых, перед воротами скамейка.

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Кабанова и Феклуша (сидят на скамейке).

Ф е к л у ш а. Последние времена, матушка Марфа Игнатьевна, последние, по всем приметам последние. Еще у вас в городе рай и тишина, а по другим городам так просто содом, матушка: шум, беготня, езда беспрестанная! Народ-то так и снует, один туда, другой сюда.
К а б а н о в а. Некуда нам торопиться-то, милая, мы и живем не спеша.
Ф е к л у ш а. Нет, матушка, оттого у вас тишина в городе, что многие люди, вот хоть бы вас взять, добродетелями, как цветами, украшаются: оттого все и делается прохладно и благочинно. Ведь эта беготня-то, матушка, что значит? Ведь это суета! Вот хоть бы в Москве: бегает народ взад и вперед, неизвестно зачем. Вот она суета-то и есть. Суетный народ, матушка Марфа Игнатьевна, вот он и бегает. Ему представляется-то, что он за делом бежит; торопится, бедный, людей не узнает; ему мерещится, что его манит некто, а придет на место-то, ан пусто, нет ничего, мечта одна. И пойдет в тоске. А другому мерещится, что будто он догоняет кого-то знакомого. Со стороны-то свежий человек сейчас видит, что никого нет; а тому-то все кажется от суеты, что он догоняет. Суета-то, ведь она вроде туману бывает. Вот у вас в этакой прекрасный вечер редко кто и за ворота-то выйдет посидеть; а в Москве-то теперь гульбища да игрища, а по улицам-то индо грохот идет, стон стоит. Да чего, матушка Марфа Игнатьевна, огненного змия стали запрягать: все, видишь, для ради скорости.
К а б а н о в а. Слышала я, милая.
Ф е к л у ш а. А я, матушка, так своими глазами видела; конечно, другие от суеты не видят ничего, так он им машиной показывается, они машиной и называют, а я видела, как он лапами-то вот так (растопыривает пальцы) делает. Ну, и стон, которые люди хорошей жизни, так слышат.
К а б а н о в а. Назвать-то всячески можно, пожалуй, хоть машиной назови; народ-то глуп, будет всему верить. А меня хоть ты золотом осыпь, так я не поеду.
Ф е к л у ш а. Что за крайности, матушка! Сохрани господи от такой напасти! А вот еще, матушка Марфа Игнатьевна, было мне в Москве видение некоторое. Иду я рано поутру, еще чуть брезжится, и вижу, на высоком-превысоком доме, на крыше, стоит кто-то, лицом черен. Уж сами понимаете кто. И делает он руками, как будто сыплет что, а ничего не сыпется. Тут я догадалась, что это он плевелы сыплет, а народ днем в суете-то своей невидимо и подберет. Оттого-то они так и бегают, оттого и женщины-то у них все такие худые, тела-то никак не нагуляют, да как будто они что потеряли либо чего ищут: в лице печаль, даже жалко.
К а б а н о в а. Все может быть, моя милая! В наши времена чего дивиться!
Ф е к л у ш а. Тяжелые времена, матушка Марфа Игнатьевна, тяжелые. Уж и время-то стало в умаление приходить.
К а б а н о в а. Как так, милая, в умаление?
Ф е к л у ш а. Конечно, не мы, где нам заметить в суете-то! А вот умные люди замечают, что у нас и время-то короче становится. Бывало, лето и зима-то тянутся-тянутся, не дождешься, когда кончатся; а нынче и не увидишь, как пролетят. Дни-то и часы все те же как будто остались, а время-то, за наши грехи, все короче и короче делается. Вот что умные-то люди говорят.
К а б а н о в а. И хуже этого, милая, будет.
Ф е к л у ш а. Нам-то бы только не дожить до этого,
К а б а н о в а. Может, и доживем.

Входит Дикой.

К а б а н о в а. Что это ты, кум, бродишь так поздно?
Д и к о й. А кто ж мне запретит!
К а б а н о в а. Кто запретит! Кому нужно!
Д и к о й. Ну, и, значит, нечего разговаривать. Что я, под началом, что ль, у кого? Ты еще что тут! Какого еще тут черта водяного!..
К а б а н о в а. Ну, ты не очень горло-то распускай! Ты найди подешевле меня! А я тебе дорога! Ступай своей дорогой, куда шел. Пойдем, Феклуша, домой. (Встает.)
Д и к о й. Постой, кума, постой! Не сердись. Еще успеешь дома-то быть: дом-от твой не за горами. Вот он!
К а б а н о в а. Коли ты за делом, так не ори, а говори толком.
Д и к о й. Никакого дела нет, а я хмелен, вот что.
К а б а н о в а. Что ж, ты мне теперь хвалить тебя прикажешь за это?
Д и к о й. Ни хвалить, ни бранить. А, значит, я хмелен. Ну, и кончено дело. Пока не просплюсь, уж этого дела поправить нельзя.
К а б а н о в а. Так ступай, спи!
Д и к о й. Куда ж это я пойду?
К а б а н о в а. Домой. А то куда же!
Д и к о й. А коли я не хочу домой-то?
К а б а н о в а. Отчего же это, позволь тебя спросить?
Д и к о й. А потому, что у меня там война идет.
К а б а н о в а. Да кому ж там воевать-то? Ведь ты один только там воин-то и есть.
Д и к о й. Ну так что ж, что я воин? Ну что ж из этого?
К а б а н о в а. Что? Ничего. А и честь-то не велика, потому что воюешь-то ты всю жизнь с бабами. Вот что.
Д и к о й. Ну, значит, они и должны мне покоряться. А то я, что ли, покоряться стану!
К а б а н о в а. Уж немало я дивлюсь на тебя: столько у тебя народу в доме, а на тебя на одного угодить не могут.
Д и к о й. Вот поди ж ты!
К а б а н о в а. Ну, что ж тебе нужно от меня?
Д и к о й. А вот что: разговори меня, чтобы у меня сердце прошло. Ты только одна во всем городе умеешь меня разговорить.
К а б а н о в а. Поди, Феклушка, вели приготовить закусить что-нибудь.

Феклуша уходит.

Пойдем в покои!
Д и к о й. Нет, я в покои не пойду, в покоях я хуже.
К а б а н о в а. Чем же тебя рассердили-то?
Д и к о й. Еще с утра с самого.
К а б а н о в а. Должно быть, денег просили.
Д и к о й. Точно сговорились, проклятые; то тот, то другой целый день пристают.
К а б а н о в а. Должно быть, надо, коли пристают.
Д и к о й. Понимаю я это; да что ж ты мне прикажешь с собой делать, когда у меня сердце такое! Ведь уж знаю, что надо отдать, а все добром не могу. Друг ты мне, и я тебе должен отдать, а приди ты у меня просить – обругаю. Я отдам, отдам, а обругаю. Потому, только заикнись мне о деньгах, у меня всю нутренную разжигать станет; всю нутренную вот разжигает, да и только; ну, и в те поры ни за что обругаю человека.
К а б а н о в а. Нет над тобой старших, вот ты и куражишься.
Д и к о й. Нет, ты, кума, молчи! Ты слушай! Вот какие со мной истории бывали. О посту как-то о великом я говел, а тут нелегкая и подсунь мужичонка: за деньгами пришел, дрова возил. И принесло ж его на грех-то в такое время! Согрешил-таки: изругал, так изругал, что лучше требовать нельзя, чуть не прибил. Вот оно, какое сердце-то у меня! После прощенья просил, в ноги кланялся, право так. Истинно тебе говорю, мужику в ноги кланялся. Вот до чего меня сердце доводит: тут на дворе, в грязи, ему и кланялся; при всех ему кланялся.
К а б а н о в а. А зачем ты нарочно-то себя в сердце приводишь? Это, кум, нехорошо.
Д и к о й. Как так нарочно?
К а б а н о в а. Я видала, я знаю. Ты, коли видишь, что просить у тебя чего-нибудь хотят, ты возьмешь да нарочно из своих на кого-нибудь и накинешься, чтобы рассердиться; потому что ты знаешь, что к тебе сердитому никто уж не пойдет. Вот что, кум!
Д и к о й. Ну, что ж такое? Кому своего добра не жалко!

Глаша входит.

Г л а ш а. Марфа Игнатьевна, закусить поставлено, пожалуйте!
К а б а н о в а. Что ж, кум, зайди. Закуси, чем бог послал.
Д и к о й. Пожалуй.
К а б а н о в а. Милости просим! (Пропускает вперед Дикого и уходит за ним.)

Глаша, сложа руки, стоит у ворот.

Г л а ш а. Никак. Борис Григорьич идет. Уж не за дядей ли? Аль так гуляет? Должно, так гуляет.

Входит Борис.

Глаша, Борис, потом К у л и г и н.

Б о р и с. Не у вас ли дядя?
Г л а ш а. У нас. Тебе нужно, что ль, его?
Б о р и с. Послали из дому узнать, где он. А коли у вас, так пусть сидит: кому его нужно. Дома-то рады-радехоньки, что ушел.
Г л а ш а. Нашей бы хозяйке за ним быть, она б его скоро прекратила. Что ж я, дура, стою-то с тобой! Прощай. (Уходит.)
Б о р и с. Ах ты, господи! Хоть бы одним глазком взглянуть на нее! В дом войти нельзя: здесь незваные не ходят. Вот жизнь-то! Живем в одном городе, почти рядом, а увидишься раз в неделю, и то в церкви либо на дороге, вот и все! Здесь что вышла замуж, что схоронили – все равно.

Молчание.

Уж совсем бы мне ее не видать: легче бы было! А то видишь урывками, да еще при людях; во сто глаз на тебя смотрят. Только сердце надрывается. Да и с собой-то не сладишь никак. Пойдешь гулять, а очутишься всегда здесь у ворот. И зачем я хожу сюда? Видеть ее никогда нельзя, а еще, пожалуй, разговор какой выйдет, ее-то в беду введешь. Ну, попал я в городок! (Идет, ему навстречу Кулигин.)
К у л и г и н. Что, сударь? Гулять изволите?
Б о р и с. Да, гуляю себе, погода очень хороша нынче.
К у л и г и н. Очень хорошо, сударь, гулять теперь. Тишина, воздух отличный, из-за Волги с лугов цветами пахнет, небо чистое...

Открылась бездна, звезд полна,
Звездам числа нет, бездне – дна.

Пойдемте, сударь, на бульвар, ни души там нет.
Б о р и с. Пойдемте!
К у л и г и н. Вот какой, сударь, у нас городишко! Бульвар сделали, а не гуляют. Гуляют только по праздникам, и то один вид делают, что гуляют, а сами ходят туда наряды показывать. Только пьяного приказного и встретишь, из трактира домой плетется. Бедным гулять, сударь, некогда, у них день и ночь работа. И спят-то всего часа три в сутки. А богатые-то что делают? Ну, что бы, кажется, им не гулять, не дышать свежим воздухом? Так нет. У всех давно ворота, сударь, заперты, и собаки спущены... Вы думаете, они дело делают либо богу молятся? Нет, сударь. И не от воров они запираются, а чтоб люди не видали, как они своих домашних едят поедом да семью тиранят. И что слез льется за этими запорами, невидимых и неслышимых! Да что вам говорить, сударь! По себе можете судить. И что, сударь, за этими замками разврату темного да пьянства! Все шито да крыто – никто ничего не видит и не знает, видит только один бог! Ты, говорит, смотри, в людях меня да на улице, а до семьи моей тебе дела нет; на это, говорит, у меня есть замки, да запоры, да собаки злые. Семья, говорит, дело тайное, секретное! Знаем мы эти секреты-то! От этих секретов-то, сударь, ему только одному весело, а остальные волком воют. Да и что за секрет? Кто его не знает! Ограбить сирот, родственников, племянников, заколотить домашних так, чтобы ни об чем, что он там творит, пискнуть не смели. Вот и весь секрет. Ну, да бог с ними! А знаете, сударь, кто у нас гуляет? Молодые парни да девушки. Так эти у сна воруют часок-другой, ну и гуляют парочками. Да вот пара!

Показываются Кудряш и Варвара. Целуются.

Б о р и с. Целуются.
К у л и г и н. Это у нас нужды нет.

Кудряш уходит, а Варвара подходит к своим воротам и манит Бориса. Он подходит.

Борис, Кулигин и Варвара.

К у л и г и н. Я, сударь, на бульвар пойду. Что вам мешать-то? Там и подожду.
Б о р и с. Хорошо, я сейчас приду.

К у л и г и н уходит.

В а р в а р а (закрываясь платком). Знаешь овраг за Кабановым садом?
Б о р и с. Знаю.
В а р в а р а. Приходи туда ужо попозже.
Б о р и с. Зачем?
В а р в а р а. Какой ты глупый! Приходи: там увидишь, зачем. Ну, ступай скорей, тебя дожидаются.

Борис уходит.

Не узнал ведь! Пущай теперь подумает. А ужотко я знаю, что Катерина не утерпит, выскочит. (Уходит в ворота.)

СЦЕНА ВТОРАЯ

Ночь. Овраг, покрытый кустами; наверху – забор сада Кабановых и калитка; сверху – тропинка.

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

К у д р я ш (входит с гитарой). Нет никого. Что ж это она там! Ну, посидим да подождем. (Садится на камень.) Да со скуки песенку споем. (Поет.)

Как донской-то казак, казак вел коня поить,
Добрый молодец, уж он у ворот стоит.
У ворот стоит, сам он думу думает,
Думу думает, как будет жену губить.
Как жена-то, жена мужу возмолилася,
Во скоры-то ноги ему поклонилася:
"Уж ты, батюшка, ты ли, мил сердечный друг!
Ты не бей, не губи ты меня со вечера!
Ты убей, загуби меня со полуночи!
Дай уснуть моим малым детушкам,
Малым детушкам, всем ближним соседушкам".

Входит Борис.

Кудряш и Борис.

К у д р я ш (перестает петь). Ишь ты! Смирен, смирен, а тоже в разгул пошел.
Б о р и с. Кудряш, это ты?
К у д р я ш. Я, Борис Григорьич!
Б о р и с. Зачем это ты здесь?
К у д р я ш. Я-то? Стало быть, мне нужно, Борис Григорьич, коли я здесь. Без надобности б не пошел. Вас куда бог несет?
Б о р и с (оглядывает местность). Вот что, Кудряш: мне бы нужно здесь остаться, а тебе ведь, я думаю, все равно, ты можешь идти и в другое место.
К у д р я ш. Нет, Борис Григорьич, вы, я вижу, здесь еще в первый раз, а у меня уж тут место насиженное и дорожка-то мной протоптана. Я вас люблю, сударь, и на всякую вам услугу готов; а на этой дорожке вы со мной ночью не встречайтесь, чтобы, сохрани господи, греха какого не вышло. Уговор лучше денег.
Б о р и с. Что с тобой, Ваня?
К у д р я ш. Да что: Ваня! Я знаю, что я Ваня. А вы идите своей дорогой, вот и все. Заведи себе сам, да и гуляй себе с ней, и никому до тебя дела пет. А чужих не трогай! У нас так не водится, а то парни ноги переломают. Я за свою... Да я и не знаю, что сделаю! Горло перерву.
Б о р и с. Напрасно ты сердишься; у меня и на уме-то нет отбивать у тебя. Я бы и не пришел сюда, кабы мне не велели.
К у д р я ш. Кто ж велел?
Б о р и с. Я не разобрал, темно было. Девушка какая-то остановила меня на улице и сказала, чтобы я именно сюда пришел, сзади сада Кабановых, где тропинка.
К у д р я ш. Кто ж бы это такая?
Б о р и с. Послушай, Кудряш. Можно с тобой поговорить по душе, ты не разболтаешь?
К у д р я ш. Говорите, не бойтесь! У меня все одно, что умерло.
Б о р и с. Я здесь ничего не знаю, ни порядков ваших, ни обычаев; а дело-то такое...
К у д р я ш. Полюбили, что ль, кого?
Б о р и с. Да, Кудряш.
К у д р я ш. Ну что ж, это ничего. У нас насчет этого слободно. Девки гуляют себе как хотят, отцу с матерью и дела нет. Только бабы взаперти сидят.
Б о р и с. То-то и горе мое.
К у д р я ш. Так неужто ж замужнюю полюбили?
Б о р и с. Замужнюю, Кудряш.
К у д р я ш. Эх, Борис Григорьич, бросить надоть!
Б о р и с. Легко сказать – бросить! Тебе это, может быть, все равно; ты одну бросишь, а другую найдешь. А я не могу этого! Уж я коли полюбил...
К у д р я ш. Ведь это, значит, вы ее совсем загубить хотите, Борис Григорьич!
Б о р и с. Сохрани, господи! Сохрани меня, господи! Нет, Кудряш, как можно. Захочу ли я ее погубить! Мне только бы видеть ее где-нибудь, мне больше ничего не надо.
К у д р я ш. Как, сударь, за себя поручиться! А ведь здесь какой народ! Сами знаете. Съедят, в гроб вколотят.
Б о р и с. Ах, не говори этого, Кудряш, пожалуйста, не пугай ты меня!
К у д р я ш. А она-то вас любит?
Б о р и с. Не знаю.
К у д р я ш. Да вы видались когда аль нет?
Б о р и с. Я один раз только и был у них с дядей. А то в церкви вижу, на бульваре встречаемся. Ах, Кудряш, как она молится, кабы ты посмотрел! Какая у ней на лице улыбка ангельская, а от лица-то будто светится.
К у д р я ш. Так это молодая Кабанова, что ль?
Б о р и с. Она, Кудряш.
К у д р я ш. Да! Так вот оно что! Ну, честь имеем проздравить!
Б о р и с. С чем?
К у д р я ш. Да как же! Значит, у вас дело на лад идет, коли сюда приходить велели.
Б о р и с. Так неужто она велела?
К у д р я ш. А то кто же?
Б о р и с. Нет, ты шутишь! Этого быть не может. (Хватается за голову.)
К у д р я ш. Что с вами?
Б о р и с. Я с ума сойду от радости.
К у д р я ш. Бота! Есть от чего с ума сходить! Только вы смотрите -- себе хлопот не наделайте, да и ее-то в беду не введите! Положим, хоть у нее муж и дурак, да свекровь-то больно люта.

Варвара выходит из калитки.

Те же и Варвара, потом Катерина.

В а р в а р а (у калитки поет).

За рекою, за быстрою, мой Ваня гуляет,
Там мой Ванюшка гуляет...

К у д р я ш (продолжает).

Товар закупает.

(Свищет.)
В а р в а р а (сходит по тропинке и, закрыв лицо платком, подходит к Борису). Ты, парень, подожди. Дождешься чего-нибудь. (Кудряшу.) Пойдем на Волгу.
К у д р я ш. Ты что ж так долго? Ждать вас еще! Знаешь, что не люблю!

Варвара обнимает его одной рукой и уходит.

Б о р и с. Точно я сон какой вижу! Эта ночь, песни, свиданья! Ходят обнявшись. Это так ново для меня, так хорошо, так весело! Вот и я жду чего-то! А чего жду – и не знаю, и вообразить не могу; только бьется сердце да дрожит каждая жилка. Не могу даже и придумать теперь, что сказать-то ей, дух захватывает, подгибаются колени! Вот когда у меня сердце глупое раскипится вдруг, ничем не унять. Вот идет.

Катерина тихо сходит по тропинке, покрытая большим белым платком, потупив глаза в землю.

Это вы, Катерина Петровна?

Молчание.

Уж как мне благодарить вас, я и не знаю.

Молчание.

Кабы вы знали, Катерина Петровна, как я люблю вас! (Хочет взять ее за руку.)
К а т е р и н а (с испугом, но не поднимая глаз). Не трогай, не трогай меня! Ах, ах!
Б о р и с. Не сердитесь!
К а т е р и на. Поди от меня! Поди прочь, окаянный человек! Ты знаешь ли: ведь мне не замолить этого греха, не замолить никогда! Ведь он камнем ляжет на душу, камнем.
Б о р и с. Не гоните меня!
К а т е р и н а. Зачем ты пришел? Зачем ты пришел, погубитель мой? Ведь я замужем, ведь мне с мужем жить до гробовой доски!
Б о р и с. Вы сами велели мне прийти...
К а т е р и н а. Да пойми ты меня, враг ты мой: ведь до гробовой доски!
Б о р и с. Лучше б мне не видеть вас!
К а т е р и н а (с волнением). Ведь что я себе готовлю? Где мне место-то, знаешь ли?
Б о р и с. Успокойтесь! (Берет ев за руку.) Сядьте!
К а т е р и н а. Зачем ты моей погибели хочешь?
Б о р и с. Как же я могу хотеть вашей погибели, когда люблю вас больше всего на свете, больше самого себя!
К а т е р и н а. Нет, нет! Ты меня загубил!
Б о р и с. Разве я злодей какой?
К а т е р и н а (качая головой). Загубил, загубил, загубил!
Б о р и с. Сохрани меня бог! Пусть лучше я сам погибну!
К а т е р и н а. Ну, как же ты не загубил меня, коли я, бросивши дом, ночью иду к тебе.
Б о р и с. Ваша воля была на то.
К а т е р и н а. Нет у меня воли. Кабы была у меня своя воля, не пошла бы я к тебе. (Поднимает глаза и смотрит на Бориса.)

Небольшое молчание.

Твоя теперь воля надо мной, разве ты не видишь! (Кидается к нему на шею.)
Б о р и с (обнимает Катерину). Жизнь моя!
К а т е р и н а. Знаешь что? Теперь мне умереть вдруг захотелось!
Б о р и с. Зачем умирать, коли нам жить так хорошо?
К а т е р и н а. Нет, мне не жить! Уж я знаю, что не жить.
Б о р и с. Не говори, пожалуйста, таких слов, не печаль меня...
К а т е р и н а. Да, тебе хорошо, ты вольный казак, а я!..
Б о р и с. Никто и не узнает про нашу любовь. Неужели же я тебя не пожалею!
К а т е р и н а. Э! Что меня жалеть, никто не виноват, – сама на то пошла. Не жалей, губи меня! Пусть все знают, пусть все видят, что я делаю! (Обнимает Бориса.) Коли я для тебя греха не побоялась, побоюсь ли я людского суда? Говорят, даже легче бывает, когда за какой-нибудь грех здесь, на земле, натерпишься.
Б о р и с. Ну, что об этом думать, благо нам теперь-то хорошо!
К а т е р и н а. И то! Надуматься-то да наплакаться-то еще успею на досуге.
Б о р и с. А я было испугался; я думал, ты меня прогонишь.
К а т е р и н а (улыбаясь). Прогнать! Где уж! С нашим ли сердцем! Кабы ты не пришел, так я, кажется, сама бы к тебе пришла.
Б о р и с. Я и не знал, что ты меня любишь.
К а т е р и н а. Давно люблю. Словно на грех ты к нам приехал. Как увидела тебя, так уж не своя стала. С первого же раза, кажется, кабы ты поманил меня, я бы и пошла за тобой; иди ты хоть на край света, я бы все шла за тобой и не оглянулась бы.
Б о р и с. Надолго ли муж-то уехал?
Катерина. На две недели.
Б о р и с. О, так мы погуляем! Время-то довольно.
К а т е р и на. Погуляем. А там... (задумывается) как запрут на замок, вот смерть! А не запрут на замок, так уж найду случай повидаться с тобой!

Входят Кудряш и Варвара.

Те же, Кудряш и Варвара.

В а р в а р а. Ну что, сладили?

Катерина прячет лицо у Бориса на груди.

Б о р и с. Сладили.
В а р в а р а. Пошли бы, погуляли, а мы подождем. Когда нужно будет, Ваня крикнет.

Борис и Катерина уходят. Кудряш и Варвара садятся на камень.

К у д р я ш. А это вы важную штуку придумали, в садовую калитку лазить. Оно для нашего брата оченно способна.
В а р в а р а. Все я.
К у д р я ш. Уж тебя взять на это. А мать-то не хватится?
В а р в а р а. Э! Куда ей! Ей и в лоб-то не влетит.
К у д р я ш. А ну, на грех?
В а р в а р а. У нее первый сон крепок; вот к утру, так просыпается.
К у д р я ш. Да ведь как знать! Вдруг ее нелегкая поднимет.
В а р в а р а. Ну так что ж! У нас калитка-то, которая со двора, изнутри заперта, из саду; постучит, постучит, да так и пойдет. А поутру мы скажем, что крепко спали, не слыхали. Да и Глаша стережет; чуть что, она сейчас голос подаст. Без опаски нельзя! Как же можно! Того гляди, в беду попадешь.

Кудряш берет несколько аккордов на гитаре. Варвара прилегает к плечу Кудряша, который, не обращая внимания, тихо играет.

В а р в а р а (зевая). Как бы то узнать, который час?
К у д р я ш. Первый.
В а р в а р а. Почем ты знаешь?
К у д р я ш. Сторож в доску бил.
В а р в а р а (зевая). Пора. Покричи-ка. Завтра мы пораньше выйдем, так побольше погуляем.
К у д р я ш (свищет и громко запевает).

Все домой, все домой,
А я домой не хочу.

Б о р и с (за сценой). Слышу!
В а р в а р а (встает). Ну, прощай. (Зевает, потом целует холодно, как давно знакомого.) Завтра, смотрите, приходите пораньше! (Смотрит в ту сторону, куда пошли Борис и Катерина.) Будет вам прощаться-то, не навек расстаетесь, завтра увидитесь. (Зевает и потягивается.)

Вбегает Катерина, а за ней Борис.

Кудряш, Варвара, Борис и Катерина.

К а т е р и н а (Варваре). Ну, пойдем, пойдем! (Всходят по тропинке. Катерина оборачивается.) Прощай.
Б о р и с. До завтра!
К а т е р и н а. Да, до завтра! Что во сне увидишь, скажи! (Подходит к калитке.)
Б о р и с. Непременно.
К у д р я ш (поет под гитару).

Гуляй, млада, до поры,
До вечерней до зари!
Ай лели, до поры,
До вечерней до зари.

В а р в а р а (у калитки).

А я, млада, до поры,
До утренней до зари,
Ай лели, до поры,
До утренней до зари!

Уходят.

К у д р я ш.

Как зорюшка занялась,
А я домой поднялась... и т. д.

Действия протекают в первой половине XIX века, в выдуманном приволжском городе Калинове. Первое действие происходит в парке на крутом берегу Волги. Механик-самоучка Кулигин ведет разговор с молодежью: Кудряшом, приказчиком состоятельного купца Дикого, и мещанином Шапкиным – об отвратительном поведении и глупости Дикого. Позже является Борис, племяш Дикого, повествующий окружающим историю о своих родителях, проживавших в Москве, давших ему возможность окончить коммерческую академию, и умерших в период эпидемии.

Ему же пришлось переехать к Дикому, оставив сестру у родственников по материнской линии для того, чтобы впоследствии заполучить часть бабушкиного наследства, которую Дикой должен ему передать по завещанию, если Борис будет его почитать. Окружающие пытаются донести до него то, что Дикой при таких условиях никогда не передаст ему наследства. Борис сетует на жизнь в доме Дикого; Кулигин, в свою очередь, повествует о Калинове и напоследок произносит: «Жестоки нравы, сударь, в нашем городе, жестокие!».

Жители Калинова удаляются. В сопровождении другой женщины появляется странствующая Феклуша, которая хвалит город за «бла-а-лепие» и отмечает особую щедрость и хлебосольство дома Кабановых.

В разговор вступает Кулигин: «Ханжа нищих оделяет, а домашних заела совсем». Выходит Кабанова в окружении дочери Варвары, сына Тихона с женой Катериной. Она высказывает в их адрес свое недовольство, но, в конце концов, удаляется, позволив детям прогуляться по бульвару. Варвара, отпустив Тихона выпить в гостях тайком от матери и оставшись наедине с Катериной, обсуждает с ней отношения между домочадцами, а также Тихона. Катерина повествует о счастливом детстве, прошедшем в отчем доме, о своих горячих молитвах; о чувствах, которые она испытывает, находясь в храме; о том, как там же она представляет ангелов при солнечном свете, падающим их купола. Она признается, что в такие моменты ей хочется раскинуть руки и полететь. Катерина осознает, что с ней происходит «что-то неладное». Варвара догадывается о возникшей недавно влюбленности Катерины и дает обещание по отъезду Тихона организовать свидание. Это предложение ужасно пугает собеседницу. Неожиданно появляется умалишенная женщина, утверждающая, что «красота-то в самый омут ведет», и пророчащая адские муки. Слова барышни приводят Катерину в ужас; начинается гроза, подгоняющая Варвару домой, к образам, молиться.

Второе действие протекает в доме Кабановых, где происходит разговор Феклуши с горничной Глашей. Странница интересуется хозяйственными делами Кабановых, а также рассказывает о далеких странах, где живут люди с собачьими головами, полученными ими в наказание «за неверность» и т.п. Появляются Катерина и Варвара, собиравшие ранее Тихона в дорогу, и продолжают беседу о новом увлечении Катерины. Варвара упоминает имя Бориса, передает от него поклон и просит Катерину ночевать с ней в беседке, что в саду, после отъезда Тихона. Появляются Кабаниха с Тихоном: мать заставляет сына дать строкие указания жене на время его отсутствия, что ставит Екатерину в весьма неловкое положение. Оставшись наедине с мужем, она упрашивает супруга взять её с собой в поездку, и, услышав отказ, дает ему страшные клятвы в верности, чего Тихон даже не желает слушать: «Мало ли что придет в голову…» По возвращению Кабаниха велит Катерине кланяться мужу в ноги. Тихон отправляется в поездку. Варвара, собираясь на прогулку, сообщает Катерине, что они будут ночевать в саду, и передает её ключ от калитки. Катерина неуверенно кладет ключ в карман.

Третье действие происходит у ворот дома Кабановых. Феклуша и Кабаниха, сидя на скамейке, разговаривают о «последних временах»; Феклуша утверждает, что «за грехи наши» «время в умаление приходить стало»; она же повествует о железной дороге («змия огненного стали запрягать»), о суете, характерной московской жизни. Обе ожидают значительно худших времен. Затем следует появление Дикого, жалующегося на свою семью, за что его упрекает Кабаниха. Он пытается нагрубить ей, но той быстро удается поставить его на место и увести в дом, чтобы выпить и закусить. Пока Дикой угощается, является направленный семьей Дикого Борис, чтобы узнать о месте нахождения на тот момент главы семейства. Выполнив задание, Борис восклицает о Катерине: «Хоть бы одним глазком взглянуть на нее!». Варвара, появившаяся снова, просит его ночью прийти к калитке, что в овраге за кабановским садом.

Во второй сцене производится описание ночного гуляния молодых людей: на встречу с Кудряшом является Варвара и просит Бориса подождать. Далее следует свидание Бориса и Катерины. После многочисленных сомнений, размышлений о грехопадении Катерина оказывается не в силах сопротивляться соблазну и поддается проснувшимся любовным чувствам: «Что меня жалеть – никто не виноват, - сама на то пошла. Не жалей, губи меня! Пусть все знают, пусть все видят, что я делаю (обнимает Бориса). Коли я для тебя греха не побоялась, побоюсь ли я людского суда?».

Четвертое действие происходит на улицах Калинова: в галерее полуразрушенного сооружения с остатками фрески, изображающей картины преисподней, а также на бульваре. Эпизод сопровождает разразившаяся гроза. Начинается дождь. На галерее появляются Дикой с Кулигиным: последний пытается склонить Дикого к выделению денежных средств на установку солнечных часов на бульваре. В ответ на Кулигина обрушивается брань со стороны Дикого, который грозит собеседнику провозгласить его разбойником. Вытерпев оскорбления, Кулигин принимается просить денег на громоотвод. На что Дикой утверждает: «Шестами да рожнами какими-то, просто Господи, обороняться грех!». Герои удаляются. Следом появляются Варвара и Борис. Героиня рассказывает о приезде Тихона, рыданиях Катерины, догадках Кабанихи и предполагает, что что Катерина может признаться в своей измене мужу. Борис просит собеседницу попытаться отговорить Катерину от воплощения задуманного. Затем он исчезает. Появляются остальные члены семейства Кабановых. Катерину одолевают мысли о том, что она, не раскрывшая тайну своего грехопадения, будет повержена громом и молнией. Её воображение порождает образ умалишенной барыни, угрожающей героине пламенем ада. Катерина оказывается неспособной более сдерживать свои эмоции и тут же рассказывает супругу и свекрови о содеянной измене. Раздается злорадостный возглас Кабанихи: «Что, сынок! Куда воля-то ведет! Вот и дождался!».

Последнее действие пьесы происходит на крутом берегу Волги. Кулигин выслушивает жалобы Тихона на возникшие семейные проблемы, на слова его матери о Катерине: «Её надо живую в землю закопать, чтобы она казнилась!». Кулигин дает Тихону совет простить жену. На что Тихон утверждает: Кабаниха не позволит ему этого сделать. С чувством сожаления он также рассказывает о Борисе, отправляемом дядей в Кяхту. Неожиданно появляется служанка Глаша и сообщает о побеге Катерины из дома. Тихон, в свою очередь, выражает опасение по поводу того, что жена может покончить собой. Он поспешно отправляется на её поиски.

Далее следует появление отчаявшейся Катерины, которая плачется на свое печальное положение в доме, в частности – на свою невыносимую тоску по любовнику. Её монолог завершается возгласом отчаяния: «Радость моя! Жизнь моя, душа моя, люблю тебя! Откликнись!». Появляется Борис. Катерина упрашивает его предоставить ей возможность ехать с ним в Сибирь, но получает отказ. Она дает ему свое благословение на дальнюю дорогу, сетуя на невыносимое пребывание в доме, а также на чувство отвращения к супругу. Навеки распрощавшись с любовником, Катерина начинает помышлять о самоубийстве, о могиле, окруженной цветами и птицами, которые «прилетят на дерево, будут петь, детей заведут». Появившись у обрыва, она со страстью восклицает: «Друг мой! Радость моя! Прощай!» и бросается вниз.

Сквозная тема драматургии Островского - патриархальный быт и его крах, а также изменение личности в связи с этим. Островский обличает и поэтизирует традиционный уклад и в трагедии «Гроза», созданной в 1859. Перед вами – краткое содержание пьесы ГРОЗА по действиям.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА :

• Савел Прокофьевич Дикой – купец, значительное лицо в городе.
• Борис Григорьевич – племянник его, молодой человек, по­рядочно образованный.
• Марфа Игнатьевна Кабанова (Кабаниха) – богатая купчи­ха, вдова.
• Тихон Иванович Кабанов – её сын.
• Катерина – жена его.
• Варвара – сестра Тихона.
• Кулигин – мещанин, часовщик-самоучка, отыскивающий перпетуум-мобиле.
• Ваня Кудряш – молодой человек, конторщик Дикова.
• Шапкин – мещанин.
• Феклуша – странница.
• Глаша – девка в доме Кабановой.
• Барыня с двумя лакеями – старуха семидесяти лет, полу­сумасшедшая.

Гроза – краткое содержание.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ.

Действие происходит в городе Калинове, на бе­регу Волги, летом. Общественный сад на высоком берегу, за Волгой сельский вид. Кулигин сидит на скамье и смотрит за реку. Кудряш и Шапкин про­гуливаются.

Кулигин поет «Среди долины ровный, на гладкой высоте.. .». Перестает петь и восхищается красота­ми Волги. Разговаривает с Кудряшом. Неподале­ку Дикой ругает племянника, размахивая руками. Оба характеризуют его отрицательно: ругатель, ни за что человека оборвет, достался ему в жер­твы Борис Григорьевич. Тут же говорят про Каба­ниху - что она делает подобные вещи под видом благочестия, а Дикой как с цепи сорвался, и унять его некому. Кудряш высказывает мысль, что Дикого надо проучить: поговорить в переулке с гла­зу на глаз, чтоб шелковый сделался. «Недаром он хотел тебя в солдаты-то отдать », - замечает Шапкин.

«Не отдаст он меня: он чует носом-то своим, что я свою голову дешево не продам. Это он вам страшен-то, а я с ним разговаривать умею… он слово, а я десять; плюнет, да и пойдет. Нет, уж я перед ним рабствовать не стану», -

отвечает Кудряш. Кулигин замечает, что лучше уж стер­петь. Дикой и Борис проходят мимо, Кулигин сни­мает шапку. Шапкин говорит Кудряшу: «Отойдем к сторонке: еще привяжется, пожалуй». Отходят. Те проходят мимо. Дикой называет племянника дармоедом, в этот выходной он все время попада­ется ему под ноги. Дикой уходит, Борис остается на месте. Кулигин спрашивает, почему Борис жи­вет у дяди и терпит его брань.

Борис рассказывает: бабушка его невзлюбила отца за то, что он женился на благородной, поэто­му они жили в Москве. Потом бабушка умерла и оставила завещание, чтобы дядя выплатил племянникам их часть только с условием, если они будут к нему почтительны. Кулигин замечает, что с таким условием наследства не видать никогда. Борис согласен, но ему жаль больную сестру, оставшуюся в Москве. Он выполняет любую рабо­ту у дяди, а сколько ему заплатят - не знает. Ди­кой ко всем придирается, а когда его обидит такой человек, которому он не смеет ответить, срывает зло на домашних.

Проходят несколько человек с вечерней служ­бы. Кудряш и Шапкин кланяются и уходят. Борис жа­луется Кулигину, что никак не привыкнет к мест­ным обычаям. Кулигин отвечает, что никогда и не привыкнет, нравы в городе жестокие, бедность и гру­бость.

Входят Феклуша и другая женщина. Феклуша рассказывает женщине про щедрость купцов, осо­бенно Кабановой. Борис спрашивает у Кулигина про Кабанову и слышит в ответ: «Ханжа, сударь! Нищих оделяет, а домашних заела совсем». После паузы Кулигин говорит Борису, что хочет изобрести вечный двигатель, продать англичанам, а день­ги использовать для того, чтобы дать мещанству работу.

Борис, оставшись один, размышляет о своем со­беседнике и думает о женщине, в которую влюбил­ся. Тут же он видит ее. Идет семья Кабановых: Ка­баниха, Тихон, Катерина и Варвара.

Кабаниха строжит сына, он весь в ее воле, со всем соглашается. Его сестра Варвара про себя ворчит на маменьку. Кабанова говорит, что родительская строгость - от любви, а дети да снохи не понимают. Пеняет сыну, что жена ему милее матери, от­водит его от Кабанихи. Катерина говорит ей, что почитает ее как родную мать, на что свекровь от­вечает, что, если ее не спрашивают, выскакивать не на­до. Катерина обижается, а Кабаниха все распекает сына. Он тоже огорчается. На это мать заявляет, что такого мужа не будет бояться жена, а если так, то и свекровь она не будет бояться. С женой нуж­но не лаской, а окриком - учит она Тихона. Ина­че жена и любовника заведет. А Тихон еще и се­стре не должен подавать отрицательный пример, она девица. Назвав сына дураком, Кабаниха ухо­дит домой, молодежь гуляет еще немного. Тихон начинает выговаривать жене, что из-за нее ему попало от маменьки. Сначала Кабаниха пристава­ла к нему с женитьбой, а теперь проходу не дает из-за жены. Варвара заступается за Катерину, говорит, что Тихон и мать на нее только нападают, а сам брат только и думает о том, чтобы с Диким выпить. Тихон признается, что сестра угадала. Вар­вара отпускает его к купцу, Катерина и Варвара остаются вдвоем. Катерина спрашивает у Варвары, жалеет ли она ее, любит ли. Услышав утвер­дительный ответ, откровенничает с ней:

«Знаешь, мне что в голову пришло?.. Отчего люди не летают так, как птицы? Знаешь, мне иногда кажется, что я птица. Когда стоишь на горе, так тебя и тянет лететь. Вот так бы разбежалась, подняла руки и полетела. Попробовать нешто теперь?»

Катерина вспоминает свою жизнь до замужества: жила без забот, маменька ее наряжала, полон дом был бого­молок, ходили в церковь, слушали жития, стихи пели. Варвара говорит ей, что у них то же самое. Но Катерина возражает: в доме Кабанихи она чувствует себя подневольной, даже сны ей снятся редко, и не те, а раньше снилось, что летала. Кате­рина думает, что скоро умрет, потому что чувству­ет что-то необыкновенное, как будто снова жить начинает; чего-то боится, как будто стоит над про­пастью и ее туда толкают, а удержаться не за что. Варвара беспокоится, здорова ли Катерина, на что ей Катерина отвечает, что лучше бы была больна. Мечтается ей о жарких разговорах, о чужих объ­ятьях, любит она другого. Варвара не осуждает ее. Наоборот, обещает завтра, как только Тихон уедет, помочь Кате встретиться с мужчиной.

Входят барыня с палкой и два лакея в треуголь­ных шляпах сзади. Барыня говорит девушкам, что красота ведет в омут и все будут кипеть в смоле. Уходит. Катерина пугается. Варвара говорит, что все вздор, барыня сама грешила, теперь всех пу­гает. Но Катерина не успокаивается, а еще боль­ше паникует от приближения грозы. Она боится, что ее убьет и она предстанет перед Богом после такого разговора со всеми лукавыми мыслями, то­ропится домой- молиться. Подходит Кабанов, его торопят идти домой.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

В доме Кабановых Глаша собирает вещи Тихо­на в узлы Входит Феклуша. В разговоре со слу­жанкой пугает ее наказанием за грехи, говорит, что только здесь закон праведный, а другие - не праведные, пугает землей, где все люди с песьими головами, потому что наказаны за неверность. На­говорившись, Феклуша уходит.

Входят Катерина и Варвара. Варвара велит отнести вещи в кибит­ку, оставшись наедине с Катериной, разговарива­ет с ней. Катерина рассказывает, какой она была в детстве:

«Такая уж я зародилась, горячая! Я еще лет шести была, не больше, так что сделала! Оби­дели меня чем-то дома, а дело было к вечеру, уж темно; я выбежала на Волгу, села в лодку, да и от­пихнула ее от берега. На другое утро уж нашли, верст за десять!»

Варвара говорит ей, что она не любит Тихона, Катерине его жалко, но жалость - не любовь. Варвара догадывается, в кого она влюблена, потому что не раз видела, как меняется в ли­це Катерина, увидев Бориса Григорьича. Варвара передает от него поклон и учит: не выдай себя, учись врать, дом на этом и стоит. Катерина отве­чает, что думать о нем не хотела, будет мужа лю­бить, а Варвара ее смущает, и напоминает про Бори­са. Ночью Катерину «смущал враг », даже из дома хотела уйти. Варвара считает, что можно делать все, что хочешь, только втайне, Катерина не ви­дит в этом ничего хорошею и решает терпеть, по­ка терпится. А если терпеть не сможет, уйдет. «Куда ты уйдешь? Ты мужняя жена », - говорит ей Варвара.

«Коли очень мне здесь опостынет, так не удержат меня никакой силой. В окно выброшусь, в Волгу кинусь. Не хочу здесь жить, так не стану, хоть ты меня режь!» -

отвечает Катерина. Немного помолчав, Варвара предлагает, как уедет Тихон, спать в саду, в беседке. На нерешитель­ность Катерины она говорит, что и ей так нужно.

Тихона тем временем опять наставляет маменька. Даже вне дома он связан по рукам и ногам, только и думает, как поскорее вырваться из-под материнской опеки и запить. Перед отъездом Кабано­ва велит сыну приказать жене, чтобы она слуша­лась свекровь, не грубила, почитала ее, как родную мать, не сидела, как барыня, сложа руки, в окна глаз не пялила и на молодых парней не загляды­валась. Кабанов, сконфузившись, все повторяет. Катерина строго глядит на него. Кабанова с дочерью уходят. Катерина стоит как будто в оцепенении. Тихон заговаривает с пей, просит прощения. По­качав головой, Катерина говорит, что свекровь ее обидела, кидается на шею мужу и просит его не уезжать. Кабанов, не может ослушаться мамень­ки, да и сам он хочет вырваться из дома побыстрее, даже от жены:

«Да как знаю я теперича, что неде­ли две никакой грозы надо мной не будет, канда­лов этих на ногах нет, так до жены ли мне?»

Кате­рина ищет в муже поддержку, средства спастись от искушения, а он говорит, что ей нечего пережи­вать, если она остается с маменькой. Жена просит Тихона взять с нее страшную клятву верности, но Тихон ее не понимает.

Входят Кабанова, Варвара и Глаша. Тихону но­ра ехать. Он прощается с Кабанихой - она велит кланяться ей в ноги. Прощается с Катериной, она кидается Тихону на шею. Кабаниха велит соблю­дать порядок и кланяться в ноги главе семьи. Ка­банов целуется с Варварой и Глашей, уходит, за ним Катерина, Варвара и Глаша.

Кабанова, оставшись одна, размышляет вслух о глупой молодежи, не знающей порядка, и о ста­рине, на которой свет держится. К ней входят Ка­терина и Варвара. Свекровь продолжает учить Катерину:

«Ты вот похвалялась, что мужа очень любишь; вижу я теперь твою любовь-то. Другая хорошая жена, проводивши мужа-то, часа полто­ра воет, лежит на крыльце; а тебе, видно, ничего».

Варвара уходит со двора, Кабаниха идет молить­ся, Катерина задумывается. Она хотела бы иметь детей, жалеет, что не умерла маленькой, думает, как бы скоротать время до приезда мужа. Решает по обещанию сшить белье и раздать бедным. Тут опять появляется Варвара, собирается гулять. Она сообщает Катерине, что маменька позволила спать в саду, а там за малиной есть калитка на зам­ке, ключ от нее Варвара подменила, и теперь Катерине можно встретиться с Борисом. Варвара от­дает ключ Катерине, та растеряна, хочет бросить ключ, а потом рассуждает, что поглядеть на Бо­риса и поговорить с ним - не грех, может, такого случая больше не будет. Решает не обманывать себя - признается, что ей очень хочется увидеть Бориса.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Кабанова и Феклуша сидят на скамейке перед воротами у дома Кабановых. Разговаривают. Фек­луша прославляет «добродетель» хозяйки, сетуя на людскую суету и гульбища. Осуждает появле­ние поезда, для нее это огненный змий, который кажется суетным людям машиной, только пра­ведные видят его в истинном обличье. Время, по утверждению Феклуши, становится короче за гре­хи людские. Кабанова говорит, что будет еще ху­же. Подходит Дикой. Начинает спорить с Кабани­хой, та его осаживает, не желая спорить, собирается идти домой. Тогда Дикой просит ее остаться и поговорить, чтобы успокоиться, его рассердили с са­мого утра. Пристают те, кому он задолжал, а он от этого заводится, все домашние в страхе. Кабаниха приглашает его к себе на ужин, уходят.

Глаша ос­тается у ворот и замечает Бориса. Он подходит и спрашивает про дядю. Глаша отвечает и уходит, а Борис страдает, что нельзя незваным войти в дом и взглянуть на Катерину: «Что вышла замуж, что схоронили - все равно ». Навстречу Борису идет Кулигин, зовет на бульвар. Кулигин рассуждает - пустует бульвар, бедным гулять некогда, а бога­тые по домам сидят, семьи тиранят:

«Все шито да крыто - никто ничего не видит и не знает, видит только один бог! Ты, говорит, смотри в людях ме­ня да на улице, а до семьи моей тебе дела нет; на это, говорит, у меня есть замки, да запоры, да со­баки злые. Семья, говорит, дело тайное, секрет­ное! Знаем мы эти секреты-то!.. Ограбить сирот, родственников, племянников, заколотить домаш­них так, чтобы ни об чем, что он там творит, писк­нуть не смели. Вот и весь секрет».

Видят Кудряша и Варвару, они идут и целуют­ся. Затем Кудряш уходит, а Варвара идет к своим воротам и зовет Бориса. Он подходит.

Кулигин уходит на бульвар. Варвара пригла­шает Бориса к оврагу за садом Кабанихи. Он идет вслед за Кулигиным.

Ночью к оврагу, покрытому кустами, подходит Кудряш с гитарой, садится на камень и поет. При­ходит Борис. Кудряш ждет Варвару и не понима­ет, что нужно здесь Борису. Тот признается, что полюбил замужнюю. Кудряш предостерегает: за это его зазнобу, если узнают, в гроб вколотят.

«Смотрите - себе хлопот не наделайте, да и ее-то в беду не введите! Положим, хоть у нее муж и ду­рак, да свекровь-то больно люта».

Выходит из калитки Варвара, поет, Кудряш от­вечает ей песней. Варвара сходит по тропинке и, закрыв лицо платком, подходит к Борису, велит ему подождать.

Парочка обнимается и уходит на Волгу. Борис словно во сне, сердце бьется, он ждет Катерину: она тихо сходит по тропинке, покрытая большим белым платком.

Борис говорит ей о любви и хочет взять за ру­ку. Катерина пугается и просит не трогать ее, про­гоняет его прочь. Катерина говорит Борису, что он загубил ее, только его воле она подчиняется, сама над собой уже не властна, кидается к нему на шею. Влюбленные обнимаются. Теперь Катерине хочет­ся только умереть, Борис успокаивает ее, она же думает о расплате за грех, о людском суде. Нако­нец решает: будь что будет, погуляем, пока муж не приехал, а если потом запрут, так все равно най­дется возможность повидаться,

Возвращаются Кудряш и Варвара, отправля­ют их погулять, сами садятся на камень. Кудряш опасается, не хватится ли их Кабаниха. Варвара говорит, что если и проснется, то не сможет в сад пройти, заперто. А Глаша караулит, чуть что - голос подаст. Кудряш тихо играет на гитаре. Пора домой, первый час ночи. Кудряш свистит Борису. Прощаются, договариваются встретиться завтра.

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

На берегу Волги - узкая галерея со сводами старинной, начинающей разрушаться постройки. Несколько гуляющих мужчин и женщин прохо­дят за арками, разговаривают о том, что собирается гроза, прячутся под сводами. Осматривают разрисованные стены: изображена геена огнен­ная, куда едут люди «всякого звания и всякого чи­на », Литовская битва. Входят Дикой и за ним Кулигин, все кланяются и принимают почтительное положение. Кулигин уговаривает Савела Прокофьича пожертвовать десять рублей для пользы общест­ва; он хочет поставить на бульваре солнечные часы. Дикой недоволен, сердит, отмахивается от собе­седника, называет его разбойником. Когда Кулигин предлагает спасаться от грозы громоотводом, Дикой говорит, что гроза посылается в наказание и громоотводом от нее не оборонишься. Дождь проходит. Дикой и все остальные уходят. Через неко­торое время под своды быстро входит Варвара и, притаившись, кого-то высматривает. Проходит Борис, она манит его рукой. Девушка сообщает, что Тихон приехал раньше времени и Катерина все время плачет и не поднимает на него глаз. Кабани­ха-косится па нее, а ей от этого еще хуже, Варва­ра подозревает, что Катерина расскажет все му­жу. Борис пугается. Вдали гремит гром.

Кабанова, Кабанов, Катерина и Кулигин идут по бульвару. Услышав гром, Катерина пугается, вбегает под своды и хватает Варвару за руку. Ка­банова замечает, что «надо жить-то так, чтобы всегда быть готовой ко всему; страху-то бы такого не было ». Тихон защищает жену: грехов у нее не больше, чем у всех, а грома она от природы боится. Кабанова говорит, что он не может знать все гре­хи жены, Тихон отшучивается, а Катерина уже готова признаться, но Варвара обрывает разговор.

Борис выходит из толпы и раскланивается с Ка­бановым, Катерина вскрикивает. Тихон успокаи­вает ее. Варвара делает Борису знак, тот отходит к самому выходу. Кулигин выходит на середину, обращается к толпе. И гроза, и северное сияние, и кометы, по его мнению, - благодать, а не угроза:

«Ну, чего вы боитесь, скажите на милость! Каж­дая теперь травка, каждый цветок радуется, а мы прячемся, боимся, точно напасти какой! Изо все­го-то вы себе пугал наделали. Эх, народ! Я вот не боюсь. Пойдемте, сударь!» -

обращается он к Бо­рису. «Пойдемте! Здесь страшнее! » - отвечает Борис. Уходят.

Кабаниха недовольно ворчит на Кулигина, Люди смотрят на небо и говорят о его необыкновенном цвете, делают вывод, что гроза убьет кого-то. Катерина говорит мужу, что гроза убьет ее. Входит барыня с лакеями. Катерина с криком прячется. Барыня смеется над ней:

«Видно, боишься: умирать-то не хочется! Пожить хочется! Как не хотеться! - видишь, какая красавица… Красота-то ведь погибель наша! Себя погубишь, людей соблазнишь, вот тогда и радуйся красоте- то своей. Много, много народу в грех введешь… А кто отвечать будет? За все тебе отвечать придется. В омут лучше с красотой-то! Да скорей, скорей!»

Катерина в ужасе прячется, Варвара советует ей встать в уголок и помолиться, Катерина отходит, встает на колени, видит на стене изображение геены огненной и вскрикивает. Кабанов, Кабанова и Варвара окружают ее. Катерина в страхе приз­нается во всем и падает без чувств на руки мужа.

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ

Кулигин в сумерках сидит на лавочке и поет. По бульвару идет Тихон. Подходит к Кулигину и начинает жаловаться: «Несчастный я теперь, бра­тец, человек! Так ни за что я погибаю, ни за грош!» Тихон считает маменьку причиной всего, что про­изошло. Жену он любит, побил немного по приказу матери, но жаль на нее смотреть. Кабаниха гово­рит, что Катерину «надо живую в землю зако­пать, чтобы она казнилась! », ест ее поедом. Тихон, если бы не маменька, жену простил бы. Глядя на Катерину, убивается, видит, что Борису ее тоже жалко. Самого Бориса дядя отправляет на три го­да в Сибирь. Семейство Кабановых «расшиблось врозь »: Варвара сбежала с Кудряшом, как толь­ко маменька стала ее запирать на замок. Дом Ти­хону опостылел.

Входит Глаша, говорит, что Катерина сбежала и ее не могут найти. Кабанов боится, что она нало­жит на себя руки от тоски. Все уходят ее искать.

Катерина идет по бульвару. Она ищет Бориса, чтобы проститься с ним, но его нигде нет. Жалеет, что ввела его в беду, жалуется на тяжелые ночи и нелегкие дни, хочет, чтобы ее казнили, бросили в Волгу. Зовет Бориса, он идет на голос. Обнима­ются, плачут вместе. Катерина просит, чтобы он взял ее с собой, но Борис не может, лошади уже готовы и дядя отправляет его. Катерина жалуется на мучительницу-свекровь, на попреки. Ласка Ти­хона для нее хуже побоев. Катерина просит Бори­са по дороге подавать нищим и приказывать им мо­литься за ее грешную душу. Прощаются. Борис, заподозрив неладное, спрашивает, не задумала ли она чего.

Катерина успокаивает его, отправляет домой. Борис, уходя, рыдает: «Только одного и надо у бо­га просить, чтоб она умерла поскорее, чтоб ей не мучиться долго!»

Катерина провожает его глаза­ми и размышляет, куда ей идти: «Мне что домой, что в могилу - все равно… В могиле лучше… » Ду­мает о смерти, как об избавлении от надоевшей жизни в противном доме, в противной семье. Под­ходит к берегу и громко прощается с Борисом.

Кабанова, Кабанов, Кулигин ищут Катерину, подходят к месту, где ее видели люди. С разных сторон собирается народ с фонарями. С берега кричат, что в воду бросилась женщина. Кулигин и за ним несколько человек убегают. Кабанов хочет бежать, но мать удерживает его за руку. Тихон просит отпустить его: «Я ее вытащу, а то так и сам… Что мне без нее! » Кабанова не пускает его, грозя проклятием, разрешает только подойти к телу, ког­да вытащат.

Кулигин вытаскивает тело. Тихон еще надеется, что она жива, но Катерина, ударившись виском о якорь, умерла. Кабанов бежит, навстречу ему Ку­лигин с народом несут Катерину.

«Вот вам ваша Катерина. Делайте с ней, что хо­тите! Тело ее здесь, возьмите его; а душа теперь не ваша: она теперь перед судией, который мило­серднее вас!» -

говорит Кулигин Кабановым, кладет тело на землю и убегает. Кабанов бросает­ся к Катерине, плачет по ней: «Маменька, вы ее погубили, вы, вы, вы.. » Кабанова говорит ему: «Что ты? Аль себя не помнишь? Забыл, с кем гово­ришь?.. Ну, я с тобой дома поговорю ». Низко кла­няется народу, благодарит за услугу. Ей кланяются.

«Хорошо тебе, Катя! А я-то зачем остался жить на свете да мучиться!» - говорит Тихон и падает на труп жены.

Надеюсь, каткое содержание пьесы «Гроза» помогло вам подготовится к уроку русской литературы.