Лев толстой юность краткое содержание. Лев Николаевич Толстой

Глава I. Что я считаю началом юности

Николай Иртенев очень дорожит дружбой с Дмитрием. Благодаря этому человеку Иртенев смог увидеть некоторые вещи в другом свете. Общение с Дмитрием стало причиной того, что Николай «заразился» идеей саморазвития.

Влияние Нехлюдова на Иртенева было настолько велико, что Николай благоговейно шепотом называет его «чудесный Митя».

Со временем Николай осознал, что он очень много времени потратил впустую, в то время, когда мог использовать его для самосовершенствования. С этого момента, по мнению главного героя, и начался период его юности. К тому времени Николаю исполнилось 16, и он уже начал готовиться к поступлению в университет.

Николай стал очень придирчивым к себе и с печалью отмечает, что его внешний вид не носит черты благородства. В целом он больше похож на «мужика».

Глава II. Весна

Весна входила в свои права. Этот период был особо значимым в жизни героя, ведь на этот период припадал самый интенсивный этап подготовки к вступительным экзаменам. Николай любуется приходом весны. По его мнению, приход весны в городе чувствуется намного сильнее.

Глава III. Мечты

Николай планирует начать жизнь с нового листа – после исповеди он станет безупречным человеком: будет соблюдать все догматы христианства, отдавать десятую часть своей стипендии бедной старушке или сироте, так чтобы никто не знал, что он это делает; на занятия будет ходить пешком, а если ему дадут вожжи, то продаст и вырученные деньги потратит на благотворительность. Он станет самым известным ученым и будет приходить на Воробьевы горы, чтобы провести там время в одиночестве.

Глава IV. Наш семейный кружок

Отец Николая часто отсутствует дома. В тех же случаях, когда отец появляется, в доме начинает царить веселье – отец умеет придумывать всякие шутки и говорить их с самым серьезным лицом. Это всех забавляет. Семья по привычке все так же собирается вместе за обедом, но сплоченности, как это было при маме или бабушке, не происходит.

Гувернантка Мими за обедом не умеет затронуть интересную тему для разговора. Старший брат Николая – Володя все больше отдаляется от брата – разница в возрасте стала очень ощутима и у Володи теперь другие интересы. Сестра Николая – Любочка – уже повзрослела, как, впрочем, и дочка гувернантки Катя и они теперь девушки на выданье.

Глава V. Правила

Николай решил составить себе таблицу, в которой бы разместились правила его жизни. Во время работы оказалось, что это очень объемный материал, и поэтому Иртенев сделал целую тетрадку с названием «Правила жизни». По приглашению отца в дом к Иртеневым приехал старик-монах, чтобы исповедать всех домочадцев.

Глава VI. Исповедь

Монах начинает проведение исповеди. Первым на исповедь пошел папа, второй – Любочка, затем Катя и только после Кати пошел Николай. В комнате с монахом он пробыл минут пять, но зато после вышел счастливый и окрыленный.

Вечером, перед сном, он вспомнил, что забыл рассказать монаху на исповеди про один свой грех и очень испугался, ведь скрывать свои прегрешения на исповеди считалось большим грехом.

Николай очень переживал по этому поводу, но затем успокоил себя мыслью о том, что он с самого утра поедет в монастырь и исправит содеянное. Успокоившись, Николай засыпает.

Глава VII. Поездка в монастырь

Николай часто просыпался ночью, так как боялся проспать. В шесть часов он уже окончательно проснулся и приступил к сборам: обуть ему пришлось нечищеные сапоги, потому, что слуга Николай еще не успел их почистить. Когда Иртенев вышел из дома, то увидел, что улица была практически пуста – с трудом ему удалось найти извозчика. Сначала Николай переживал, что он его ограбит, но затем успокоился. Приезд Николая произвел ажиотаж в монастыре – монахи с интересом наблюдали за ним. Иртенева отвели в комнату и попросили подождать монаха.

Глава VIII. Вторая исповедь

Глава IX. Как я готовлюсь к экзамену

Николай продолжает готовиться к экзаменам, но удается ему это с трудом. Иртенев то и дело отвлекается на различные мелочи. Ему кажется, что в воздухе витает какой-то особый запах весны, который мешает ему сосредоточиться. Однако учителя не дают ему расслабиться. К тому же Николай не может разочаровать Нехлюдова – по мнению друга, сдать хорошо экзамен – это необходимое действие.

Глава X. Экзамен истории

Первый экзамен Николая должен был состояться 16 апреля. Молодой человек очень волновался – он впервые в жизни сдавал экзамен и первый раз одел фрак. Николай чувствовал себя воодушевленно: ему казалось, что он выглядит блистательно, это было ровно до того момента, пока он не вошел в аудиторию. Николаю попался знакомый билет, и он хорошо ответил на вопрос. В результате историю Иртенев сдал на «5».

Глава XI. Экзамен математики

Следующий экзамен был по математике. Сдавая его, Иртенев не успел разобраться в двух вопросах и это его удручало.

В университете Николай увидел своего брата Володю и друга Дмитрия. Дмитрий успел объяснить Николаю один из проблемных вопросов – он был посвящен биному Ньютона, на объяснение второго вопроса времени не хватило.

По закону подлости Николаю попался билет, которого он не знал. Однако его выручил знакомый – Иконин, который обычно ничего не отвечал на вытянутые билеты и молча их клал на стол перед экзаменаторами.

Он отдал Николаю свой билет – это был вопрос о биноме Ньютона. Николай отлично ответил на вопрос и получил «5».

Глава XII. Латинский экзамен

Николай был наслышан о том, что профессор, принимающий экзамен по латыни, очень строгий и, кажется, ему нравится ставить плохие оценки поступающим. Николай все также сдавал экзамены в компании с Икониным, который начал ответ как всегда первым. На этот раз он не молчал, как обычно, а даже перевел немного текст, хоть и с помощью профессора, но на теоретический вопрос дать ответ не смог. Иртенев успокоился и улыбнулся, это очень не понравилось профессору, который вместо дружеской улыбки рассмотрел презрение. Он предоставил возможность ответить Иртеневу вместо Иконина.

Когда же пришла очередь экзаменоваться Николаю, профессор был очень груб, дал ему очень сложный текст и в результате поставил «2», в то время когда Иконин за экзамен получил «4». Иртенев впервые столкнулся с предвзятым отношением и был настолько поражен, что остальные экзамены сдавал без энтузиазма.

Глава XIII. Я большой

Наконец-то Николай сдал последний экзамен и был успешно зачислен в список студентов. Ему было обидно, что Володя его не поздравил. Несмотря ни на что, Николай, подобно брату, купил трубку, табак и рисунок гуашью, а также вставку для карандаша. Дома он определил, что ни одна из покупок ему не понравилась, а при курении ему и вовсе стало плохо.

Глава XIV. Чем занимались Володя с Дубковым

Николай с Дмитрием отправляются сначала к Дубкову – где застают Володю и его приятеля за игрой в карты. Володя проигрывает и вся компания отправляется в ресторан, чтобы отпраздновать поступление Николая.

Глава XV. Меня поздравляют

В ресторане все поздравляли Николая. В целом всем было весело, хотя брат Володя то и дело краснел из-за поведения Николая, который часто говорил или делал что-либо невпопад. От выпитого шампанского у Николая закружилась голова, а когда он встал, то понял, что его тело как бы живет отдельной жизнью.

Глава XVI. Ссора

В ресторане Николай повздорил с одним из посетителей – неким Колпиковым. Друзья Иртенева в тот момент не присутствовали. Неловкость положения после случившегося стали причиной того, что Николай скрыл этот инцидент, хотя и переживал длительное время. Переполнявшую злость от ссоры Иртенев излил на невинного Дубкова, после чего чувствовал себя неловко.

Глава XVII. Я собираюсь делать визиты

В последний день пребывания в Москве Николай по распоряжению отца собирается нанести визиты некоторым людям, в частности князю Ивану Ивановичу, Ивиным. Иртенев надеется, что ему компанию составит Володя, но тот отказывается.

Глава XVIII. Валахины

Первым визит Николай нанес Валахиным – они жили поблизости. Иртенев пребывал в волнении – он раньше был влюблен в Сонечку. Николай слышал слухи о том, что во время пребывания за границей дилижанс, в котором она находилась, перевернулся, и лицо девушки порезало осколками стекла. Однако при личной встрече Николай не заметил никаких шрамов на лице – Соня ему показалась все той же милой девочкой, как в детстве.

Глава XIX. Корнаковы

Визит к Корнаковым был не столь приятным для Николеньки – сначала его развлекали дочери Корнаковых, затем к разговору присоединились княгиня и князь Михайло – княгиня то и дело утверждала, что Николай очень похож на мать, хоть это было неправдой. Николай узнал, что Корнаковы и Иртеневы являются единственными наследниками Ивана Ивановича.

Глава XX. Ивины

Прием у Ивиных оказался тяжелым и неприятным – генеральский сын совсем не обрадовался его приезду, и лишь выдержал этикетную вежливость, княгиня расплакалась, а князь вел себя так, как будто Николая и вовсе не было у них в доме.

Глава XXI. Князь Иван Иваныч

Последний визит Николай наносит Ивану Ивановичу, после известия о том, что Иртеневы являются наследниками князя, этот визит стал вдвойне неприятным и волнительным.

Дорогие читатели! На нашем сайте вы можете ознакомиться с образом Андрея Болконского, героя романа-эпопеи Льва Толстого “Война и мир”.

Князь оказал Николаю приятный прием, но Иртенев решил, что князь на самом деле ненавидит его, потому, что Николай один из претендентов на его состояние.

Глава XXII. Задушевный разговор с моим другом

Вместе с Дмитрием Николай едет на дачу в Нехлюдовым. Он узнает о том, что Дмитрий влюблен в некую приживалку Любовь Сергеевну.

Глава XXIII. Нехлюдовы

На даче Николай познакомился с Марьей Ивановной – матерью Дмитрия и его сестрой Варей. Также он увидел и Любовь Сергеевну – она поразила Иртенева больше всего. Женщина показалась Николаю на удивление некрасивой, и Иртенев удивленно думал, как Дмитрий мог в нее влюбиться.

Глава XXIV. Любовь

У Нехлюдовых Николай также познакомился с теткой Дмитрия – Софьей Ивановной. Николая удивило то, что эта женщина испытывает истинную любовь ко всем членам семьи.

Глава XXV. Я ознакомливаюсь

Николай узнает, что в семье не одобряют любовь Дмитрия к Любови Сергеевне – это становится причиной споров. Иртеневу у Нехлюдовых очень понравилось – он почувствовал себя здесь взрослым человеком, а не ребенком.

Глава XXVI. Я показываюсь с самой выгодной стороны

Нехлюдовы идут гулять в сад. Николай составляет им компанию. Он не удержался от возможности похвастаться своим родством с Иваном Ивановичем. Во время прогулки Николай еще раз отмечает непривлекательность сестры Дмитрия.

Глава XXVII. Дмитрий

К вечеру у Дмитрия ужасно разболелись зубы. Из-за этого он был в плохом настроении и сначала накричал на горничную, а затем ударил дважды кулаком по голове мальчика-слугу. Однако тут же постыдился этого поступка, свидетелем которого был Николай. После друзья проговорили всю ночь.

Глава XXVIII. В деревне

Николай с Володей отправляются в деревню. По дороге Николай решил, что должен казаться первые два дня грустным, но это ему с трудом удавалось. Он лишь по вечерам вспоминал о своей любви, а вскоре и вовсе забыл о ней. Отец много говорил с Николаем в первое утро и был необыкновенно веселым.

Глава XXIX. Отношения между нами и девочками

Николай опять сближается в общении с Володей и, напротив, отделяется от Кати и Любы. Девочки ему кажется глупыми и жеманными. Николай не понимает, почему они так изменились и, кроме того, не видят ничего плохого в этих изменениях.

Глава XXX. Мои занятия

Николай все лето учился игре на фортепиано и достиг существенных достижений. В свободное время он читал привезенные Володей французские романы. Начитавшись в одном из них, про героя с густыми бровями и решив сделать себе такие же – он натер свои брови порохом и поджег. Брови Николая стали действительно гуще, но к тому времени он уже забыл про этого героя.

Глава XXXI. Сomme il faut

Николенька размышляет об атрибутах и мелочах, которые позволяют человеку выделиться из толпы. Он хочет быть человеком, обладающим безупречной внешностью. Особенно Николая огорчает состояние его ногтей. Со временем Иртенев осознает, как он ошибался, привязываясь к этим внешним атрибутам.

Глава XXXII. Юность

Николай наслаждается летом и отдыхом: он часто гуляет, читает романы и любуется природой. Герой повести чувствует себя счастливым.

Глава XXXIII. Соседи

Николая удивляет перемена отношения отца к их соседям. Раньше Иртеневы были враждебно настроены к Епифановым, но сейчас все изменилось: отец часто ездит к ним в гости и называет «славными людьми». Николаю эти люди не понравились.

Глава XXXIV. Женитьба отца

Второй брак отца состоялся, когда ему было 48. Женой его стала Авдотья Васильевна Епифанова. Летом отец часто ездил в гости к Епифановым, в то время, когда общения семьями практически не происходило. В последний день перед отъездом Володи и Николая отец официально объявил о своем желании жениться на Епифановой.

Глава XXXV. Как мы приняли это известие

Домочадцы все живо обсуждали женитьбу отца. Володя очень негативно воспринял весть о предстоящем событии, он крайне неодобрительно отзывался о будущей мачехе и рассказал Николаю, что какая-то темная история стала причиной этой свадьбы. Также Володя рассказал о любви отца и Мими.

Глава XXXVI. Университет

Володя и Николай уезжают в университет и потому не присутствуют на свадьбе отца, которая состоялась через две недели после их уезда. В университете Николай ведет себя надменно, чем отталкивает от себя всех потенциальных знакомых.

Глава XXXVII. Сердечные дела

Николай был очень влюбчивым – он то и дело в кого-то влюблялся. Иногда это были совершенно незнакомые ему замужние женщины. Однако все его увлечения были мимолетны.

Глава XXXVIII. Свет

Николеньку очень огорчает, что его не зовут на балы. Он втайне завидует брату и отцу, которые являются частыми гостями на подобных мероприятиях. Зимой наконец-то случилось желаемое – Корнаковы приглашают его на бал.

Предлагаем ознакомиться с образом Тихона Щербатого в романе Льва Николаевича Толстого “Война и мир”

Володя помогает Николяю подобрать правильный наряд и привести свой внешний вид в порядок. Однако на балу Никалай теряется и ведет себя крайне глупо – он несет такой вздор, что его избегает даже Володя.

Глава XXXIX. Кутеж

Зимой случилось еще одно событие – Николая позвали на кутеж. Так как юноша никогда не бывал на кутежах, то ему казалось это занятие чем-то необычным и веселым. Он старательно готовился к этому событию. Само же мероприятие его не впечатлило – все делали вид, что им весело, хотя на самом деле это было не так. После кутежа его участник надменно преувеличивали масштаб кутежа и всячески его расхваливали, что немало удивило Иртенева.

Глава XL. Дружба с Нехлюдовыми

Николай стал частым гостем у Нехлюдовых. Ему нравилось проводить время у них, так как он чувствовал себя там как дома. За это время Иртенев узнал, что Варя довольно умная девушка и с ней есть о чем поговорить.

Глава XLI. Дружба с Нехлюдовым

В то время как отношения Николая с родными Нехлюдова были прекрасны, дружба с самым Дмитрием «висела на волоске» – Николай не мог понять некоторых поступков друга. Одним из таких была дружба с Безобедовым – бедным, глуповатым и некрасивым человеком. Со временем Николай стал находить множество недостатков в своем друге и даже поссорился с ним.

Глава XLII. Мачеха

Отношения с мачехой у Николая не улучшились. После того, как осенью она с отцом приехала в Москву, неприязнь только усилилась.


Женщина появлялась при домашних в нижней юбке, или с одежде с открытыми руками, сначала такое положение вещей нравилось Николаю, но затем начало его раздражать – создавалось впечатление, что в Авдотье живут две разные женщины – одна для гостей – ухоженная и веселая, другая для обычной жизни – недовольная и ворчливая.

Глава XLIII. Новые товарищи

Время экзаменов приблизилось, и Николай с ужасом осознал, что он ничего не знает. На помощь ему пришел Оперов, он предложил Николаю готовиться вместе. В скором времени Иртенев познакомился с другими юношами, бедными, но интересными людьми. Николай невнимательно слушал материал часто отвлекался и мечтал, вместо того чтобы слушать, поэтому его дела в подготовке к экзаменам не продвинулись. Он узнал, что он во всем (кроме принадлежности к аристократии) уступает этим новым знакомым и его это огорчило.

Глава XLIV. Зухин и Семенов

Среди новых знакомых Николая особо выделялись Зухин и Семенов.Зухин был небогатым человеком лет 18-ти, учеба яму давалась очень легко, а учителя были о нем очень хорошего мнения и любили его. Семенов был любителем кутежей, в итоге он набрался долгов и чтобы отдать их пошел в солдаты.

Глава XLV. Я проваливаюсь

На экзамен по математике Николай пришел неготовым, и его это даже не волновало. Соответственно он не смог ответить на вопросы билета и поэтому профессор объявил ему, что тот не будет переведен дальше. Николай три дня рыдал, как ребенок, во всех попытках поддержки со стороны друзей или родственников он видел сарказм, ему казалось, что все относятся к нему пренебрежительно. Николай вспомнил про свои «Правила жизни», ему стало стыдно за то, что он не придерживался их. Николай решил написать новые «Правила», но на этот раз их точно придерживаться.

4.3 (86.67%) 6 votes

Лев Николаевич Толстой - один из самых знаменитых русских писателей. Наиболее известными его романами являются «Анна Каренина», «Воскресенье», «Война и мир», а также трилогия «Детство, отрочество, юность». Многие произведения великого писателя экранизировались, поэтому в наше время мы имеем возможность не только читать, но и видеть героев романов воочию. Одной из экранизированных книг является полная интересных событий трилогия «Детство, отрочество, юность». Краткое содержание романа поможет лучше понять проблематику произведения. Возможно, у кого-то повится желание прочитать роман в полном объеме.

Роман «Детство, отрочество, юность»

Лев Николаевич писал свой роман пять лет. Произведение « Детство, отрочество, юность» повествует о жизни мальчика в разных периодах его жизни. Книга описывает переживания, первую влюбленность, обиды, а также чувство несправедливости, которые переживают многие мальчики в периодах взросления. В этой статье мы поговорим о трилогии, которую написал Лев Толстой. «Детство, отрочество, юность» - произведение, которое точно не оставит никого равнодушным.

« Детство, отрочество, юность».Краткое содержание. Книга первая. "Детство"

Роман начинается с описания Николеньки Иртеньева, которому некоторое время назад исполнилось 10 лет. Карл Иванович, учитель, ведет его с братом к родителям. Николенька очень любит своих родителей. Отец объявляет мальчикам, что он забирает их с собой в Москву. Дети расстроены таким решением отца, Николеньке нравится жить в деревне, общаться с Катенькой, своей первой любовью, и ходить на охоту, а еще он очень не хочет расставаться с мамой. Уже полгода Николенька живет у бабушки. На ее день рождения он читает ей стихи.

Вскоре герой понимает, что влюблен в Сонечку, с которой недавно познакомился, и признается в этом Володе. Внезапно его отец получает письмо из деревни о том, что мать Николеньки больна и просит их приехать. Они приезжают и молятся о ее здоровье, но все без толку. Через некоторое время Николенька остался без матери. Это оставило в его душе глубокий след, так как на этом его детство закончилось.

Книга вторая. «Отрочество»

Вторая часть романа « Детство, отрочество, юность» описывает события, которые произошли после того, как Николенька с братом и отцом переезжает в Москву. Он ощущает перемены в себе и в своем отношении к окружающему миру. Николенька способен теперь сопереживать и сочувствовать. Мальчик понимает, как страдает бабушка, потерявшая дочь.

Николенька все глубже уходит в себя, считая, что он некрасив и не достоин счастья. Он завидует своему красавцу-брату. Бабушке Николеньки сообщают, что дети играли с порохом, хотя это была только свинцовая дробь. Она уверена, что Карл состарился и плохо смотрит за детьми, поэтому она меняет им гувернера. Детям тяжело расставаться со своим учителем. Но новый учитель-француз не нравится Николеньке. Мальчик позволяет себе дерзить ему. По непонятной причине Николенька пытается открыть ключом портфель своего отца и при этом ломает ключ. Он думает, что все настроены против него, поэтому ударяет гувернера и ругается с отцом и братом. Его закрывают в чулане и обещают, что высекут розгами. Мальчик чувствует себя очень одиноко и униженно. Когда его выпускают, он просит прощения у отца. У Николеньки начинаются конвульсии, что повергает всех в шок. Проспав двенадцать часов, мальчик чувствует себя лучше и ему приятно, что все беспокоятся за него.

Через некоторое время брат Николеньки, Володя, поступает в университет. Вскоре у них умирает бабушка, вся семья тяжело переживает утрату. Николенька не может понять людей, которые ругаются из-за бабушкиного наследства. Еще он замечает как постарел отец и делает вывод, что с возрастом люди становятся спокойнее и мягче.
Когда остается несколько месяцев до поступления в университет, Николенька начинает усиленно готовиться. Он знакомится с Дмитрием Нехлюдовым, знакомым Володи по университету, и они становятся друзьями.

Книга третья. «Юность»

Роман « Детство, отрочество, юность» в третей части повествует о времени, когда Николенька продолжает готовиться к поступлению в университет на математический факультет. Он ищет свое предназначение в жизни. Вскоре молодой человек поступает в университет, и отец дарит ему экипаж с кучером. Николенька чувствует себя взрослым и пробует закурить трубку. Его начинает тошнить. Он рассказывает об этом случае Нехлюдову, который в свою очередь говорит ему о вреде курения. Но юноше хочется подражать Володе и его другу Дубкову, которые курят, играют в карты и рассказывают о своих любовных похождениях. Николенька идет в ресторан, где пьет шампанское. У него происходит конфликт с Колпиковым. Нехлюдов успокаивает его.

Николай решает поехать в деревню, чтобы навестить могилу своей матери. Он вспоминает детство и думает о будущем. Его отец снова женится, но Николай и Владимир не одобряют его выбор. Вскоре отец начинает плохо ладить со своей женой.

Учеба в университете

Учась в университете, Николай знакомится со многими людьми, смысл жизни которых - только получать удовольствие. Нехлюдов пытается вразумить Николая, но тот поддается мнению большинства. В конечном итоге Николай проваливает экзамены, а утешение Дмитрия расценивает как оскорбление.

Однажды вечером Николай находит свою тетрадь с правилами для себя, в которой писал еще очень давно. Он раскаивается и плачет, а позже начинает писать для себя новую тетрадь с правилами, по которым собирается жить всю жизнь, не изменяя своим принципам.

Заключение

Сегодня мы рассказали о содержании произведения, которое написал Лев Толстой. «Детство, отрочество, юность» - роман с глубоким смыслом. Прочитав его краткое содержание, каждый читатель сможет сделать определенные выводы, несмотря на то, что не читал его в полном объеме. Роман « Детство, отрочество, юность» учит нас не замыкаться в себе со своими переживаниями, а уметь сочувствовать и сопереживать другим людям.

Лев Николаевич Толстой

ЧТО Я СЧИТАЮ НАЧАЛОМ ЮНОСТИ

Я сказал, что дружба моя с Дмитрием открыла мне новый взгляд на жизнь, ее цель и отношения. Сущность этого взгляда состояла в убеждении, что назначение человека есть стремление к нравственному усовершенствованию и что усовершенствование это легко, возможно и вечно. Но до сих пор я наслаждался только открытием новых мыслей, вытекающих из этого убеждения, и составлением блестящих планов нравственной, деятельной будущности; но жизнь моя шла все тем же мелочным, запутанным и праздным порядком.

Те добродетельные мысли, которые мы в беседах перебирали с обожаемым другом моим Дмитрием, чудесным Митей , как я сам с собою шепотом иногда называл его, еще нравились только моему уму, а не чувству. Но пришло время, когда эти мысли с такой свежей силой морального открытия пришли мне в голову, что я испугался, подумав о том, сколько времени я потерял даром, и тотчас же, ту же секунду захотел прилагать эти мысли к жизни, с твердым намерением никогда уже не изменять им.

И с этого времени я считаю начало юности .

Мне был в то время шестнадцатый год в исходе. Учителя продолжали ходить ко мне, St.-Jérôme присматривал за моим учением, и я поневоле и неохотно готовился к университету. Вне учения занятия мои состояли: в уединенных бессвязных мечтах и размышлениях, в деланиях гимнастики, с тем чтобы сделаться первым силачом в мире, в шлянии без всякой определенной цели и мысли по всем комнатам и особенно коридору девичьей и в разглядывании себя в зеркало, от которого, впрочем, я всегда отходил с тяжелым чувством уныния и даже отвращения. Наружность моя, я убеждался, не только была некрасива, но я не мог даже утешать себя обыкновенными утешениями в подобных случаях. Я не мог сказать, что у меня выразительное, умное или благородное лицо. Выразительного ничего не было - самые обыкновенные, грубые и дурные черты; глаза маленькие серые, особенно в то время, когда я смотрелся в зеркало, были скорее глупые, чем умные. Мужественного было еще меньше: несмотря на то, что я был не мал ростом и очень силен по летам, все черты лица были мягкие, вялые, неопределенные. Даже и благородного ничего не было; напротив, лицо мое было такое, как у простого мужика, и такие же большие ноги и руки; а это в то время мне казалось очень стыдно.

В тот год, как я вступил в университет, Святая была как-то поздно в апреле, так что экзамены были назначены на Фоминой, а на Страстной я должен был и говеть и уже окончательно приготавливаться.

Погода после мокрого снега, который, бывало, Карл Иваныч называл «сын за отцом пришел », уже дня три стояла тихая, теплая и ясная. На улицах не видно было клочка снега, грязное тесто заменилось мокрой, блестящей мостовой и быстрыми ручьями. С крыш уже на солнце стаивали последние капели, в палисаднике на деревьях надувались почки, на дворе была сухая дорожка, к конюшне мимо замерзлой кучи навоза и около крыльца между камнями зеленелась мшистая травка. Был тот особенный период весны, который сильнее всего действует на душу человека: яркое, на всем блестящее, но не жаркое солнце, ручьи и проталинки, пахучая свежесть в воздухе и нежно-голубое небо с длинными прозрачными тучками. Не знаю почему, но мне кажется, что в большом городе еще ощутительнее и сильнее на душу влияние этого первого периода рождения весны, - меньше видишь, но больше предчувствуешь. Я стоял около окна, в которое утреннее солнце сквозь двойные рамы бросало пыльные лучи на пол моей невыносимо надоевшей мне классной комнаты, и решал на черной доске какое-то длинное алгебраическое уравнение. В одной руке я держал изорванную мягкую «Алгебру» Франкера, в другой - маленький кусок мела, которым испачкал уже обе руки, лицо и локти полуфрачка. Николай в фартуке, с засученными рукавами, отбивал клещами замазку и отгибал гвозди окна, которое отворялось в палисадник. Его занятие и стук, который он производил, развлекали мое внимание. Притом я был в весьма дурном, недовольном расположении духа. Все как-то мне не удавалось: я сделал ошибку в начале вычисления, так что надо было все начинать с начала; мел я два раза уронил, чувствовал, что лицо и руки мои испачканы, губка где-то пропала, стук, который производил Николай, как-то больно потрясал мои нервы. Мне хотелось рассердиться и поворчать; я бросил мел, «Алгебру» и стал ходить по комнате. Но мне вспомнилось, что нынче Страстная середа, нынче мы должны исповедоваться, и что надо удерживаться от всего дурного; и вдруг я пришел в какое-то особенное, кроткое состояние духа и подошел к Николаю.

Позволь, я тебе помогу, Николай, - сказал я, стараясь дать своему голосу самое кроткое выражение; и мысль, что я поступаю хорошо, подавив свою досаду и помогая ему, еще более усилила во мне это кроткое настроение духа.

Замазка была отбита, гвозди отогнуты, но, несмотря на то, что Николай из всех сил дергал за перекладины, рама не подавалась.

«Если рама выйдет теперь сразу, когда я потяну с ним, - подумал я, - значит грех, и не надо нынче больше заниматься». Рама подалась набок и вышла.

Куда отнести ее? - сказал я.

Позвольте, я сам управлюсь, - отвечал Николай, видимо удивленный и, кажется, недовольный моим усердием, - надо не спутать, а то там, в чулане, они у меня по номерам.

Я замечу ее, - сказал я, поднимая раму.

Мне кажется, что, если бы чулан был версты за две и рама весила бы вдвое больше, я был бы очень доволен. Мне хотелось измучиться, оказывая эту услугу Николаю. Когда я вернулся в комнату, кирпичики и соляные пирамидки были уже переложены на подоконник и Николай крылышком сметал песок и сонных мух, в растворенное окно. Свежий пахучий воздух уже проник в комнату и наполнял ее. Из окна слышался городской шум и чириканье воробьев в палисаднике.

Все предметы были освещены ярко, комната повеселела, легкий весенний ветерок шевелил листы моей «Алгебры» и волоса на голове Николая. Я подошел к окну, сел на него, перегнулся в палисадник и задумался.

Какое-то новое для меня, чрезвычайно сильное и приятное чувство вдруг проникло мне в душу. Мокрая земля, по которой кое-где выбивали ярко-зеленые иглы травы с желтыми стебельками, блестящие на солнце ручьи, по которым вились кусочки земли и щепки, закрасневшиеся прутья сирени с вспухлыми почками, качавшимися под самым окошком, хлопотливое чиликанье птичек, копошившихся в этом кусте, мокрый от таявшего на нем снега черноватый забор, а главное - этот пахучий сырой воздух и радостное солнце говорили мне внятно, ясно о чем-то новом и прекрасном, которое, хотя я не могу передать так, как оно сказывалось мне, я постараюсь передать так, как я воспринимал его, - все мне говорило про красоту, счастье и добродетель, говорило, что как то, так и другое легко и возможно для меня, что одно не может быть без другого, и даже что красота, счастье и добродетель - одно и то же. «Как мог я не понимать этого, как дурен я был прежде, как я мог бы и могу быть хорош и счастлив в будущем! - говорил я сам себе. - Надо скорей, скорей, сию же минуту сделаться другим человеком и начать жить иначе». Несмотря на это, я, однако, долго еще сидел на окне, мечтая и ничего не делая. Случалось ли вам летом лечь спать днем в пасмурную дождливую погоду и, проснувшись на закате солнца, открыть глаза и в расширяющемся четырехугольнике окна, из-под полотняной сторы, которая, надувшись, бьется прутом об подоконник, увидать мокрую от дождя, тенистую, лиловатую сторону липовой аллеи и сырую садовую дорожку, освещенную яркими косыми лучами, услыхать вдруг веселую жизнь птиц в саду и увидать насекомых, которые вьются в отверстии окна, просвечивая на солнце, почувствовать запах последождевого воздуха и подумать: «Как мне не стыдно было проспать такой вечер», - и торопливо вскочить, чтобы идти в сад порадоваться жизнью? Если случалось, то вот образчик того сильного чувства, которое я испытывал в это время.

Глава I
Что я считаю началом юности

Я сказал, что дружба моя с Дмитрием открыла мне новый взгляд на жизнь, ее цель и отношения. Сущность этого взгляда состояла в убеждении, что назначение человека есть стремление к нравственному усовершенствованию и что усовершенствование это легко, возможно и вечно. Но до сих пор я наслаждался только открытием новых мыслей, вытекающих из этого убеждения, и составлением блестящих планов нравственной, деятельной будущности; но жизнь моя шла все тем же мелочным, запутанным и праздным порядком.

Те добродетельные мысли, которые мы в беседах перебирали с обожаемым другом моим Дмитрием, чудесным Митей, как я сам с собою шепотом иногда называл его, еще нравились только моему уму, а не чувству. Но пришло время, когда эти мысли с такой свежей силой морального открытия пришли мне в голову, что я испугался, подумав о том, сколько времени я потерял даром, и тотчас же, в ту же секунду захотел прилагать эти мысли к жизни, с твердым намерением никогда уже не изменять им.

И с этого времени я считаю начало юности .

Мне был в то время шестнадцатый год в исходе. Учителя продолжали ходить ко мне. St.-Jérôme присматривал за моим учением, и я поневоле и неохотно готовился к университету. Вне учения занятия мои состояли: в уединенных бессвязных мечтах и размышлениях, в деланиях гимнастики, с тем чтобы сделаться первым силачом в мире, в шлянии без всякой определенной цели и мысли по всем комнатам и особенно коридору девичьей и в разглядывании себя в зеркало, от которого, впрочем, я всегда отходил с тяжелым чувством уныния и даже отвращения. Наружность моя, я убеждался, не только была некрасива, но я не мог даже утешать себя обыкновенными утешениями в подобных случаях. Я не мог сказать, что у меня выразительное, умное или благородное лицо. Выразительного ничего не было – самые обыкновенные, грубые и дурные черты; глаза маленькие, серые, особенно в то время, когда я смотрелся в зеркало, были скорее глупые, чем умные. Мужественного было еще меньше: несмотря на то, что я был не мал ростом и очень силен по летам, все черты лица были мягкие, вялые, неопределенные. Даже и благородного ничего не было; напротив, лицо мое было такое, как у простого мужика, и такие же большие ноги и руки; а это в то время мне казалось очень стыдно.

Глава II
Весна

В тот год, как я вступил в университет, святая была как-то поздно в апреле, так что экзамены были назначены на Фоминой, а на страстной я должен был и говеть, и уже окончательно приготавливаться.

Погода после мокрого снега, который, бывало, Карл Иваныч называл«сын за отцом пришел», уже дня три стояла тихая, теплая и ясная. На улицах не видно было клочка снега, грязное тесто заменилось мокрой, блестящей мостовой и быстрыми ручьями. С крыш уже на солнце стаивали последние капели, в палисаднике на деревьях надувались почки, на дворе была сухая дорожка, к конюшне мимо замерзлой кучи навоза и около крыльца между камнями зеленелась мшистая травка. Был тот особенный период весны, который сильнее всего действует на душу человека: яркое, на всем блестящее, но не жаркое солнце, ручьи и проталинки, пахучая свежесть в воздухе и нежно-голубое небо с длинными прозрачными тучками. Не знаю почему, но мне кажется, что в большом городе еще ощутительнее и сильнее на душу влияние этого первого периода рождения весны, – меньше видишь, но больше предчувствуешь. Я стоял около окна, в которое утреннее солнце сквозь двойные рамы бросало пыльные лучи на пол моей невыносимо надоевшей мне классной комнаты, и решал на черной доске какое-то длинное алгебраическое уравнение. В одной руке я держал изорванную мягкую «Алгебру» Франкера, в другой – маленький кусок мела, которым испачкал уже обе руки, лицо и локти полуфрачка. Николай в фартуке, с засученными рукавами, отбивал клещами замазку и отгибал гвозди окна, которое отворялось в палисадник. Его занятие и стук, который он производил, развлекали мое внимание. Притом я был в весьма дурном, недовольном расположении духа. Все как-то мне не удавалось: я сделал ошибку в начале вычисления, так что надо было все начинать сначала; мел я два раза уронил, чувствовал, что лицо и руки мои испачканы, губка где-то пропала, стук, который производил Николай, как-то больно потрясал мои нервы. Мне хотелось рассердиться и поворчать; я бросил мел, «Алгебру» и стал ходить по комнате. Но мне вспомнилось, что нынче страстная середа, нынче мы должны исповедоваться и что надо удерживаться от всего дурного; и вдруг я пришел в какое-то особенное, кроткое состояние духа и подошел к Николаю.

– Позволь, я тебе помогу, Николай, – сказал я, стараясь дать своему голосу самое кроткое выражение; и мысль, что я поступаю хорошо, подавив свою досаду и помогая ему, еще более усилила во мне это кроткое настроение духа.

Замазка была отбита, гвозди отогнуты, но, несмотря на то, что Николай из всех сил дергал за перекладины, рама не подавалась.

«Если рама выйдет теперь сразу, когда я потяну с ним, – подумал я, – значит, грех, и не надо нынче больше заниматься». Рама подалась набок и вышла.

– Куда отнести ее? – сказал я.

– Позвольте, я сам управлюсь, – отвечал Николай, видимо, удивленный и, кажется, недовольный моим усердием, – надо не спутать, а то там, в чулане, они у меня по номерам.

– Я замечу ее, – сказал я, поднимая раму.

Мне кажется, что, если бы чулан был версты за две и рама весила бы вдвое больше, я был бы очень доволен. Мне хотелось измучиться, оказывая эту услугу Николаю. Когда я вернулся в комнату, кирпичики и соляные пирамидки были уже переложены на подоконник и Николай крылышком сметал песок и сонных мух в растворенное окно. Свежий пахучий воздух уже проник в комнату и наполнял ее. Из окна слышался городской шум и чиликанье воробьев в палисаднике.

Все предметы были освещены ярко, комната повеселела, легкий весенний ветерок шевелил листы моей «Алгебры» и волоса на голове Николая. Я подошел к окну, сел на него, перегнулся в палисадник и задумался.

Какое-то новое для меня, чрезвычайно сильное и приятное чувство вдруг проникло мне в душу. Мокрая земля, по которой кое-где выбивали ярко-зеленые иглы травы с желтыми стебельками, блестящие на солнце ручьи, по которым вились кусочки земли и щепки, закрасневшиеся прутья сирени с вспухлыми почками, качавшимися под самым окошком, хлопотливое чиликанье птичек, копошившихся в этом кусте, мокрый от таявшего на нем снега черноватый забор, а главное – этот пахучий сырой воздух и радостное солнце говорили мне внятно, ясно о чем-то новом и прекрасном, которое, хотя я не могу передать так, как оно сказывалось мне, я постараюсь передать так, как я воспринимал его, – все мне говорило про красоту, счастье и добродетель, говорило, что как то, так и другое легко и возможно для меня, что одно не может быть без другого, и даже что красота, счастье и добродетель – одно и то же. «Как мог я не понимать этого, как дурен я был прежде, как я мог бы и могу быть хорош и счастлив в будущем! – говорил я сам себе. – Надо скорей, скорей, сию же минуту сделаться другим человеком и начать жить иначе». Несмотря на это, я, однако, долго еще сидел на окне, мечтая и ничего не делая. Случалось ли вам летом лечь спать днем в пасмурную дождливую погоду и, проснувшись на закате солнца, открыть глаза и в расширяющемся четырехугольнике окна, из-под полотняной сторы, которая, надувшись, бьется прутом об подоконник, увидать мокрую от дождя, тенистую, лиловатую сторону липовой аллеи и сырую садовую дорожку, освещенную яркими косыми лучами, услыхать вдруг веселую жизнь птиц в саду и увидать насекомых, которые вьются в отверстии окна, просвечивая на солнце, почувствовать запах последождевого воздуха и подумать: «Как мне не стыдно было проспать такой вечер», – и торопливо вскочить, чтобы идти в сад порадоваться жизнью? Если случалось, то вот образчик того сильного чувства, которое я испытывал в это время.

Глава III
Мечты

«Нынче я исповедаюсь, очищаюсь от всех грехов, – думал я, – и больше уж никогда не буду… (тут я припомнил все грехи, которые больше всего мучили меня). Буду каждое воскресенье ходить непременно в церковь, и еще после целый час читать Евангелие, потом из беленькой, которую я буду получать каждый месяц, когда поступлю в университет, непременно два с полтиной (одну десятую) я буду отдавать бедным, и так, чтобы никто не знал: и не нищим, а стану отыскивать таких бедных, сироту или старушку, про которых никто не знает.

У меня будет особенная комната (верно, St.-Jérôme’ова) и я буду сам убирать ее и держать в удивительной чистоте; человека же ничего для себя не буду заставлять делать. Ведь он такой же, как и я. Потом буду ходить каждый день в университет пешком (а ежели мне дадут дрожки, то продам их и деньги эти отложу тоже на бедных) и в точности буду исполнять все (что было это «все», я никак бы не мог сказать тогда, но я живо понимал и чувствовал это «все» разумной, нравственной, безупречной жизни). Буду составлять лекции и даже вперед проходить предметы, так что на первом курсе буду первым и напишу диссертацию; на втором курсе уже вперед буду знать все, и меня могут перевести прямо в третий курс, так что я восемнадцати лет кончу курс первым кандидатом с двумя золотыми медалями, потом выдержу на магистра, на доктора и сделаюсь первым ученым в России… даже в Европе я могу быть первым ученым… Ну, а потом? – спрашивал я сам себя, но тут я припомнил, что эти мечты – гордость, грех, про который нынче же вечером надо будет сказать духовнику, и возвратился к началу рассуждений: – Для приготовления к лекциям я буду ходить пешком на Воробьевы горы; выберу себе там местечко под деревом и буду читать лекции; иногда возьму с собой что-нибудь закусить: сыру или пирожок от Педотти, или что-нибудь. Отдохну и потом стану читать какую-нибудь хорошую книгу, или буду рисовать виды, или играть на каком-нибудь инструменте (непременно выучусь играть на флейте). Потом она тоже будет ходить гулять на Воробьевы горы и когда-нибудь подойдет ко мне и спросит: кто я такой? Я посмотрю на нее этак печально и скажу, что я сын священника одного и что я счастлив только здесь, когда один, совершенно один-одинешенек. Она подаст мне руку, скажет что-нибудь и сядет подле меня. Так каждый день мы будем приходить сюда, будем друзьями, и я буду целовать ее… Нет, это нехорошо. Напротив, с нынешнего дня я уж больше не буду смотреть на женщин. Никогда, никогда не буду ходить в девичью, даже буду стараться не проходить мимо; а через три года выйду из-под опеки и женюсь непременно. Буду делать нарочно движенья как можно больше, гимнастику каждый день, так что, когда мне будет двадцать пять лет, я буду сильней Раппо. Первый день буду держать по полпуда «вытянутой рукой» пять минут, на другой день двадцать один фунт, на третий день двадцать два фунта и так далее, так что, наконец, по четыре пуда в каждой руке, и так, что буду сильнее всех в дворне; и когда вдруг кто-нибудь вздумает оскорбить меня или станет отзываться непочтительно об ней, я возьму его так, просто, за грудь, подниму аршина на два от земли одной рукой и только подержу, чтоб чувствовал мою силу, и оставлю; но, впрочем, и это нехорошо; нет, ничего, ведь я ему зла не сделаю, а только докажу, что я…»

Да не упрекнут меня в том, что мечты моей юности так же ребячески, как мечты детства и отрочества. Я убежден в том, что, ежели мне суждено прожить до глубокой старости и рассказ мой догонит мой возраст, я стариком семидесяти лет буду точно так же невозможно ребячески мечтать, как и теперь. Буду мечтать о какой-нибудь прелестной Марии, которая полюбит меня, беззубого старика, как она полюбила Мазепу, о том, как мой слабоумный сын вдруг сделается министром по какому-нибудь необыкновенному случаю, или о том, как вдруг у меня будет пропасть миллионов денег. Я убежден, что нет человеческого существа и возраста, лишенного этой благодетельной, утешительной способности мечтания. Но, исключая общей черты невозможности – волшебности мечтаний, мечтания каждого человека и каждого возраста имеют свой отличительный характер. В тот период времени, который я считаю пределом отрочества и началом юности, основой моих мечтаний были четыре чувства: любовь к ней, к воображаемой женщине, о которой я мечтал всегда в одном и том же смысле и которую всякую минуту ожидал где-нибудь встретить. Эта она была немножко Сонечка, немножко Маша, жена Василья, в то время, как она моет белье в корыте, и немножко женщина с жемчугами на белой шее, которую я видел очень давно в театре, в ложе подле нас. Второе чувство было любовь любви. Мне хотелось, чтобы все меня знали и любили. Мне хотелось сказать свое имя: Николай Иртеньев, и чтобы все были поражены этим известием, обступили меня и благодарили бы за что-нибудь. Третье чувство было надежда на необыкновенное, тщеславное счастье – такая сильная и твердая, что она переходила в сумасшествие. Я так был уверен, что очень скоро, вследствие какого-нибудь необыкновенного случая, вдруг сделаюсь самым богатым и самым знатным человеком в мире, что беспрестанно находился в тревожном ожидании чего-то волшебно счастливого. Я все ждал, что вот начнется, и я достигну всего, чего может желать человек, и всегда повсюду торопился, полагая, что уже начинается там, где меня нет. Четвертое и главное чувство было отвращение к самому себе и раскаяние, но раскаяние до такой степени слитое с надеждой на счастие, что оно не имело в себе ничего печального. Мне казалось так легко и естественно оторваться от всего прошедшего, переделать, забыть все, что было, и начать свою жизнь со всеми ее отношениями совершенно снова, что прошедшее не тяготило, не связывало меня. Я даже наслаждался в отвращении к прошедшему и старался видеть его мрачнее, чем оно было. Чем чернее был круг воспоминаний прошедшего, тем чище и светлее выдавалась из него светлая, чистая точка настоящего и развивались радужные цвета будущего. Этот-то голос раскаяния и страстного желания совершенства и был главным новым душевным ощущением в ту эпоху моего развития, и он-то положил новые начала моему взгляду на себя, на людей и на мир божий. Благой, отрадный голос, столько раз с тех пор, в те грустные времена, когда душа молча покорялась власти жизненной лжи и разврата, вдруг смело восстававший против всякой неправды, злостно обличавший прошедшее, указывавший, заставляя любить ее, ясную точку настоящего и обещавший добро и счастье в будущем, – благой, отрадный голос! Неужели ты перестанешь звучать когда-нибудь?

Глава IV
Наш семейный кружок

Папа эту весну редко бывал дома. Но зато, когда это случалось, он бывал чрезвычайно весел, бренчал на фортепьянах свои любимые штучки, делал сладенькие глазки и выдумывал про всех нас и Мими шуточки, вроде того, что грузинский царевич видел Мими на катанье и так влюбился, что подал прошение в синод об разводной, что меня назначают помощником к венскому посланнику, – и с серьезным лицом сообщал нам эти новости; пугал Катеньку пауками, которых она боялась; был очень ласков с нашими приятелями Дубковым и Нехлюдовым и беспрестанно рассказывал нам и гостям свои планы на будущий год. Несмотря на то, что планы эти почти каждый день изменялись и противоречили один другому, они были так увлекательны, что мы их заслушивались, и Любочка, не смигивая, смотрела прямо на рот папа, чтобы не проронить ни одного слова. То план состоял в том, чтобы нас оставить в Москве в университете, а самому с Любочкой ехать на два года в Италию, то в том, чтоб купить именье в Крыму, на южном берегу, и ездить туда каждое лето, то в том, чтобы переехать в Петербург со всем семейством, и т. п. Но, кроме особенного веселья, в папа последнее время произошла еще перемена, очень удивлявшая меня. Он сшил себе модное платье – оливковый фрак, модные панталоны со штрипками и длинную бекешу, которая очень шла к нему, и часто от него прекрасно пахло духами, когда он ездил в гости, и особенно к одной даме, про которую Мими не говорила иначе, как со вздохом и с таким лицом, на котором так и читаешь слова: «Бедные сироты! Несчастная страсть! Хорошо, что ее уж нет», и т. п. Я узнал от Николая, потому что папа ничего не рассказывал нам про свои игорные дела, что он играл особенно счастливо эту зиму; выиграл что-то ужасно много, положил деньги в ломбард и весной не хотел больше играть. Верно, от этого, боясь не удержаться, ему так хотелось поскорее уехать в деревню. Он даже решил, не дожидаясь моего вступления в университет, тотчас после пасхи ехать с девочками в Петровское, куда мы с Володей должны были приехать после.

Володя всю эту зиму и до самой весны был неразлучен с Дубковым (с Дмитрием же они начинали холодно расходиться). Главные их удовольствия, сколько я мог заключить по разговорам, которые слышал, постоянно заключались в том, что они беспрестанно пили шампанское, ездили в санях под окна барышни, в которую, как кажется, влюблены были вместе, и танцевали визави уже не на детских, а на настоящих балах. Это последнее обстоятельство, несмотря на то, что мы с Володей любили друг друга, очень много разъединило нас. Мы чувствовали слишком большую разницу – между мальчиком, к которому ходят учителя, и человеком, который танцует на больших балах, – чтобы решиться сообщать друг другу свои мысли. Катенька была уже совсем большая, читала очень много романов, и мысль, что она скоро может выйти замуж, уже не казалась мне шуткой; но, несмотря на то, что и Володя был большой, они не сходились с ним и даже, кажется, взаимно презирали друг друга. Вообще, когда Катенька бывала одна дома, ничто, кроме романов, ее не занимало, и она большей частью скучала; когда же бывали посторонние мужчины, то она становилась очень жива и любезна и делала глазами то, что уже я понять никак не мог, что она этим хотела выразить. Потом только, услыхав в разговоре от нее, что одно позволительное для девицы кокетство – это кокетство глаз, я мог объяснить себе эти странные неестественные гримасы глазами, которые других, кажется, вовсе не удивляли. Любочка тоже уже начинала носить почти длинное платье, так что ее гусиные ноги были почти не видны, но она была такая же плакса, как и прежде. Теперь она мечтала уже выйти замуж не за гусара, а за певца или музыканта и с этой целью усердно занималась музыкой. St.-Jérôme, который, зная, что остается у нас в доме только до окончания моих экзаменов, приискал себе место у какого-то графа, с тех пор как-то презрительно смотрел на наших домашних. Он редко бывал дома, стал курить папиросы, которые были тогда большим щегольством, и беспрестанно свистал через карточку какие-то веселенькие мотивы. Мими становилась с каждым днем все огорченнее и огорченнее и, казалось, с тех пор, как мы все начинали вырастать большими, ни от кого и ни от чего не ожидала ничего хорошего.

Когда я пришел обедать, я застал в столовой только Мими, Катеньку, Любочку и St.-Jérôme’а; папа не был дома, а Володя готовился к экзамену с товарищами в своей комнате и потребовал обед к себе. Вообще это последнее время большей частью первое место за столом занимала Мими, которую мы никто не уважали, и обед много потерял своей прелести. Обед уже не был, как при maman или бабушке, каким-то обрядом, соединяющим в известный час все семейство и разделяющим день на две половины. Мы позволяли себе опаздывать, приходить ко второму блюду, пить вино в стаканах (чему подавал пример сам St.-Jérôme), разваливаться на стуле, вставать не дообедав и тому подобные вольности. С тех пор обед перестал быть, как прежде, ежедневным семейным радостным торжеством. То ли дело, бывало, в Петровском, когда в два часа все, умытые, одетые к обеду, сидят в гостиной и, весело разговаривая, ждут условленного часа. Именно в то самое время, как хрипят часы в официантской, чтоб бить два, с салфеткой на руке, с достойным и несколько строгим лицом, тихими шагами входит Фока. «Кушанье готово!» – провозглашает он громким, протяжным голосом, и все с веселыми, довольными лицами, старшие впереди, младшие сзади, шумя крахмаленными юбками и поскрипывая сапогами и башмаками, идут в столовую и, негромко переговариваясь, рассаживаются на известные места. Или то ли дело, бывало, в Москве, когда все, тихо переговариваясь, стоят перед накрытым столом в зале, дожидаясь бабушки, которой Гаврило уже прошел доложить, что кушанье поставлено, – вдруг отворяется дверь, слышен шорох платья, шарканье ног, и бабушка, в чепце с каким-нибудь необыкновенным лиловым бантом, бочком, улыбаясь или мрачно косясь (смотря по состоянию здоровья), выплывает из своей комнаты. Гаврило бросается к ее креслу, стулья шумят, и, чувствуя, как по спине пробегает какой-то холод – предвестник аппетита, берешься за сыроватую крахмаленную салфетку, съедаешь корочку хлеба и с нетерпеливой и радостной жадностью, потирая под столом руки, поглядываешь на дымящие тарелки супа, которые по чинам, годам и вниманию бабушки разливает дворецкий.

Теперь я уже не испытывал никакой ни радости, ни волнения, приходя к обеду.

Болтовня Мими, St.-Jérôme’а и девочек о том, какие ужасные сапоги носит русский учитель, как у княжон Корнаковых платья с воланами и т. д., – болтовня их, прежде внушавшая мне искреннее презрение, которое я, особенно в отношении Любочки и Катеньки, не старался скрывать, не вывела меня из моего нового, добродетельного расположения духа. Я был необыкновенно кроток; улыбаясь, слушал их особенно ласково, почтительно просил передать мне квасу и согласился с St.-Jérôme’ом, поправившим меня в фразе, которую я сказал за обедом, говоря, что красивее говорить je puis, чем je peux. Должен, однако, сознаться, что мне было несколько неприятно то, что никто не обратил особенного внимания на мою кротость и добродетель. Любочка показала мне после обеда бумажку, на которой она записала все свои грехи; я нашел, что это очень хорошо, но что еще лучше в душе своей записать все свои грехи, и что «все это не то».

– Отчего же не то? – спросила Любочка.

– Ну, да и это хорошо; ты меня не поймешь, – и я пошел к себе на верх, сказав St.-Jérôme’у, что иду заниматься, но, собственно, с тем, чтобы до исповеди, до которой оставалось часа полтора, написать себе на всю жизнь расписание своих обязанностей и занятий, изложить на бумаге цель своей жизни и правила, по которым всегда уже, не отступая, действовать.

Название произведения: Юность
Лев Николаевич Толстой
Год написания: 1857
Жанр произведения: автобиографическая повесть
Главные герои: Николай Иртеньев - рассказчик, прототип Льва Толстого, Владимир Иртеньев - брат героя, Дмитрий Нехлюдов - товарищ, Дубков - друг Володи .

Чтобы раскрыть для себя увлекательный сюжет становления личности студента важно прочитать краткое содержание повести «Юность» для читательского дневника.

Сюжет

Николаю Иртеньеву уже 15 лет. Следующим этапом его жизни является поступление в университет. Юноша довольно горд, нарисовал для себя беззаботное будущее. Он заводит тетрадку, где решает записывать личные «Правила жизни». Люди не соответствующие этим записям подвергаются категорическому осуждению. Познакомившись с монахом Николай решает исповедаться. В душе чувствовалась легкость. Казалось, все начинается с чистого листа. В учебное заведение Николеньке поступить удалось. Но конкретной цели в жизни не видно. Дружба с Нехлюдовым побуждает его быть морально чистым, сдержанным, взрослым. Но другая часть души склоняется к веселой жизни, которую ведет его брат. А это любовные похождения, азартные игры и другие занятия. В итоге дурная сторона личности берет верх, Николай погружается в разгульную жизнь. В итоге это принесло душевную пустоту и провал в учебе. В конце рассказа молодой человек раскаивается и хочет никогда не изменять высоким правилам.

Вывод (мое мнение)

Сила воли не приходит просто так, над ней нужно кропотливо работать. Потеряв бдительность легко быть обманутым окружающими. Не все так радужно, как кажется. За удовольствиями стоят лишь разочарования. А вот человек смиренный, не изменяющий себе может стать счастливым.