Письма к молодым читателям. Д.С

,
кандидат филологических наук,
доцент кафедры русской филологии ТГТУ

Проблемы творчества Д. С. Лихачева

Личность Д.С. Лихачева сравнима с масштабностью эпох, в которых он жил, работал и творил. Как обычный русский человек, он прошел через многие беды и испытания, но как патриот Земли Русской остался верен ей до конца своих дней.

Он оценивал жизнь и людей с позиций православного человека, гуманиста, истинного интеллигента. Чуткое сердце, душевная доброта и простота, широта мышления составляли величие его фигуры в литературном и научном мире.

Размышляя над романом Б. Пастернака «Доктор Живого», Дмитрий Сергеевич сравнил понимание хода истории Пастернаком и Толстым, сближая их позиции о роли личности в истории: «Не будь у Толстого его исторического мировоззрения… была бы трагедия лиц. Кутузов легко отошел бы в тень перед Наполеоном, и народ, нация оказались бы где-то внизу событий. Это понимал и Пастернак» .

Действительно, для Толстого и русского народа фигура Наполеона была далеко не величественна, ибо, по Толстому, «и нет величия там, где нет простоты, добра и правды». Жизнь Д.С. Лихачева — есть правдивое и добросовестное служение Отечеству, науке, своему народу, а потому есть пример истинного величия.

Творческое наследие Дмитрия Сергеевича масштабно по объему и глубоко по своей сути. Это фундаментальные исследования и открытия в области древнерусской литературы, истории русской литературы, фольклористики, истории Древней Руси, истории древнерусского языка, современной лингвистики, этнолингвистики, этнографии, искусствоведения, культурологии, архитектуры, теории литературы.

Ученому принадлежат переводы древнерусских текстов, сотни статей, десятки научных изданий. Его «живое» слово публициста не потеряло своей актуальности и сегодня.

Научные пристрастия Д.С. Лихачева определились уже в студенческие годы (Петербургский университет, факультет общественных наук 1923-1928гг.). Он писал: «Чем шире развивались гонения на Церковь и чем многочисленнее становились расстрелы… тем острее и острее ощущалась всеми нами жалость к погибающей России… И с этим чувством жалости и печали я стал заниматься в университете с 1923г. древней русской литературой и древнерусским искусством» .

Слова в защиту Русской Православной Церкви от притеснений ее Советской властью, произнесенные молодым ученым на заседании студенческого клуба «Космической академии наук» (1928г.), оказались роковыми: его ждали арест, Соловецкий лагерь, Беломорско-Балтийский Канал. По возвращении и реабилитации Д.С. Лихачев с 1938г. работает в Институте русской литературы (Пушкинский дом) в Ленинграде, всецело посвящает себя научным изысканиям. В 1941г. им защищена кандидатская диссертация по истории новгородского летописания, а в 1947г. — докторская диссертация «Очерки по истории литературных форм летописания XI — XVI вв.»

Наиболее известными работами Дмитрия Сергеевича являются следующие монографии:
1. Культура Руси времени Андрея Рублева и Епифания Премудрого. — М. — Л.: Изд-во АН СССР, 1962.
2. Поэтика древнерусской литературы. — М. — Л.: Изд-во «Наука»,1967.
3. «Слово о полку Игореве» — героический пролог русской литературы. — Л.: Изд-во «Худ. литер.» — 1967.
4. Человек в литературе Древней Руси. — М.: Изд-во «Наука»,1970.
5. Развитие русской литературы X — XVII вв. Эпохи и стили. — Л.: Изд-во «Наука», 1973.

В чем же состоит новаторство Лихачева в изучении и интерпретации древнерусских текстов?

Ученый обобщил все имеющиеся научные изыскания в области древней русской литературы XIX — 1 пол. XX вв. Ранее древнерусские памятники рассматривались лишь как произведения исторические. Д.С. Лихачев доказал, что древнерусские тексты — это произведения прежде всего художественные, которые следует изучать с точки зрения теории литературы.

В древних текстах ученый усмотрел определенную литературную систему. Он предложил особый термин для обозначения роли традиции, канона в древних памятниках — «литературный этикет», который объяснял современному читателю логику поведения героя (он действовал сообразно событию), как до?лжно описывать событие (какими словами) и как оно должно? было совершаться. Герой (князь, боярин, монах, дружинник) действовал по традиции, так, как предусмотрено «этикетом»: его поведение диктовалось его социальным положением. Этим объясняется стереотип поведения и отсутствие индивидуализации в изображении древнерусского человека. Литературный этикет определялся и в повторяемости ситуаций, в нормированности стиля текста. Но, по Лихачеву, повторяемость форм не значила их бедность. Древнерусская литература следовала этикету как некоему закону художественного творчества.

Дмитрий Сергеевич работает над тщательным переводом древнерусских текстов, стараясь максимально сохранить авторское слово, прослеживает жанровую структуру памятников, «движение» поэтики (определение художественного метода и стиля), изменения в способах и приемах изображения героев, исследует причины развития древней русской литературы. Но у Лихачева это не «сухая» теория, а живой рассказ о древнерусских героях в историческом, культурно-этнографическом и этнолингвистическом контекстах.

Древнерусская литература не знает красок в изображении человека — в ней все выпукло: черная или белая. Исследуя жанр жития академик Шахматов усмотрел противоречие в изображении характера святого: в начале он — грешник, в конце автор изображает его идеальным.

С точки зрения Лихачева, здесь нет никакого противоречия. Это было закономерно в древней литературе. Он доказывает, что древний человек наивно верил в возможность мгновенного изменения человека, ибо в основе его поведения лежала прихоть, воля. Этот человек верил в Чудо — мгновенное преображение. Именно так объясняется механичность характера: Владимир Святославович (Креститель) в начале летописи грешник, язычник, у него 300 жен, а в конце — он христианин, примерный князь и муж, его облик идеален.

Анализируя движение жанра жития и его видоизменение в жанр плетение словес (на примере жития Стефана Пермского Епифания Премудрого) в XIV-XV вв., Лихачев подчеркивает, как меняется герой (это уже не князь, а обычный человек, и его геройство — не битва и не победа, а — крещение, верность христианству). Здесь происходит рождение нового стиля — жанр жития превращается в панегирик (торжественная похвала). Лихачев говорит, что основная причина возникновения стиля в том, что на главное место выдвигается не поступок, а эмоции, причем бурные (этого и требовал жанр плетения словес). В основе этого стиля лежит гиперболизация. Впервые изображается внутреннее состояние человека, его психология — это Добро или Зло, нет понятия характера. Лихачев подчеркивает, что характер воспринимается как движение от Зла к Добру. Автор определяет это движение чудом, мгновенным преображением, мотивированным Божьей Благодатью. Лихачев говорил здесь о младенческом понимании характера древнерусским автором.

Исследуя жанр воинской повести (на примере «Жития Александра Невского», XIII в.), Лихачев говорит о появлении индивидуальности действующих лиц — прием, пришедший в повесть из фольклора. В фольклоре уже была выработана традиция эпической характеристики персонажа. Литература переносила характер и описание из фольклора, а не создавала его сама. Лихачев подмечает, что впервые в эпических событиях изображается не только князь, но и народ как герой повести.

Напомню всем известные строки: «Не пристало ли нам, братья, начать старыми словами ратных повестей о походе Игоревом, Игоря Светославича? Начаться же этой песне по былям нашего времени, а не по обычаю Боянову» . По поводу «Слова» Дмитрий Сергеевич писал:
«Мне хочется представить себе: о чем прежде всего подумает читатель, беря в руки эту небольшую книжку и прочтя на ее обложке с детства знакомое название древнего русского литературного произведения. Может быть, ему вспомнятся школьные годы, когда он писал классное сочинение о »Слове« или отвечал о нем на уроке. Может быть, читатель подумает, что книжка на эту тему не будет интересной. Ведь памятник всегда казался ему не очень понятным… Но вслед за тем, вероятно, перед ним мелькнут и другие воспоминания и хорошие отдельные строки, запавшие в душу и запомнившиеся на всю жизнь.

Древняя русская литература? Двенадцатый век? Нечто от нас очень далекое? Нет, нет и нет! Наши представления о «Слове» сливаются с воспоминаниями нашей юности. И это понятно. Ведь и само «Слово» — это юность русской литературы» .

Есть ли еще более простое и более загадочное произведение Древней Руси? Д.С. Лихачев опроверг теорию 60-х годов XIX века о времени написания «Слова» (академик Зимин, французский ученый Мазон утверждали, что «Слово» написано после «Задонщины» (XIV в.) и является подражанием этому тексту). Проведя тщательный сопоставительный анализ, академик доказал, что время написания «Слова» — XII в. (не позднее и не ранее 1187г.). Посвятив «Слову» большую монографию, Лихачев осветил в ней, в частности, вопросы: Русь в период написания «Слова», тема и идея произведения, жанровая природа, «Слово» в контексте древней русской литературы, природа «Слова» и другие.

Среди них до сих пор дискуссионным является вопрос об авторе «Слова» и о жанре произведения. Дмитрий Сергеевич доказал связь «Слова» с народной поэзией (на примере многочисленных плачей и песен, лирических восклицаний, «Золотого слова», песенной славы, прославлений), так распространенной в летописях XIII в. По форме и созданию «Слово» близко этим жанрам, но все-таки это особый жанр народной поэзии, не успевший окончательно сложиться к XII веку.

По мысли Лихачева, главным героем «Слова» является не Игорь, не Святослав, а Русская Земля. Лихачев не называет имени автора (анонимность характерна для литературы этого периода), хотя известно об авторе многое: он участник событий или очевидец, хорошо знает князей, тонко чувствует природу, сопереживает героям, он близок князю — это человек не из народа.

Академик Б. Рыбаков предположил, что «Слово» мог написать киевский боярин Петр Бориславич. Но существует другая версия.
«Переводчик А. Степанов, а вслед за ним и писатель В. Набоков обратили внимание на то место, где рядом с Бояном появляется еще один сочинитель: «Сказали Боян и Ходына, оба Святославовы песнетворцы…» Место это было восстановлено в конце XIX в. историком Иваном Забелиным. В подлиннике текст…песни не был разбит на слова. Эту работу проделали первые публикаторы… Так, имя Ходына они написали как «ходы на». У Бояна в XI в. был свой киевский князь Святослав, а у автора «Слова» век спустя — свой. Значит, и Бояна, и автора можно назвать «Святославовыми песнетворцами». А если вспомнить, что в начале автор «Слова» уже пел вместе с Бояном, воображая, как тот сочинил бы зачин… то припевка Бояна и Ходына… Игорю позволила предположить, что Ходына — это автор «Слова».

Десятки поэтов XII в., жившие в Европе и Азии, в конце своих поэм ставили «печать», упоминая себя в 3 лице. Видимо, и автор «Слова» не был исключением… Ходына — псевдоним, поэтическое имя. Оно означает «странник»… Если Степанов и Набоков правы, то вместе с именем появляется сообщение о судьбе автора. Вряд ли это произведение могло быть создано придворным. Слишком смел и грозен голос его автора, великого поэта и великого гражданина» . Как видим, Лихачев и авторы этой версии по-разному видят социальное положение автора.

Исследуя проблему «Задонщины» как древнего памятника XIV в., написанного через 150 лет после создания «Слова», после победы русских дружин во главе с Дмитрием Донским на Куликовом поле (1380), некоторые исследователи, как уже отмечалось, рассматривали этот текст как первичный памятник, а «Слово» — как стилизацию под него. Д.С. Лихачев доказал, что в XIV в. на Руси наступила эпоха Русского Возрождения погибшей культуры. Он определил эту эпоху как Предвозрождение, а позже — Возрождение.

Отличительной особенностью литературы этого периода становится действительное возрождение: возрождение жанров летописи, переписана Лаврентьевская летопись, возникают фольклорные циклы. Духовный подъем переживает и искусство: возрождение храмов и соборов, расцвет церковной живописи, иконописи, фресок. Лихачев подтверждает это сопоставлением художественных текстов и живописи. Он писал:
«Андрей Рублев был первым русским живописцем, в творчестве которого с особой силой выразился высокий гуманизм. В этом убеждает тот образ человека, который воплощен в произведениях Рублева. Он не мог не быть выдуман художником, он реально существовал в русской жизни. Грубые и дикие нравы не могли дать той утонченности и изящной человечности, которая зримо присутствует в произведениях Рублева и художников его школы» .

Почему же, по мнению Лихачева, автор «Задонщины» подражает автору «Слова»? С его точки зрения, «Слово» — это рассказ о гибели Русской Земли, а «Задонщина» — о возрождении ее. И автор начинает с подражания, смысл которого — идея возмездия!

Лихачев считает, что русская литература XIV — XV в. развивалась в том же направлении, что и западноевропейская литература эпохи Возрождения. Для этого, по его мнению, были предпосылки. «Русь до татаро-монгольского завоевания была высокоразвитой страной в социальном, политическом и культурном отношениях. Скандинавы называли ее Гардарикией — страной городов. В ней было развитое классовое общество. Она стала страной феодальной. У нее было культурное общение с Византией, Болгарией, Венгрией, Чехией, Польшей… Русский княжеский род был связан родственными узами с Германией, Францией, Византией… Изделия русского ремесла проникали далеко на Запад и на Восток…» .

Литература XVII в. — одна из самых сложных проблем современной науки, ибо таит в себе много загадок (в частности, проблема периодизации — академик Орлов: «Это новая литература»). Здесь возникает проблема читателя и писателя. Лихачев говорит, что в демократической литературе XVII в. следует искать темы маленького человека. Литература XVII в. использует вымысел. Лихачев указывает на два пути создания вымысла: 1. — пародия («Повесть о Ерше Ершовиче»). Здесь вымышленное имя, обезличенный герой. Смещены все основные элементы. Писатель снимает с себя обвинение — ведь это шутка; 2. — связь с фольклором. Лихачев говорит о переносе фольклорных сюжетов, жанров. Появление безымянного героя есть следствие демократизации. В «Повести о Горе — Злочастии» место врага занимает семья, мать и отец. Лихачев впервые вводит понятие «бытовая среда».

Литература XVII в. утрачивает свое единство, в основе которого лежит социальный признак. Появляется несколько литератур (верхушки общества, придворная, демократическая). Таковы главные проблемы творчества Д.С. Лихачева.

Он писал: «Древнерусская литература в отличие от литературы XIX в. обладает как бы детским сознанием. Это была молодая литература, и многие вопросы она решала впрямую. И эта ее особенность сродни юношескому школьному сознанию. Интерес к истории, к прошлому всей Руси и отдельных княжеств, городов, к биографиям отдельных выдающихся людей поистине колоссален. Прошлое есть руководство к оценке настоящего… Читая старую литературу, мы должны помнить, что и старое не устаревает, если к нему обращаться с поправкой на время.

Взгляд историка никогда не должен оставлять нас, иначе мы ничего не поймем в культуре и лишим себя величайших ценностей, которые увлекали наших предков» .

Волновавшие Д.С. Лихачева проблемы нашли отражение и в его публицистике. Он думал о нравственном облике молодого человека новой России, выступал перед студентами, молодыми учеными. Он говорил об особой научной ответственности ученого, о тщательном отборе фактов, серьезной аргументации выводов, о том, что ученому не следует увлекаться придумыванием многих терминов, кроме обозначений наиболее важных, значительных научных открытий. В 1990 году Д.С. Лихачевым был прочитан доклад на VII конгрессе Международной ассоциации преподавателей русского языка и литературы (МАПРЯЛ) «Русская культура в современном мире». В этой статье академик остановился на проблемах: о своеобразии русской культуры, о ее месте в культурах Востока и Запада, о русском менталитете и русском характере: «Можно ли считать тысячелетнюю культуру России отсталой? Казалось бы, вопрос не вызывает сомнений: сотни препятствий стояли на пути развития русской культуры. Но дело в том, что русская культура иная по типу, чем культуры Запада. Это касается прежде всего Древней Руси, и особенно XIII — XVII вв. В России всегда были отчетливо развиты искусства… и Русь никак не уступает другим культурами» … Учитывая весь тысячелетний опыт русской истории, мы можем говорить об исторической миссии России… Миссия России определяется ее положением среди других народов, тем, что в ее составе объединилось до трехсот народов… То, что страна, создавшая одну из самых гуманных универсальных культур, имеющая все предпосылки для объединения многих народов Европы и Азии, явилась в то же время одной из самых жестоких национальных угнетательниц, и прежде всего своего собственного «центрального» народа-русского, составляет один из самых трагических парадоксов истории…» .

Часть этого доклада Дмитрия Сергеевича напечатана в недавно вышедшем учебном пособии для студентов-филологов «Современный русский язык. Текст. Стили речи. Культура речи», вышедшем в издательстве ТГУ им. Державина. Пособие посвящено 100-летию Д.С. Лихачева и включает в себя несколько его работ (авторы пособия — члены кафедры русской филологии ТГТУ).

В заключении выступления хотелось бы сказать об одном из сподвижников Д.С. Лихачева — известной болгарской журналистке, языковеде, Калине Каневой, которая сотрудничала с Дмитрием Сергеевичем в течение сорока лет и которая активно сотрудничает с ТГУ им. Державина. Калина Канева — сотрудник Института российско-болгарской дружбы (г. Москва). По совместной инициативе Д.С. Лихачева и К. Каневой в Мурманске был воздвигнут памятник основателям славянской письменности — Кириллу и Мефодию.

Будем ждать новых встреч с Д.С. Лихачевым и всеми теми, кто так бережно хранит память о нем и продолжает его гуманное дело.

Литература

1. Д.С. Лихачев Размышления над романом Б.Л. Пастернака «Доктор Живого» / Новый мир, № 1, 1988 — С. 9
2. Энциклопедия. Русская литература. Ч. 2. век. / Гл. ред. М.Д. Аксенова — М.: Изд-во «Аванта +», 1999. — С.676
3. Русская Литература XI — XVIII вв. Слово о полку Игореве — М.: Изд-во «Худ. литература», 1988. — С.63
4. Д.С. Лихачев. «Слово о полку Игореве» — героический пролог русской литературы — Л.: Изд-во «Худ. лит-ра», 1967. — С. 5, 7, 8
5. Энциклопедия Русская литература. Ч.1 - М.: Изд-во «Аванта +», 1998. - С.224-225
6. С. Фенина. Беседы о русских художниках. — М.: Изд-во «Русский язык», 1990. — С. 20
7. Д.С. Лихачев. Русская культура: наследие прошлого и реальная сила сегодня. / Народный календарь — М., 1991. — 10/V, 11/V.
8. Д.С. Лихачев. Русская культура в современном мире. / Новый мир, 1991, № 1. — С. 9
9. Блохина Н.Г. и др. Современный русский язык. Текст. Стили речи. Культура речи. — Тамбов: ТГУ им. Державина, 2006. — С. 107
Библиография
1. Д.С. Лихачев. Культура Руси времени Андрея Рублева и Епифания Премудрого. - М. - Л.: Изд-во АН СССР, 1962.
2. Д.С. Лихачев. Поэтика древнерусской литературы. — М. — Л.: Изд-во «Наука»,1967.
3. Д.С. Лихачев. «Слово о полку Игореве» — героический пролог русской литературы. — Л.: Изд-во «Худож. литер». — 1967.
4. Д.С. Лихачев. Человек в литературе Древней Руси. — М.: Изд-во «Наука»,1970.
5. Д.С. Лихачев. Развитие русской литературы X — XVII вв. Эпохи и стили. — Л.: Изд-во «Наука», 1973.

Неряшливость в одежде — это прежде всего неуважение к окружающим вас людям, да и неуважение к самому себе. Дело не в том, чтобы быть одетым щегольски. В щегольской одежде есть, может быть, преувеличенное представление о собственной элегантности, и по большей части щеголь стоит на грани смешного. Надо быть одетым чисто и опрятно, в том стиле, который больше всего вам идет и в зависимости от возраста. Спортивная одежда не сделает старика спортсменом, если он не занимается спортом. «Профессорская» шляпа и черный строгий костюм невозможны на пляже или в лесу за сбором грибов.

А как расценивать отношение к языку, которым мы говорим? Язык веще большей мере, чем одежда, свидетельствует о вкусе человека, о его отношении к окружающему миру, к самому себе.

Есть разного рода неряшливости в языке человека.

Если человек родился и живет вдали от города и говорит на своем диалекте, в этом никакой неряшливости нет. Не знаю, как другим, но мне эти местные диалекты, если они строго выдержаны, нравятся. Нравится их напевность, нравятся местные слова, местные выражения. Диалекты часто бывают неиссякаемым источником обогащения русского литературного языка. Как-то в беседе со мной писатель Федор Александрович Абрамов сказал: С русского Севера вывозили гранит для строительства Петербурга и вывозили слово-слово в каменных блоках былин, причитаний, лирических песен… «Исправить» язык былин — перевести его на нормы русского литературного языка — это попросту испортить былины.

Иное дело, если человек долго живет в городе, знает нормы литературного языка, а сохраняет формы и слова своей деревни. Это может быть оттого, что он считает их красивыми и гордится ими. Это меня не коробит. Пусть он и окает и сохраняет свою привычную напевность. В этом я вижу гордость своей родиной — своим селом. Это не плохо, и человека это не унижает. Это так же красиво, как забытая сейчас косоворотка, но только на человеке, который ее носил с детства, привык к ней. Если же он надел ее, чтобы покрасоваться в ней, показать, что он «истинно деревенский», то это и смешно и цинично: «Глядите, каков я: плевать я хотел на то, что живу в городе. Хочу быть непохожим на всех вас!»

Бравирование грубостью в языке, как и бравирование грубостью в манерах, неряшеством в одежде, — распространеннейшее явление, и оно в основном свидетельствует о психологической незащищенности человека, о его слабости, а вовсе не о силе. Говорящий стремится грубой шуткой, резким выражением, иронией, циничностью подавить в себе чувство страха, боязни, иногда просто опасения. Грубыми прозвищами учителей именно слабые волей ученики хотят показать, что они их не боятся. Это происходит полусознательно. Я уж не говорю о том, что это признак невоспитанности, неинтеллигентности, а иногда и жестокости. Но та же самая подоплека лежит в основе любых грубых, циничных, бесшабашно иронических выражений по отношению к тем явлениям повседневной жизни, которые чем-либо травмируют говорящего. Этим грубо говорящие люди как бы хотят показать, что они выше тех явлений, которых на самом деле они боятся. В основе любых жаргонных, циничных выражений и ругани лежит слабость. «Плюющиеся словами» люди потому и демонстрируют свое презрение к травмирующим их явлениям в жизни, что они их беспокоят, мучат, волнуют, что они чувствуют себя слабыми, не защищенными против них.

По-настоящему сильный и здоровый, уравновешенный человек не будет без нужды говорить громко, не будет ругаться и употреблять жаргонных слов. Ведь он уверен, что его слово и так весомо 1.

Наш язык — это важнейшая часть нашего общего поведения в жизни. И по тому, как человек говорит, мы сразу и легко можем судить о том, с кем мы имеем дело: мы можем определить степень интеллигентности человека, степень его психологической уравновешенности, степень его возможной «закомплексованности» (есть такое печальное явление в психологии некоторых слабых людей, но объяснять его сейчас я не имею возможности — это большой и особый вопрос).

Учиться хорошей, спокойной, интеллигентной речи надо долго и внимательно — прислушиваясь, запоминая, замечая, читая и изучая. Но хоть и трудно — это надо, надо. Наша речь — важнейшая часть не только нашего поведения (как я уже сказал), но и нашей личности, наших души, ума, нашей способности не поддаваться влияниям среды, если она «затягивает».

28 ноября исполняется 110 лет со дня рождения академика Дмитрия Сергеевича Лихачева - человека, который не просто был известнейшим отечественным специалистом по древнерусской культуре, но и одним из духовных лидеров общества. Мы беседуем о нем с писателем .

Честно говоря

- Евгений Германович, каким образом состоялось Ваше знакомство с академиком Лихачевым?

В 1986 году, закончив филфак Киевского университета, я приехал в Ленинград и поступил в аспирантуру Института русской литературы, знаменитого Пушкинского Дома. Защищал диссертацию о хронике византийского монаха IX века Георгия Амартола. И вышло так, что Дмитрий Сергеевич прочитал мою диссертацию, заинтересовался - и спросил: не хотел бы я остаться в возглавляемом им Отделе древнерусской литературы. Я, разумеется, согласился.

Но это уже было после, в 1990 году, а познакомились мы с ним, когда я только поступил в аспирантуру. Было заседание в отделе древнерусской литературы, я делал сообщение по теме своей диссертации, и Лихачев что-то у меня спросил. Я начал ему отвечать - и употребил расхожее выражение «честно говоря». Дмитрий Сергеевич улыбнулся и спросил: «А что, все остальное вы говорили не честно?» Тогда я несколько растерялся, мне казалось, что это вполне нормальное выражение, дающее некий оттенок речи - но спорить с Лихачевым не решился. Уже значительно позже я понял, что он прав, потому что в «честно говоря» есть некое кокетство: речь должна быть в стилевом отношении более прямой, более определенной.

И вот с 1990 года я стал работать в Отделе древнерусской литературы. Надо сказать, что все сотрудники этого Отдела попали туда не случайно, их всех пригласил Дмитрий Сергеевич, «ДэЭс», как мы его называли. Неудивительно, что атмосфера у нас в отделе была совершенно неказенная, семейная. И это выражалось не только в интересном общении, не только в разговорах на высокие темы. Дмитрий Сергеевич постоянно помогал своим сотрудникам в каких-то бытовых вопросах. Мне и моей семье он тоже неоднократно помогал.

Вот, знаете, бывают люди доброжелательные. Они хотят окружающим добра, но зачастую это их желание так и остается у них внутри. А бывают люди добродеятельные - которые не просто испытывают к людям добрые чувства, но активно действуют, помогают им решать те или иные проблемы. Дмитрий Сергеевич был человеком именно что добродеятельным. Когда он видел, что кому-то плохо, у кого-то беда - он немедленно начинал действовать. Он знал, кому и куда позвонить, что сказать и что написать. Ему приходилось подписывать много разных писем о помощи людям, и если он видел, что дело серьезное, то либо делал приписку от руки, либо писал отдельное письмо.

Однажды у него возникла возможность отправить меня на год в Германию, на стажировку. Для этого, конечно, требовалось представить в Академию наук характеристику, подписанную начальником. Все мы знаем, как такие характеристики пишутся: сотрудник сам пишет текст и отдает начальнику на подпись. Вот и я тоже написал и договорился с Дмитрием Сергеевичем, что вечером заеду к нему домой и привезу эту бумагу. Лихачев прочитал ее - и сказал: «По-моему, вы слишком поскромничали, вы недостаточно о себе написали». И он сел за свою старенькую машинку «Ундервуд» 1946 года и напечатал мне характеристику на своем бланке. Вроде бы мелочь, но очень характерная. Лихачев всегда ко всему относился предельно серьезно, и эта серьезность сильно контрастировала с окружающей действительностью.

Легальный канал

В перестроечные годы Лихачева называли одним из духовных лидеров общества. Какой смысл тогда вкладывался в это выражение и как Вы сами его понимаете?

В советское время значение слов «духовный», «духовность» было иным, нежели до революции, оно не предполагало непременно религиозного содержания. Духовность понималась как нравственное совершенство, порядочность, стремление к высшим, неутилитарным ценностям и смыслам. Поэтому выражения «духовный лидер», «духовный авторитет» означали прежде всего высокий нравственный авторитет. Духовный лидер - это человек, чьим этическим суждениям доверяют, кого не просто с интересом слушают, но и готовы следовать его словам, поступать так, как он советует.

Такие авторитеты в России были всегда. Но если до, условно говоря, XVIII века это были в основном люди духовного звания, то уже в XIX веке властителями умов стали писатели. После 1917 года писатели продолжали играть эту роль, но уже где-то с 60-70-х годов они в известной мере отошли на второй план по сравнению с учеными. Кредит доверия к науке в то время был велик, от ученых ждали не только каких-то конкретных открытий и изобретений, но и некой высшей правды. Собственно говоря, к 80-м годам прошлого века кто у нас, у советской интеллигенции, были главные властители умов? Два академика - Сахаров и Лихачев, и писатель Солженицын. Понятно, что я упрощаю, что можно было назвать много других авторитетных имен, но если выделить «первую тройку», то получается именно так.

Причем совершенно понятно, почему таким властителем дум стал именно Дмитрий Сергеевич Лихачев. С одной стороны, он был представителем научного знания - строгого, рационального, объективного. С другой - та область науки, в которой он специализировался, то есть древнерусская литература, максимально пронизана религиозными смыслами, потому что практически вся древнерусская литература - о Боге, о вере, и даже когда речь идет вроде бы о земных, посюсторонних вещах - войнах, смутах, династических распрях и так далее - всё это подается в православной перспективе, всё оценивается с духовной точки зрения. Поэтому в советское время медиевистика (раздел истории и культурологии, посвященный Средневековью - прим. ред. ) сделалась, по сути, единственным легальным, разрешенным каналом, по которому можно было транслировать христианское видение мира, христианские ценности.

Конечно, была и Церковь - тоже ведь легальный, несмотря на всю советскую атеистическую пропаганду, канал. Но разница в том, что Церковь становилась таким каналом в основном для тех людей, кто уже сделал свой духовный выбор. А благодаря исследованиям по древнерусской культуре что-то узнать о христианстве могла гораздо более широкая аудитория, не только верующие. Многим все это казалось интересным уже хотя бы потому, что было совершенно не советским, это казалось экзотикой. И далее уже получалось по-разному. Кого-то христианская составляющая древнерусской письменности особо не зацепила, а кто-то, наоборот, всерьез уверовал. Например, редактор серии книг «Памятники литературы Древней Руси», совершенно светская дама, отредактировав 12 томов этого издания, пришла к вере.

Неужели в советское время, работая в области медиевистики, всегда удавалось вот так прямо, открытым текстом говорить о православной вере? Власти не пытались это как-то контролировать?

Разумеется, не все так было лучезарно. Да, давление было очень сильное. Когда я начинал работать - а ведь это было уже на излете советской власти! - очень непросто было, допустим, издать житие какого-нибудь святого под заглавием «Житие». Надо было называть «повесть о жизни», «жизнеописание», но ни в коем случае не житие. Иногда доходило до курьезов. Например, разрешали издать некий текст, но требовали везде удалить в нем слово «серафим». Тогда начальству показали, как это будет выглядеть: «шестикрылый <…>», и оно отступилось. А вот в серии «Памятники литературы Древней Руси» «Слово о законе и благодати» митрополита Илариона удалось издать только в последнем томе, который вышел уже в 1994 году.

Тем не менее, в формате медиевистики о многом говорить удавалось, и не только Лихачеву, но и, например, Сергею Сергеевичу Аверинцеву, чьи книги «От берегов Босфора до берегов Евфрата» и «Поэтика ранневизантийской литературы» для многих тогда открыли огромный мир Православия.

Но вернемся к Вашему вопросу о Лихачеве как духовном авторитете общества. Тут надо пояснить, что хотя и само имя Лихачева, и его книги были известны многим, но все-таки его влияние на массы началось с 1986 года, когда его пригласили выступить в студии Останкино. Вот после этого о нем узнали и те, кто раньше древнерусской литературой особо не интересовался. В перестроечные годы Дмитрий Сергеевич становится известен многим, и слово его обретает большое влияние. Людям казалось - и совершенно правильно казалось! - что когда Дмитрий Сергеевич высказывается не только по научным, но и по общественно важным вопросам - он опирается на утраченные культурные традиции. Кто-то явно осознавал, что это за традиции, кто-то только интуитивно чувствовал, но все, для кого он был авторитетом, понимали, что Лихачев говорит не только «от себя», что в его словах, в его личности, в его судьбе просвечивает что-то значимое и настоящее.

- А в науке? Если в двух словах, что главное из сделанного Дмитрием Сергеевичем?

Начну с того, что Лихачеву принадлежит самое авторитетное издание «Повести временных лет», и уже не одно поколение исследователей пользуется этим комментированным изданием.

Но самое главное, на мой взгляд, это то, что работы Лихачева позволили понять древнерусскую литературу как единое целое. Прежде всего я имею в виду его книги «Человек в литературе Древней Руси», «Развитие русской литературы X-XVII веков: Эпохи и стили» и «Поэтика древнерусской литературы». Дмитрий Сергеевич исчерпывающе объяснил, чем древняя Русь отличается от нашего времени, а чем похожа на него. И сделал он это с такой ясностью, глубиной и гениальной простотой, как до него не делал никто.

Причем речь не о популяризации науки - это работы, написанные для специалистов, но написаны они настолько ясным языком, что их могут читать и понимать и непрофессионалы. Там излагаются очень сложные вещи, но излагаются без всякой зауми, без наукообразного пустословия. Иногда ученых делят на собирателей фактов и интерпретаторов. Так вот, Лихачев был и тем, и другим. Скажем, в его книге «Текстология» есть множество фактов, которые он установил сам. С другой стороны, он сумел многочисленные разрозненные факты свести в единую систему.

Большая судьба

Вы говорили о его судьбе. Имеется в виду тот опыт, который получил Лихачев, будучи репрессирован и отправлен на Соловки?

Да, и это тоже. Напомню, что в 1928 году, сразу после окончания университета, Дмитрия Сергеевича арестовали и осудили к пяти годам лагерей за доклад о преимуществах дореволюционной орфографии, который он сделал в студенческом кружке. Лихачев был отправлен в Соловецкий лагерь особого назначения и находился там до 1932 года.

И вот тут сложный вопрос, если говорить насчет «позитивного опыта» жизни в условиях лагеря. Варлам Шаламов считал, что никакого позитивного опыта там вообще нет, что тюрьма никого не делает лучше и что о том, что происходит в заключении, порой лучше не рассказывать. И в такой позиции есть своя правда. Слишком многих заключение ломает, оставляет незаживающие раны на всю жизнь.

Но бывает и иначе - когда страдания закаляют душу, и именно так получилось с Лихачевым. Причем это не домыслы и предположения - о том, что с ним происходило в лагере, мы знаем от него самого, из его воспоминаний, они многократно издавались. Например, там описывается ситуация, когда его должны были расстрелять, вместе со многими другими заключенными - даже не за какой-то проступок, нарушение внутрилагерного распорядка, а просто для острастки остальным заключенным. Но кто-то успел предупредить об этом Дмитрия Сергеевича, и тот вечером в барак не вернулся, всю ночь прятался в поленнице дров, слышал выстрелы. И наутро, когда он вышел оттуда, то ясно осознал, что больше уже ничего не боится. Всё, кончился страх – раз и навсегда.

Отсутствие страха не означает, конечно, глупой бравады. Лихачев не искал неприятностей, но когда они сами по себе случались, воспринимал их спокойно и действовал так, чтобы добиться своего. Он всегда осознавал свою ответственность за окружающих людей, за своих подчиненных, своих учеников, и не допускал каких-то непродуманных действий, из-за которых они могли бы пострадать. Он мог избегать каких-то демонстративных акций, но продиктовано это было не страхом, а стремлением к наибольшей пользе.

Вот яркий пример. В 1963 году в Ленинграде проходил суд над Иосифом Бродским, которого обвинили в тунеядстве. Лихачев не выходил на демонстрации. Он сделал другое: добился через руководство Пушкинского Дома заказа Бродскому на перевод английского поэта Джона Донна, результатом чего стала справка о том, что с Бродским заключен трудовой договор. Таким образом, разрушался основной пункт обвинения: раз есть трудовой договор, то Бродский уже не может считаться тунеядцем. К сожалению, даже такая справка не помогла: Бродскому вынесли обвинительный приговор, - но Лихачев в той истории был единственным человеком, который попытался сделать что-то практическое, как-то реально человеку помочь.

Дмитрий Сергеевич не делал резких движений - но и не шел против совести. Например, когда от всех советских академиков требовали подписать письмо, осуждающее академика Сахарова, не подписали только двое - академик Капица и академик Лихачев. Причем причину отказа он объяснил так: с Сахаровым лично не знаком, ничего о нем не знает, а потому не считает себя вправе подписывать подобные письма. Кстати сказать, когда в 1991 году Сахаров умер и надо было провести гражданскую панихиду в Академии наук, встал вопрос: а кто панихиду будет открывать? Капицы тогда уже не было в живых, а все остальные академики подписали то письмо. Пришлось срочно пригласить из Ленинграда Дмитрия Сергеевича, и тот приехал и открыл панихиду.

А как вообще складывались отношения Лихачева с советской властью? Он же диссидентом, в отличие от Сахарова, не был. Но и особой любви, насколько я знаю, между ними не было?

Отношения складывались трудно. С одной стороны, он был авторитетнейшим ученым, академиком, и с его мнением приходилось считаться. Так, например, когда в 60-е годы строили гостиницу «Ленинград» (ныне «Санкт-Петербург»), Лихачев призвал городские власти не делать ее многоэтажной, чтобы не разрушать архитектурный ансамбль города - и власти вняли.

С другой стороны, советская власть никогда не считала его «своим». Чтобы быть «своим», недостаточно не быть диссидентом. У советской власти, если можно так выразиться, было звериное чутье на стиль. Власть смотрела на Дмитрия Сергеевича и понимала, что он ее не любит и никогда не полюбит. Что он - чужой, что он живет в какой-то иной системе координат. Он был, кстати, единственным академиком, не вступившим в коммунистическую партию.

Лихачев не был против советской власти - он был вне . И это ее раздражало, быть может, не меньше, чем прямое противостояние. И советская власть мстила. Мало того, что до перестройки Дмитрий Сергеевич был невыездным, то есть не имел права поехать за границу, исключая, разве что, Болгарию. Но вот когда в октябре 1975 года он отказался подписать письмо против академика Сахарова, ему устроили показательную экзекуцию. На следующее утро он должен был читать лекцию по «Слову о полку Игореве» на историческом факультете Ленинградского университета. Едва Дмитрий Сергеевич вышел за дверь своей квартиры, на него набросились двое молодых людей и избили. Грабить не стали, как бы давая понять, что не за тем приходили. Лихачев пошел в университет, прочитал лекцию - и только потом обратился в академическую поликлинику. Ему сделали рентген, и оказалось, что сломаны два ребра. Могло быть хуже - но его спасло то, что он, идя на лекцию, взял с собой конспект, толстую тетрадь, и засунул ее под пальто. Конспект сыграл роль брони. Били-то его в область сердца, и, как знать, чем это в ином случае могло кончиться. Ну а несколько позже, когда он ненадолго поехал на дачу, ему пытались поджечь квартиру. Отогнули ломом дверь, залили в образовавшийся проем какую-то горючую жидкость и подожгли. К счастью, это вовремя заметили соседи и вызвали пожарных.

Сигналы были совершенно очевидными. Лихачев их прекрасно понимал, но не боялся. Уже в конце 80-х я ему говорил, что надо сделать глазок в двери, что нельзя открывать не глядя. Но Дмитрий Сергеевич ответил, что если уж с ним захотят расправиться, то никакой глазок не поможет. «Они просто поставят перед дверью какую-нибудь безобидную старушку, - пояснил он. - Я открою, а они ворвутся. От судьбы не уйдешь».

Внутренний огонь

Каким был Лихачев в личном общении? Мне доводилось слышать, что он был крайне мягок с людьми, крайне интеллигентен, даже, можно сказать, кроток. Это так?

Давайте начнем со слова «интеллигентен». В последнее время в консервативных кругах возникла мода уничижительно относиться к русской интеллигенции, считать ее виновной в революции и прочих российских бедах. Мне такой подход не нравится. Дмитрий Сергеевич любил слово «интеллигент», и это было очень важное для него понятие. Как известно, в английском и немецком языках значение этого слова - интеллектуал. Нравственной составляющей там нет. А в русском языке, в русской культуре - есть. И надо сказать, в разработке значения этого слова Лихачев сыграл большую роль. Он говорил: «Можно притвориться умным, можно притвориться образованным, но нельзя притвориться интеллигентным». Подчеркивал, что слово «интеллигент» не обязательно соотносится с определенным социальным слоем. Интеллигентным может быть крестьянин или рабочий, в то время как не всякий профессор бывает интеллигентен. Вспоминая о заключении на Соловках, Дмитрий Сергеевич говорил, как много он видел там интеллигентных крестьян. У этих людей было глубокое знание своих традиций и удивительная деликатность, даже аристократизм.

Теперь что касается кротости. Лихачев был человеком огромного темперамента - иначе бы он просто не стал тем, кем стал. А темперамент ведь вовсе не обязательно выражается в каких-то ярких внешних проявлениях. Это огромный внутренний огонь, это энергия, позволяющая человеку горы свернуть. Такой темперамент, на мой взгляд, был у тихих старцев-монахов, основывавших монастыри в диких, пустынных местах.

Менее всего Лихачев напоминал рассеянного ученого из классической беллетристики. Не был он этаким «батенькой». Например, в 70-е годы был случай, когда он пригласил на работу в Отдел древнерусской литературы свою ученицу Руфину Петровну Дмитриеву, но тогдашний директор Пушкинского Дома не хотел ее брать. Так Дмитрий Сергеевич в дирекции перевернул мраморный столик! И ее приняли, конечно, куда после этого им было деваться? Или вот, уже когда я работал в Отделе, он возмутился, увидев авторский состав одного из научных сборников, подготовленных его сотрудниками. В этот сборник попали работы человека с очень сомнительными взглядами. Лихачев швырнул этот том на пол и в гневе спросил: «Как это могло случиться? Как такой автор смог попасть в наш сборник?!»

Но такое бывало редко. Обычно в общении с людьми он был мягок, вежлив, не повышал голоса. Причем, что характерно, со сверстниками мог быть более жестким, чем с людьми помоложе. А когда он получил Государственную премию, то просто раздал ее своим аспирантам - тихо, без публичных заявлений. Тогда это поддержало меня и мою семью.

В течение нескольких лет, с 1986 по 1993 год, Лихачев был председателем правления Фонда культуры. Насколько эта деятельность была совместима с особенностями его личности?

Эта работа была для него очень важным делом. По натуре ведь Лихачев был благотворителем, и тут вдруг у него появляется инструмент благотворительности. Причем, согласившись занять этот пост, Дмитрий Сергеевич отказался получать зарплату - весьма, кстати, приличную. Он считал, что заниматься благотворительностью нужно, не получая от этого никаких доходов. Однако это было его личное решение, он его своим подчиненным не навязывал.

Но со временем работа в Фонде стала огорчать Дмитрия Сергеевича. Помню, однажды он вытащил из портфеля отчет какого-то чиновника и сказал: «Ну что это такое? Вот человек был в Германии - и пишет финансовый отчет: налаживал связи с немецкими коллегами, выпил столько-то пива, счета прилагаются…». Возможно, действительно надо было налаживать связи, но постепенно у Дмитрия Сергеевича стало складываться впечатление, что такого рода вещи в деятельности его подчиненных играют слишком большую роль. В результате возникших разногласий ему было предложено стать почетным председателем Фонда, от чего он отказался, заметив, что разница между председателем и почетным председателем такая же, как между государем и милостивым государем . На этом его работа в Фонде завершилась.

Негромкая вера

- Был ли Лихачев воцерковленным православным христианином?

Несомненно, Дмитрий Сергеевич был человеком верующим. Это подтверждается его воспоминаниями. В советское время он, понятно, не демонстрировал свою веру, не крестился напоказ. Не изменился его стиль и впоследствии, когда можно стало открыто ходить в церковь.

Случалось, я видел его в храме - например, после похорон одного нашего коллеги. Тогда после отпевания Дмитрий Сергеевич подошел ко кресту.

Я знаю, что в юности, еще до ареста, Дмитрий Сергеевич достаточно открыто манифестировал свою веру. При этом он принадлежал к «иосифлянам» - так называли последователей митрополита Иосифа (Петровых), не поддержавшего декларацию патриаршего местоблюстителя митрополита Сергия (Старгородского) о сотрудничестве с советской властью. Тогда Лихачев был по-юношески бескомпромиссным (достаточно сказать, что в том студенческом докладе, за который и был впоследствии арестован, он говорил о старой орфографии как о «попранной и искаженной врагом Церкви Христовой и народа российского»). Однако после возвращения из лагеря Дмитрий Сергеевич вынужден был быть более осторожным.

Замечу, что в лагере он дружил со священниками, особенно близко - с отцом Николаем Пискановским. В годы ленинградской блокады он ходил в Князь-Владимирский собор - храм, который не закрывался и в эти страшные годы. В своих «Воспоминаниях» он говорит об этом времени: «В голод люди показали себя, обнажились, освободились от всяческой мишуры: одни оказались замечательные, беспримерные герои, другие - злодеи, мерзавцы, убийцы, людоеды. Середины не было. Все было настоящее. Разверзлись небеса, и в небесах был виден Бог. Его ясно видели хорошие. Совершались чудеса».

Уже после перестройки он, бывая в Америке, общался с американским православным священником Виктором Потаповым. Вообще же, он справедливо считал веру глубоко личным делом и избегал разговоров на эту тему.

- Если совсем уж в двух словах: в чем может быть для современного человека главный урок жизни Лихачева?

Не быть слишком современным. То есть уметь держать дистанцию между собой и своим временем, оценивать события исходя не из сиюминутного, а из вечного.

Книги Д.С. Лихачева:

Дмитрий Лихачев. Мысли о жизни. Воспоминания. СПб., Азбука, Азбука-Аттикус, 2014.

Дмитрий Лихачев. Мысли о добром и прекрасном. СПб., Азбука-Аттикус, 2015.

Дмитрий Лихачев. Русская культура. СПб., Искусство, 2007.

Книги о Д.С. Лихачеве:

Дмитрий Лихачев и его эпоха: Воспоминания. Эссе. Документы. Фотографии / Сост. Е.Г. Водолазкин. 2-е изд. СПб., Logos, 2006.

Валерий Попов. Дмитрий Лихачев / Серия Жизнь замечательных людей. М., Молодая гвардия, 2013.

Читая Д.С. Лихачёва. Семь уроков из жизни и книг академика Дмитрия Сергеевича Лихачёва: Учебно-методическое пособие для учителей и учащихся гимназий, лицеев и средних школ. Новосибирск, Издательство НИПКиПРО, 2006.

Беседовал Виталий Каплан

Текст “Десять интересных фактов о Дмитрии Лихачеве” – Ася Занегина

Экология жизни. Люди: Есть разного рода неряшливости в языке человека. Если человек родился и живет вдали от города и говорит на своем диалекте, в этом никакой неряшливости нет. Не знаю, как другим, но мне эти местные диалекты, если они строго выдержаны, нравятся. Нравится их напевность, нравятся местные слова, местные выражения.

Неряшливость в одежде – это прежде всего неуважение к окружающим вас людям, да и неуважение к самому себе. Дело не в том, чтобы быть одетым щегольски. В щегольской одежде есть, может быть, преувеличенное представление о собственной элегантности, и по большей части щеголь стоит на грани смешного. Надо быть одетым чисто и опрятно, в том стиле, который больше всего вам идет и в зависимости от возраста. Спортивная одежда не сделает старика спортсменом, если он не занимается спортом.

«Профессорская» шляпа и черный строгий костюм невозможны на пляже или в лесу за сбором грибов.

А как расценивать отношение к языку, которым мы говорим? Язык веще большей мере, чем одежда, свидетельствует о вкусе человека, о его отношении к окружающему миру, к самому себе.

Есть разного рода неряшливости в языке человека.

Если человек родился и живет вдали от города и говорит на своем диалекте, в этом никакой неряшливости нет. Не знаю, как другим, но мне эти местные диалекты, если они строго выдержаны, нравятся. Нравится их напевность, нравятся местные слова, местные выражения. Диалекты часто бывают неиссякаемым источником обогащения русского литературного языка.

Как-то в беседе со мной писатель Федор Александрович Абрамов сказал: С русского Севера вывозили гранит для строительства Петербурга и вывозили слово-слово в каменных блоках былин, причитаний, лирических песен… «Исправить» язык былин – перевести его на нормы русского литературного языка – это попросту испортить былины.

Иное дело, если человек долго живет в городе, знает нормы литературного языка, а сохраняет формы и слова своей деревни. Это может быть оттого, что он считает их красивыми и гордится ими. Это меня не коробит. Пусть он и окает и сохраняет свою привычную напевность.

В этом я вижу гордость своей родиной – своим селом. Это не плохо, и человека это не унижает. Это так же красиво, как забытая сейчас косоворотка, но только на человеке, который ее носил с детства, привык к ней. Если же он надел ее, чтобы покрасоваться в ней, показать, что он «истинно деревенский», то это и смешно и цинично: «Глядите, каков я: плевать я хотел на то, что живу в городе. Хочу быть непохожим на всех вас!»

Бравирование грубостью в языке, как и бравирование грубостью в манерах, неряшеством в одежде, – распространеннейшее явление, и оно в основном свидетельствует о психологической незащищенности человека, о его слабости, а вовсе не о силе. Говорящий стремится грубой шуткой, резким выражением, иронией, циничностью подавить в себе чувство страха, боязни, иногда просто опасения.

Грубыми прозвищами учителей именно слабые волей ученики хотят показать, что они их не боятся. Это происходит полусознательно. Я уж не говорю о том, что это признак невоспитанности, неинтеллигентности, а иногда и жестокости. Но та же самая подоплека лежит в основе любых грубых, циничных, бесшабашно иронических выражений по отношению к тем явлениям повседневной жизни, которые чем-либо травмируют говорящего. Этим грубо говорящие люди как бы хотят показать, что они выше тех явлений, которых на самом деле они боятся.

В основе любых жаргонных, циничных выражений и ругани лежит слабость. «Плюющиеся словами» люди потому и демонстрируют свое презрение к травмирующим их явлениям в жизни, что они их беспокоят, мучат, волнуют, что они чувствуют себя слабыми, не защищенными против них.

По-настоящему сильный и здоровый, уравновешенный человек не будет без нужды говорить громко, не будет ругаться и употреблять жаргонных слов. Ведь он уверен, что его слово и так весомо.

Наш язык – это важнейшая часть нашего общего поведения в жизни. И по тому, как человек говорит, мы сразу и легко можем судить о том, с кем мы имеем дело: мы можем определить степень интеллигентности человека, степень его психологической уравновешенности, степень его возможной «закомплексованности» (есть такое печальное явление в психологии некоторых слабых людей, но объяснять его сейчас я не имею возможности – это большой и особый вопрос).

Это Вам будет интересно:

Учиться хорошей, спокойной, интеллигентной речи надо долго и внимательно – прислушиваясь, запоминая, замечая, читая и изучая. Но хоть и трудно – это надо, надо. Наша речь – важнейшая часть не только нашего поведения (как я уже сказал), но и нашей личности, наших души, ума, нашей способности не поддаваться влияниям среды, если она «затягивает». опубликовано

Дмитрий Лихачёв, письмо девятнадцатое КАК ГОВОРИТЬ?

Дорогие друзья! Сегодня тема нашего занятия - культура речи . Материалом для урока нам послужат книги, статьи, высказывания академика Дмитрия Сергеевича Лихачева (1906-1999), слушать выступления которого было величайшим наслаждением для всех, кто любит родной язык. Его речь можно считать эталоном современного разговорного русского языка.

Хорошо известен источник, из которого этот великий ученый черпал сокровища русской словесности - это древнерусская литература. Говорил он, конечно, не на древнерусском, а на современном русском языке, и говорил без всякого притязания на ораторское красноречие. Но речь его всегда была прекрасной, потому что в ней невольно обнаруживались и высота его духовной культуры, и любовь к родному языку, и бесподобное знание и чувство русского языка, и глубокое уважение и любовь к слушателю или собеседнику.

лихачев культура речь язык

Недаром еще древние мудрецы слово сравнивали с водой, а говорящего человека - с источником. И потому спрашивали: «Течет ли из одного источника сладкая и горькая вода?».

В статье: «О языке устном и письменном, старом и новом» , напечатанной в книге «Русская культура» (Изд. «Искусство», М., 2000), Дмитрий Сергеевич Лихачев писал о русском языке так:

«Самая большая ценность народа - это язык, - язык, на котором он пишет, говорит, думает. Думает! Это надо понять досконально, во всей многозначности и многозначительности этого факта. Ведь это значит, что вся сознательная жизнь человека проходит через родной ему язык. Эмоции, ощущения - только окрашивают то, что мы думаем, или подталкивают мысль в каком-то отношении, но мысли наши все формулируются языком.

Вернейший способ узнать человека - его умственное развитие, его моральный облик, его характер - прислушаться к тому, как он говорит.

Если мы замечаем манеру человека себя держать, его походку, его поведение и по ним судим о человеке, иногда, впрочем, ошибочно, то язык человека - гораздо более точный показатель его человеческих качеств, его культуры.

Итак, есть язык народа, как показатель его культуры, и язык отдельного человека, как показатель его личных качеств, качеств человека, который пользуется языком народа.

Я хочу писать не о русском языке вообще, а о том, как этим языком пользуется тот или иной человек.

О русском языке как о языке народа писалось много. Это один из совершеннейших языков мира, язык, развивавшийся в течение более тысячелетия, давший в XIX веке лучшую в мире литературу и поэзию. Тургенев говорил о русском языке - «...нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!»»

Так и нынешнее наше занятие посвящено не русскому языку вообще, а тому, как мы им пользуемся. Прочитав такие высокие слова Д.С. Лихачева о русском языке, задумаемся о нашей речи, о наших словах. Ведь неоспоримо, что слово, сказанное человеком, вольно или невольно служит средством самовыражения. От избытка того, что хранится в сердце, говорят уста человека.

Итак: «Почему ты так говоришь?» «Почему мы так говорим?» «Почему они так говорят?» Почему? Почему? Почему?!

Вспомним, как считал Д.С.Лихачев: «Вернейший способ узнать человека - его умственное развитие, его моральный облик, его характер - прислушаться к тому, как он говорит.

Если мы замечаем манеру человека себя держать, его походку, его поведение и по ним судим о человеке, иногда, впрочем, ошибочно, то язык человека - гораздо более точный показатель его человеческих качеств, его культуры ».

Здесь Д.С. Лихачев подходит к очень важной и животрепещущей теме - он говорит о чистоте нашего разговорного языка :

«А ведь бывает и так, что человек не говорит, а «плюется словами». Для каждого расхожего понятия у него не обычные слова, а жаргонные выражения. Когда такой человек с его словами-плевками говорит, он выявляет свою циническую сущность».

Что означает слово циник ? В «Толковом словаре русского языка» С.И. Ожегова и Н.Ю. Шведовой (М., 1995) циничный определяется как «бесстыдный», а цинизм - как пренебрежение к нормам общественной морали нравственности, наглость, «бесстыдство».

Неужели кто-то из нас сознательно хочет быть или выглядеть бесстыдным?! Ведь бесстыдство несовместимо с любовью. Не стыдятся лишь того, кого не любят, кого не уважают, к кому выражают скверное отношение. Недаром в русской культурной традиции стыд всегда соседствовал с совестью: «Ни стыда, ни совести!» - гласит известное народное порицание человека с циничным поведением. А переступает человек границу добра и зла чаще всего через слово - через неправильное, неподобающее, противоестественное употребление слов, через ненормативную лексику, то есть через скверные слова! От этого и само такое преступление (или проще - преступление) норм общественной морали называется сквернословием .

Представьте, дорогие друзья, что кто-либо из вас идет по улице в чистой, опрятной, новой одежде. И вдруг кто-то по неосторожности или намеренно обдаст Вас грязью. Ваша одежда вдруг примет совсем другой вид, и Вы сами себя сразу же почувствуете по-другому. Неужели Вам сразу же не захочется омыть свое лицо и руки, очистить свою одежду от этой грязи!?

Но и душа человека имеет свою невидимую для глаза, но ощутимую для внутреннего чувства одежду. Одежда души каждого человека обдается скверной, когда человек слышит сквернословие. Впрочем, если человек идет в очень грязной одежде или привык всегда ходить только в грязной одежде, то еще какое-то количество грязи, может быть, не так огорчит его, как человека, привыкшего ходить в чистой и опрятной одежде…

Известна нетерпимость Д.С. Лихачева к ненормативной лексике. В одном из интервью 1976 года он сказал: «Если бесстыдство быта переходит в язык, то бесстыдство языка создает ту среду, в которой бесстыдство уже привычное дело».

Д.С. Лихачев в книге «Письма о добром и прекрасном», в 19-м письме «Как говорить?», писал: «Наша речь - важнейшая часть не только нашего поведения, но и нашей личности, нашей души, ума, нашей способности не поддаваться влиянием среды, если она «затягивает»» .

Дмитрий Сергеевич Лихачев любил повторять завет Н.В. Гоголя: «Со словом надо обращаться честно».

В заключение позвольте привести еще одно замечательное высказывание Дмитрия Сергеевича о слове и языке.

«Слово, язык помогают нам видеть, замечать и понимать то, чего мы без него не увидели бы и не поняли, открывают человеку окружающий мир.

Явление, которое не имеет названия, как бы отсутствует в мире. Мы можем его только угадывать с помощью других, связанных с ним и уже названных явлений, но как нечто оригинальное, самобытное оно для человечества отсутствует. Отсюда ясно, какое огромное значение имеет для народа богатство языка, определяющее богатство «культурного осознания» мира.

Русский язык необычайно богат. Соответственно богат и тот мир, который создала русская культура» .

А теперь, дорогие друзья, главный вопрос: «Как научиться высокой культуре речи, то есть доброречию ?»

Для этого необходимо не только знать правила и нормы русского языка. Не менее важно - читать и слушать тех, кто оставил нам высочайшие образцы русской словесности! Русская литература очень богата словесными сокровищами. Читая вслух лучшие произведения русских поэтов и писателей, переписывая их под диктовку, изучая содержание этой литературы, можно постепенно и самому научиться правильно писать и говорить чистым и красивым языком.

И напротив, если слух наш будет постоянно воспринимать только косноязычные фразы, сленг, жаргон, блатной язык и ненормативную лексику, то о какой культуре речи может идти речь? И как наше слово отзовется в окружающем мире?

Хорошо, если наше слово будет нести в мир радость, свет, добро и любовь. Давайте, друзья, любить свой родной язык и охранять чистоту русского слова!