Содержание пигмалион бернарда шоу. Бернард шоу - пигмалион

Бернард Шоу

Пигмалион

Роман в пяти действиях

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Ковент-гарден. Летний вечер. Дождь как из ведра. Со всех сторон отчаянный рев автомобильных сирен. Прохожие бегут к рынку и к церкви св. Павла, под портиком которой уже укрылось несколько человек, в том числе пожилая дама с дочерью, обе в вечерних туалетах. Все с досадой всматриваются в потоки дождя, и только один человек, стоящий спиной к остальным, по- видимому, совершенно поглощен какими-то отметками, которые он делает в записной книжке. Часы бьют четверть двенадцатого.

Дочь (стоит между двумя средними колоннами портика, ближе к левой). Я больше не могу, я вся продрогла. Куда девался

Фредди? Полчаса прошло, а его все нет.

Мать (справа от дочери). Ну, уж не полчаса. Но все-таки пора бы ему привести такси.

Прохожий (справа от пожилой дамы). Это вы и не надейтесь, леди: сейчас ведь все из театров едут; раньше половины двенадцатого ему такси не достать. Мать. Но нам необходимо такси. Не можем же мы стоять здесь до половины двенадцатого. Это просто возмутительно.

Прохожий. Да я-то тут при чем?

Дочь. Будь у Фредди хоть капля сообразительности, он взял бы такси у театра.

Мать. Чем он виноват, бедный мальчик?

Дочь. Другие ведь достают. Почему же он не может?

Со стороны Саутгемптон-стрит влетает Фредди и становится между ними, закрыв зонтик, с которого стекает вода. Это молодой человек лет двадцати; он во фраке, брюки у него внизу совершенно мокрые.

Дочь. Так и не достал такси?

Фредди. Нет нигде, хоть умри.

Мать. Ах, Фредди, неужели совсем, совсем нет? Ты, наверно, плохо искал.

Дочь. Безобразие. Уж не прикажешь ли нам самим идти за такси?

Фредди. Я же вам говорю, нигде ни одного нет. Дождь пошел так неожиданно, всех застигло врасплох, и все бросились к такси. Я прошел до самого Чэринг-кросс, а потом в другую сторону, почти до Ледгейт- цирка, и ни одного не встретил.

Мать. А на Трафальгар-сквер был?

Фредди. На Трафальгар-сквер тоже ни одного нет.

Дочь. А ты там был?

Фредди. Я был на Чэрингкросском вокзале. Что ж ты хотела, чтоб я до Гаммерсмита маршировал под дождем?

Дочь. Нигде ты не был!

Мать. Правда, Фредди, ты как-то очень беспомощен. Ступай снова и без такси не возвращайся.

Фредди. Только зря вымокну до нитки.

Дочь. А что же нам делать? По-твоему, мы всю ночь должны простоять здесь, на ветру, чуть не нагишом? Это свинство, это эгоизм, это…

Фредди. Ну, ладно, ладно, иду. (Раскрывает зонтик и бросается в сторону Стрэнда, но по дороге налетает на уличную цветочницу, торопящуюся укрыться от дождя, и вышибает у нее из рук корзину с цветами.)

В ту же секунду сверкает молния, и оглушительный раскат грома как бы аккомпанирует этому происшествию.

Цветочница. Куда прешь, Фредди! Возьми глаза в руки!

Фредди. Простите. (Убегает.)

Цветочница (подбирает цветы и укладывает их в корзинку). А еще образованный! Все фиалочки в грязь затоптал. (Усаживается на плинтус колонны справа от пожилой дамы и принимается отряхивать и расправлять цветы.)

Ее никак нельзя назвать привлекательной. Ей лет восемнадцать – двадцать, не больше. На ней черная соломенная шляпа, сильно пострадавшая на своем веку от лондонской пыли и копоти и едва ли знакомая со щеткой. Волосы ее какого-то мышиного цвета, не встречающегося в природе: тут явно необходимы вода и мыло. Порыжелое черное пальто, узкое в талии, едва доходит до колен; из-под него видна коричневая юбка и холщовый фартук. Башмаки, видно, тоже знали лучшие дни. Без сомнения, она по-своему чистоплотна, однако рядом с дамами решительно кажется замарашкой. Черты лица у нее недурны, но состояние кожи оставляет желать лучшего; кроме того, заметно, что она нуждается в услугах дантиста.

Мать. Позвольте, откуда вы знаете, что моего сына зовут Фредди?

Цветочница. А, так это ваш сын? Нечего сказать, хорошо вы его воспитали… Разве это дело? Раскидал у бедной девушки все цветы и смылся, как миленький! Теперь вот платите, мамаша!

Дочь. Мама, надеюсь, вы не сделаете ничего подобного. Еще недоставало!

Мать. Подожди, Клара, не вмешивайся. У тебя есть мелочь?

Дочь. Нет. У меня только шестипенсовик.

Цветочница (с надеждой). Вы не беспокойтесь, у меня найдется сдачи.

Мать (дочери). Дай сюда.

Дочь неохотно расстается с монетой.

Так. (Девушке.) Вот вам за цветы, моя милая.

Цветочница. Дай вам бог здоровья, леди.

Дочь. Возьмите у нее сдачи. Эти букетики стоят не больше пенни.

Мать. Клара, тебя не спрашивают. (Девушке.) Сдачи не надо.

Цветочница. Дай вам бог здоровья.

Мать. А теперь скажите мне, откуда вы знаете, как зовут этого молодого человека?

Цветочница. А я и не знаю.

Мать. Я слышала, как вы его назвали по имени. Не пытайтесь обмануть меня.

Цветочница. Очень мне нужно вас обманывать. Я просто так сказала. Ну, Фредди, Чарли – надо же как-нибудь назвать человека, если хочешь быть вежливым. (Усаживается возле своей корзины.)

Дочь. Зря выбросили шесть пенсов! Право, мама, уж от этого вы могли бы Фредди избавить. (Брезгливо отступает за колонну.)

Пожилой джентльмен – приятный тип старого армейца – взбегает по ступеням и закрывает зонтик, с которого течет вода. У него, так же как у Фредди, брюки внизу совсем мокрые. Он во фраке и легком летнем пальто. Становится на свободное место у левой колонны, от которой только что отошла дочь.

Джентльмен. Уфф!

Мать (джентльмену). Скажите, пожалуйста, сэр, все еще не видно никакого просвета?

Джентльмен. К сожалению, нет. Дождь только что полил еще сильнее. (Подходит к тому месту, где сидит цветочница, ставит ногу на плинтус и, нагнувшись, подвертывает мокрую штанину.)

Мать. Ах, боже мой! (Жалобно вздыхает и отходит к дочери.)

Цветочница (спешит воспользоваться соседством пожилого джентльмена, чтобы установить с ним дружеские отношения). Раз полил сильнее, значит скоро пройдет. Не расстраивайтесь, кэптен, купите лучше цветочек у бедной девушки.

Джентльмен. Сожалею, но у меня нет мелочи.

Цветочница. А я вам разменяю, кэптен.

Джентльмен. Соверен? У меня других нет.

ПИГМАЛИОН Пьеса (1913) КРАТКОЕ СОДЕРЖАНИЕ

Действие пьесы разворачивается в Лондоне. В летний вечер дождь льет как из ведра. Прохожие бегут к Ковент-Гарденскому рынку и к портику церкви св. Павла, где уже укрылось несколько человек, в том числе и пожилая дама с дочерью, обе они в вечерних туалетах и ждут, когда Фредди, сын дамы, найдет такси и приедет за ними. Все с нетерпением, кроме одного человека с записной книжкой, всматриваются в потоки дождя. Вдали появляется Фредди, не нашедший такси, и бежит к портику, но по дороге налетает на уличную цветочницу, торопящуюся укрыться от дождя, и вышибает у нее из рук корзину с фиалками. Та разражается бранью. Человек с записной книжкой что-то спешно записывает. Девушка сокрушается, что пропали ее фиалочки, и умоляет стоящего тут же полковника купить букетик. Тот, чтобы отвязаться, дает ей мелочь, но цветы не берет. Кто-то из прохожих обращает внимание цветочницы, неряшливо одетой и неумытой девушки, что человек с записной книжкой явно строчит на нее донос. Девушка начинает хныкать. Тот, однако, уверяет, что он не из полиции, и удивляет всех присутствующих тем, что точно определяет происхождение каждого из них по их произношению.

Мать Фредди отправляет сына обратно, искать такси. Вскоре, правда, дождь прекращается и она с дочерью идет на автобусную остановку. Полковник проявляет интерес к способностям человека с записной книжкой. Тот представляется как Генри Хигтинс, создатель «Универсального алфавита Хиггинса». Полковник же оказывается автором книги «Разговорный санскрит». Фамилия его Пикеринг. Он долго жил в Индии и приехал в Лондон специально, чтобы познакомиться с профессором Хиггинсом. Профессору тоже всегда хотелось познакомиться с полковником. Они уже собираются идти ужинать к полковнику в отель, когда цветочница опять начинает просить купить у нее цветочки. Хиггинс бросает ей в корзину горсть монет и уходит с полковником. Цветочница видит, что она теперь владеет, по ее меркам, огромной суммой. Когда прибывает Фредди с наконец пойманным им такси, она, вместо его ушедших матери и сестры, сама садится в машину и, с шумом захлопнув дверцу, уезжает.

На следующее утро Хиггинс у себя дома демонстрирует полковнику Пикерингу свою фонографическую аппаратуру. Внезапно экономка Хиггинса, миссис Пирс, докладывает о том, что некая очень простая девушка желает переговорить с профессором. Входит вчерашняя цветочница. Она представляется Элизой Дулиттл и сообщает, что желает брать у профессора уроки фонетики, ибо с ее произношением она не может устроиться на работу. Накануне она слышала, что Хиггинс дает такие уроки. Элиза уверена, что он с радостью согласится отработать те деньги, что вчера, не глядя, бросил в ее корзину. Разговаривать о таких суммах ему, разумеется, смешно, однако Пикеринг предлагает Хиггинсу пари. Он подбивает его доказать, что он действительно за считанные месяцы может, как уверял накануне, превратить уличную цветочницу в герцогиню. Хиггинс находит это предложение заманчивым, тем более что Пикеринг готов, если Хиггинс выиграет, оплатить всю стоимость обучения Элизы. Миссис Пирс уводит Элизу в ванную комнату.

Через некоторое время к Хиггинсу приходит отец Элизы. Он мусорщик, простой человек, но поражает профессора своим прирожденным красноречием. Хиггинс просит у Дулиттла позволения оставить его дочь у себя и дает ему за это пять фунтов. Когда появляется Элиза, уже вымытая, в японском халате, отец сначала даже не узнает свою дочь.

Через пару месяцев Хиггинс приводит Элизу в дом к своей матери, как раз в ее приемный день. Он хочет узнать, можно ли уже вводить девушку в светское общество. В гостях у миссис Хиггинс находятся миссис Эйнсфорд Хилл с дочерью и сыном. Это те самые люди, с которыми Хиггинс стоял под портиком собора в тот день, когда впервые увидел Элизу. Однако они не узнают девушку. Элиза сначала и ведет себя, и разговаривает как леди, а затем переходит на такие уличные выражения, что все присутствующие только диву даются. Хиггинс делает вид, будто это новый светский жаргон, таким образом сглаживая ситуацию. Элиза покидает собравшихся, оставляя их в полнейшем восторге.

После ухода гостей Хиггинс и Пикеринг наперебой, увлеченно рассказывают миссис Хиггинс о том, как они занимаются с Элизой, как учат ее, вывозят в оперу, на выставки, одевают. Миссис Хиггинс находит, что они обращаются с девушкой как с живой куклой. Она согласна с миссис Пирс, которая считает, что они «ни о чем не думают».

Еще через несколько месяцев оба экспериментатора вывозят Элизу на великосветский прием, где она имеет головокружительный успех, все принимают ее за герцогиню. Хиггинс выигрывает пари. Придя домой, он наслаждается тем, что эксперимент, от которого он уже успел подустать, наконец закончен. Он ведет себя и разговаривает в своей обычной грубоватой манере, не обращая на Элизу ни малейшего внимания. Девушка выглядит очень уставшей и грустной, при этом она ослепительно красива. Заметно, что в ней накапливается раздражение. В конце концов она запускает в Хиггинса его туфлями. Ей хочется умереть. Она не знает, что с ней дальше будет, как ей жить. Ведь она стала совершенно другим человеком. Хиггинс уверяет, что все образуется. Ей, однако же, удается задеть его, вывести из равновесия и тем самым хотя бы немного за себя отомстить.

Ночью Элиза сбегает из дома. Наутро Хиггинс и Пикеринг теряют голову, когда видят, что Элизы нет. Они даже пытаются разыскать ее при помощи полиции. Хиггинс чувствует себя без Элизы как без рук. Он не знает ни где лежат его вещи, ни Какие у него назначены на день дела. Приезжает миссис Хиггинс. Затем докладывают о приходе отца Элизы. Дулиттл очень изменился. Теперь он выглядит как зажиточный буржуа и в негодовании набрасывается на Хиггинса за то, что по его вине ему пришлось изменить свой образ жизни и теперь стать гораздо менее свободным, чем он был прежде. Оказывается, несколько месяцев назад Хиггинс написал в Америку одному миллионеру, основавшему по всему свету филиалы Общества моральных реформ, что Дулиттл, простой мусорщик, сейчас самый оригинальный моралист по всей Англии. Тот умер, а перед смертью завещал Дулиттлу пай в своем тресте на три тысячи годового дохода при условии, что Дулиттл будет читать до шести лекций в год в его лиге моральных реформ. Он сокрушается, что сегодня, например, ему даже приходится официально жениться на той, с кем уже несколько лет он прожил без регистрации отношений. И все это потому, что он вынужден теперь выглядеть как почтенный буржуа. Миссис Хиггинс очень рада, что отец наконец может позаботиться о своей изменившейся дочери, как она того заслуживает. Хиггинс, однако, и слышать не желает о том, чтобы «вернуть» Дулиттлу Элизу.

Миссис Хиггинс говорит, что знает, где Элиза. Девушка согласна вернуться, если Хиггинс попросит у нее прощения. Хиггинс ни в какую не соглашается пойти на это. Входит Элиза. Она выражает Пикерингу благодарность за его обращение с ней как с благородной дамой. Именно он помог Элизе измениться, несмотря на то что ей приходилось жить в доме грубого, неряшливого и невоспитанного Хиггинса. Хиггинс поражен. Элиза добавляет, что если он будет продолжать ее «давить», то она отправится к профессору Непину, коллеге Хиггинса, и станет у него ассистенткой и сообщит ему обо всех открытиях, сделанных Хиггинсом. После всплеска возмущения профессор находит, что теперь ее поведение даже лучше и достойнее, чем тогда, когда она следила за его вещами и приносила ему домашние туфли. Теперь, уверен он, они смогут жить вместе уже не как просто двое мужчин и одна глупая девушка, а как «три дружных старых холостяка».

Элиза отправляется на свадьбу отца. Судя по всему, она все же останется жить в доме Хиггинса, поскольку успела к нему привязаться, как и он к ней.

Ю. А. Дмитриев - «ПИГМАЛИОН» БЕРНАРДА ШОУ
Из книги «Академический Малый театр. Хронологические очерки, спектакли, роли. 1945 – 1995».

В 1943 году решено было сыграть комедию Бернарда Шоу «Пигмалион».

Этот выбор многих удивил. Почему в годы войны нужно было ставить эту, пусть талантливую, пусть наполненную остроумными парадоксами, но все же, как многим казалось, салонную комедию? Именно так она была сыграна в 1924 году в Московском театре Комедии (бывш. Корш). В 1938 году «Пигмалион» пошел в Московском театре сатиры. И хотя роль Хиггинса исполнял блистательный комедийный актер П.Н.Поль, большого успеха спектакль не имел.

Однако все опасения развеялись буквально в день премьеры, состоявшейся 12 декабря 1943 года. Спектакль имел огромный успех. Забегая вперед, скажем: 19 февраля 1945 года прошло сотое его представление, 19 января 1949 года - четырехсотое, 27 марта 1950-го - пятисотое.

Пьеса пошла в переводе Н.К.Константиновой, художником был В.И.Козлинский, музыку написал Ю.А.Шапорин. Одной из причин избрания пьесы была рекомендация руководящих органов, в условиях войны «заботившихся» о том, чтобы развивались культурные связи между странами антигитлеровской коалиции. Тем более, что Шоу много раз высказывал дружеские чувства по отношению к советскому народу.

Зубов рассказывал: осенью 1943 года «мы жили трудно. Суровая Москва военных лет. Мысли о фронте, первые победы, добытые большой кровью. Выбор пьесы в эти дни был серьезным, ответственным делом. И вдруг, в эту пору, нам посоветовали создать комедийный спектакль, поставить пьесу Шоу «Пигмалион». Это было неожиданно, только позднее, во встречах со зрителями, мы поняли, что наш спектакль особенно нужен им в эти суровые дни, что он радует своими добрыми и умными мыслями и искренним весельем».

Режиссер понимал, что он ставит комедию, но стремился через смешные обстоятельства показывать серьезное - как крепнет, растет, совершенствуется человеческая личность. Зубов писал: «В «Пигмалионе» меня, как постановщика, интересовала, конечно, не столько занимательность сюжета, сколько острая сатиричиость, идейная направленность пьесы, облеченная в живую остроумную комедийную форму».

Несколько слов о постановщике. Константин Александрович Зубов (1888-1956) вступил в труппу Малого театра в 1936 году. В молодости он учился во Франции в технической школе и одновременно на историке-филологическом факультете Парижского университета. Затем Зубов учился в Петербургском университете, одновременно занимаясь также в Петербургском театральном училище, где его педагогом был великий артист В.Н.Давыдов. Став профессиональным драматическим актером, Зубов играл в крупных провинциальных городах, а также в Москве - в театре Корша и в театре Революции. В Замоскворецком театре он был не только актером, но и художественным руководителем и поставил здесь несколько интересных спектаклей.

Как актер Зубов славился мастерским ведением диалога, блистательным умением подавать реплики, так что сразу становилась ясной суть характера того, кто ее произносил. Больше всего ему удавались роли людей умных, и в то же время ироничных, даже циничных. Его персонажи всегда смотрели немножко сверху вниз на собеседников. Прекрасно воспитанные герои Зубова невольно заставляли любоваться своими манерами, тонкостью обращения, за которыми часто скрывались неуважение к собеседнику, душевная черствость.

Как режиссер Зубов прежде всего заботился, чтобы поставить актеров в максимально благоприятные условия, полагал, что хорошее исполнение всего ансамбля действующих лиц - это высшее, чего режиссер может и должен добиваться. На репетициях он, сам великолепный актер, давая исполнителям общее представление об образе, помогал решить ту или другую сцену, роль в целом и в деталях, широко пользуясь показом. Для Зубова словесная дуэль действующих лиц составляла главную суть спектакля, через это в первую очередь выявлялись характеры и взаимоотношения персонажей. Вместе с тем режиссер не боялся эксцентрических эпизодов и даже любил их, но обязательно добивался и в этих случаях логики поведения того или иного героя пьесы. Так, в «Пигмалионе», играя профессора Хиггинса, он решительно не замечал в уличной торговке цветами человека, видел в ней только объект для эксперимента и загонял... ее под рояль. Зубов давал этому объяснение: «Ключом к образу мне послужили слова Хиггинса из последнего акта: «Творить жизнь - значит творить беспокойство». Это подсказывало темперамент, властный характер творца, эгоистический, ни с кем не считавшийся. Он не дает никому покоя со своими идеями, становится неприятно прямолинеен и даже груб».

В спектакле Элиза Дулиттл у Д.В.Зеркаловой переживала метаморфозу и становилась незаурядным человеком, способным вести борьбу за свое достоинство и за свое счастье. И Хиггинс кое-чему научился у Элизы, понял, что, кроме него, существуют другие люди со своими радостями и печалями. Пигмалион и Галатея как бы менялись местами, и Элиза в свою очередь заставляла Хиггинса переживать метаморфозу.

И при этом, по своим человеческим качествам, Элиза оказывалась выше Хиггинса.

В пьесе Шоу все складывалось так, что Элиза должна выйти замуж за Фредди, милого, но довольно бесцветного молодого человека. Об этом писал автор пьесы в послесловии. Но развитие событий в спектакле вело к тому, что Элиза будет женой Хиггинса. Это не противоречило пьесе, но глубже ее раскрывало.

В центре спектакля оказывалась Элиза. В том, что в течение короткого времени уличная замарашка становилась «герцогиней», заключалась насмешка Шоу над аристократическим шиком, выдаваемым за подлинную культуру. «Зеркалова умела показать душу своей героини, ее искренность, непосредственность, честность, чувство собственного достоинства». При первом появлении Элизы, когда она возле театрального подъезда продавала цветы, эта девушка казалась безобразной: сутулой, с нелепо расставленными руками, ходящей вразвалку, как-то подпрыгивая, и все время она вытирала то нос, то подбородок. Резали слух ее переходы от оглушительного хохота к визгливому плачу.

Во втором акте Элиза является к Хиггинсу, чтобы брать у него уроки произношения. Теперь она нарядилась: на голове соломенная шляпа, на руках перчатки, правда разные. Ее тон независим. Она готова заплатить за уроки, но требует к себе уважения. Тыльной стороной ладони Элиза часто вытирает рот, как это делают пожилые женщины из народа. На ней лежит печать раннего возмужания, это следствие обитания в жестокой среде: вечно пьяные родители, нищета, голод. Ее приход к Хиггинсу не случаен, он вынужден, как средство борьбы за существование, она хочет стать продавщицей в цветочном магазине. «Тут нет зубоскальства, но это комедийное решение, борьба за кусок хлеба». Жесты и слова у Элизы могут быть грубы, но в целом на всем протяжении спектакля образ остается поэтичным и обаятельным. Хиггинс загоняет ее под рояль, и там, плача, сморкаясь в подол платья, она все-таки умудряется сохранить свое достоинство.

После умывания, в белом халате, Элиза испугана и растеряна. А оказавшись в салоне миссис Хиггинс, она выглядит очаровательной молодой женщиной, но в ее манерах, как и в разговоре, ощущается налет искусственности, Слова она произносит слишком ясно и отчетливо, но умеет поддерживать бессодержательную светскую беседу.

В конце концов Хиггинс своего добился: Элиза в высшем обществе поразила своим воспитанием. Теперь эксперимент окончен. Профессор устал, хочет спать. Элиза больше его не интересует, а она поняла, что служила ему только для его опытов. «Бледная, с широко раскрытыми глазами Элиза на авансцене, лицом к зрительному залу. Элегантный вечерний туалет, меха и бриллианты - мишура, ей не принадлежащая.

Нет, это не «герцогиня», которую пытался выпестовать Хиггинс. Это гордый, протестующий против унижения своего достоинства человек».

Элиза молча смотрела на Хиггинса, и в этом драматическом молчании, соединяющем сдержанный гнев и благородное возмущение, та женщина, которую не сумел подчинить себе Хиггинс и которая сохранила свое достоинство. И, как результат негодования, в него летят туфли. Но очень скоро Элиза берет себя в руки и прямо высказывает Хиггинсу, что она о нем думает. «Зеркалова выполняла свою задачу с виртуозным мастерством, сочетающим глубину содержания с острой комедийной формой».

Что же касается профессора Хиггинса, то Зубов подчеркивал в нем комические особености: неловкость, грубоватость, то, что у Хиггинса наука съела все, превратив его в эгоиста. Он перестал думать об окружающих, готов был всех, в том числе и Элизу, принести в жертву своим опытам.

В первой картине Хиггинс, выйдя из театра, задерживался под портиком из-за дождя и поражал окружающих тем, что отгадывал, кто откуда родом, едва произносилось несколько фраз. «У Зубова был здесь азарт ученого-исследователя, с годовой ушедшего в свои изыскания. Он почти не замечал того враждебного любопытства, которое сгущалось вокруг него, да и вообще едва ли замечал, кто его окружает. Для него каждый, кто попадается ему на пути, был только казусом, маленькой фонетической загадкой, которую интересно разрешить».

Зубов смело рисовал эту роль комедийными красками, не боясь ее наделять острохарактерными чертами. Он слушал Элизу, и в его репликах звучало смешанное чувство возмущения и восторга перед варварским звучанием. Уверенный в безнадежной тупости Элизы, Хиггинс обрывал девушку и переходил на язык приказов, сам становясь при этом по стойке смирно. И это была высшая форма пренебрежения к другой личности.

Еще один исполнитель роли профессора - М.Царев действовал в основном так же, как и Зубов. Но его персонаж оказывался чрезвычайно рассеян, что лишало образ педантизма. Царев придавал Хиггинсу добродушный лиризм, подчеркивал бессознательность его эгоизма.

Отлично играл очень трудную роль полковника Пикеринга Е.П.Велихов. Трудную потому, что полковник постоянно резонерствовал. Но артист сумел создать убедительный образ. Представленный им джентльмен оказывался наделенным типичным британским хладнокровием, тактом, и в то же время он был доброжелателен, общителен, остроумен. Роль миссис Хиггинс, матери профессора, играла Е.Д.Турчанинова. На ней были бледно-палевые кружева, огромная, но не кричащая шляпа, и вся она являлась воплощением элегатности на фоне роскошного павильона, состоящего из воздушных решеток и тюля. В этом павильоне миссис Хиггинс сидела па изогнутой кушетке, держа в руке чашку чая и слушала светскую болтовню Элизы. «Она по-английски уравновешенна, по-шоувски иронична». И она грустно смотрит на Элизу, ей совсем не по душе те опыты дрессировки человека, которые проводит ее сын. Мизансцены строились так, что все время миссис Хиггинс-Турчанинова сидела, и тем не менее актриса сумела создать характер ясный и интересный. Снисходительная улыбка по отношению ко всему, что происходило, играла у нее на губах. Сама пережив страсти и зная, чем они кончаются, она никому не собирается давать советов, ибо прекрасно понимает: редко кто в молодости хочет слушать старость. Турчанинова в роли миссис Хиггинс была настоящая леди. При этом актриса совсем не меняла манеру своего обычного сценического поведения. Но она стала англичанкой изнутри. И не вообще англичанкой, а представительницей того класса, того возраста, тех воззрений, какие ей предписывал Шоу. Приведем здесь интересное замечание писателя В.Е.Ардова: «Утверждаю, что роль миссис Хиггинс надо было обозначить двумя именами: Шоу-Турчанинова, наподобие того, как пишут Бах-Бузони или Моцарт-Лист». Отец Элизы, мистер Дулиттл, которого играл В.А.Владиславский, был мусорщиком, но он отличался уверенностью в себе и юмором. Показывая разбогатевшего мусорщика, актер впадал в излише водевильный тон.

В маленькой роли домоуправительницы убедительной оказывалась Н.О.Григоровская. «Эта миссис Пирс произносила слово «сэр» с такой торжественностью и с таким английским акцентом, что, вероятно, неумолимый в вопросах фонетики Генри Хиггинс признал бы его типичным».

Фредди в исполнении М.М.Садовского - человек легкий, веселый, но излишне глупый, он выглядел почти опереточным персонажем. Работа художника заслуживает того, чтобы о ней сказать отдельно. Убедительной в первом акте представала лондонская улица в дождливый вечер. В кабинете Хиггинса не было ничего такого, что указывало бы на его ученые занятия. Это была комната делового человека, и в этом смысле она характеризовала ее хозяина.

А в целом «Пигмалион» в постановке Малого театра, оказался спектаклем подлинно комедийным, то есть легким, но отнюдь не бездумным - он утверждал человеческое достоинство. Спектакль приобрел серьезный смысл особенно в то время, когда фашизм проповедовал человеконенавистнические теории, становился не только выдающимся художественным явлением, но также важным общественным событием. Отсюда и его очень большой успех, та поддержка, какую он получил со стороны прессы, общественности, самой широкой публики, и в результате - долгая сценическая жизнь.

Данное произведение повествует о том, как двое специалистов по лингвистике научили правильному английскому произношению простую девушку, продающую цветы на улицах Лондона. Элиза, как звали девушку, вошла в высшее общество и стала одной из самых модных и интересных дам, которой стали подражать многие молодые богачки. Девушка влюбляется в одного из своих учителей, и у читателя есть повод думать, что им суждено быть вместе.

Основная мысль пьесы в том, что те, кому посчастливилось родиться знатным и богатым, не всегда лучше и умнее тех, кто не принадлежит к высшему свету.

Читать краткое содержание Бернард Шоу Пигмалион

В Лондоне у входа театра несколько человек укрылось от дождя. Это семья по фамилии Хилл, из высшего общества, которые хотят уехать из театра на такси. Мать и дочь боятся что дождь испортит их платья и ожидают, пока их сын и брат по имени Фредди не найдет такси. Бедному Фредди никак не удается найти для них машину.

Там же пережидают дождь двое известных своими научными работами лингвистов, одного из которых зовут профессор Хиггинс, а другого – мистер Пиккеринг. Они знают о работах друг друга, и им выпадает счастливый шанс познакомиться. Возле театра рядом с ними стоит простая неопрятная девушка по имени Элиза, продающая цветы.

Пока все эти люди пытаются найти такси и уехать, один из мужчин случайно толкает девушку, и она роняет свои цветы. Девушка ругается, а лингвисты рассуждают о ее произношении. Одна ненароком брошенная фраза профессора Хиггинса заставляет девушку всерьез задуматься о своей жизни. Профессор сказал, что за короткое время мог бы обучить девушку такому произношению, что ее бы взяли работать в самый модный цветочный магазин в Лондоне.

На следующее утро Элиза сумела найти мистера Хиггинса. Она хочет научиться правильному английскому языку, чтобы работать в хорошем месте. Профессору не нужны ее деньги, однако идея кажется ему любопытной, кроме того, мистер Пикеринг хочет провести эксперимент и хочет заключить с ним спор.

Профессор Хиггинс оставляет Элизу в своем доме и поручает ее своей экономке. Его пари с мистером Пикерингом заключается в том, чтобы научить девушку разговаривать как герцогиня.

Появляется отец Элизы, мусорщик, который пришел к мистеру Хиггинсу, за ней. Между ними завязывается занятный диалог, в котором мусорщик поражает мистера Хиггинса оригинальностью мыслей и суждений.

Спустя месяц профессор Хиггинс, желая провести опыт, знакомит Элизу со своей матерью, чтобы по ее реакции понять, примут ли девушку в свете. Там ее случайно знакомят с семьей Хилл. Это та самая семья, которая в дождливый день стояла на входе в театр.

Разумеется, они не признают в красивой модной девушке ту самую замарашку и ведут с ней беседу. Сначала Элиза разговаривает как настоящая дама, а потом, увлекшись, начинает употреблять привычные выражения и рассказывает о своей жизни. Все подумали, что это модный светский жаргон. Дочь миссис Хилл даже пытается подражать манерам Элизы, а ее сын, Фредди, влюбляется в нее.

Еще через некоторое время друзья представляют Элизу в высшем свете, где она удостаивается внимания. Профессор Хиггинс понимает, что одержал верх в своем пари.

Когда Элиза поняла, что ее учили, наряжали и вывозили только ради опыта, она швыряется в Хиггинса его же собственными туфлями. Он перевернул ее жизнь, и даже не заметил, как она влюбилась в него!

Элиза покидает дом, и Хиггинс без нее чувствует себя совершенно потерянным.

Особого внимания заслуживает отец Элизы, мистер Дуллитл. Он всего лишь мусорщик, но у него очень оригинальные представления о морали. Шутки ради Хиггинс невзначай упомянул в беседе с одним из друзей-миллионеров, что мистер Дуллитл один из самых занятных и оригинальных моралистов в Англии.

Миллионер включил Дуллитла в завещание с тем условием, что тот будет читать лекции о морали и этике. И теперь Дуллитл стал богатым, но потерял свободу. Он вынужден носить модную одежду, читать лекции о морали а, главное, жить по обременительным правилам приличного общества. Поскольку бывший мусорщик читает лекции о морали и этике, ему самому теперь придется связать себя узами семейной жизни с той женщиной, с которой он жил ранее просто так.

В конце концов, Элиза возвращается к Хиггинсу, и читателю верится, что эти двое будут счастливы.

Картинка или рисунок Бернард Шоу - Пигмалион

Другие пересказы и отзывы для читательского дневника

• Краткое содержание Власть тьмы Лев Толстой

  Дело было осенью. Жена Анисья и дочка Акулина от первой жены богатого хозяина Петра поют песни в огромной и свободной избе. В это время хозяин пытается найти своего безумного и ленивого работника Никиту

• Краткое содержание Чуковский Айболит

  Что может быть лучше, чем добрые сказки, которые учат наших детей добру? Одним из явных представителей таких сказок является-Айболит. Автор показывает и призывает быть добрым. Важно помогать всем и тогда будешь получать взамен только хорошее

• Краткое содержание Песнь о вещем Олеге Пушкин

  Князь Олег – это великий человек, который многое сделал для своей родины, для своей страны. Этот человек – много сражался, и все же оставался жив многое время, хотя не раз стрела из вражеского лука или оружие чуть не наносили ему вреда, и тем не менее

• Распутин

  Детство известного писателя Валентина Распутина прошло в небольшом сибирском селе. Поступив в Иркутский университет, Распутин сразу же начинает свою творческую деятельность. Он работает внештатным репортером в молодежной газете.

• Краткое содержание Уличный певец Сетон-Томпсон

  «Уличный певец» - рассказ о птичьей любви и необычной судьбе. Герои Сетона-Томсона – два воробья по имени Рэнди и Бидди. Оба они имеют необычный окрас, что с первых строк придает им индивидуальности

Поэма в пяти действиях

Действие первое

Лондон. Ковент-Гарден. Летний вечер. Дождь как из ведра. Со всех сторон слышно, как ревут автомобильные сирены. Прохожие бегут к рынку и церкви святого Павла, чтобы укрыться от дождя. Под портиком церкви уже стоит несколько человек, в частности, пожилая дама с дочерью. Все ждут, когда прекратится дождь. Только один джентльмен не обращает на погоду никакого внимания, а неустанно записывает то в свой блокнот.

Слышен разговор между пожилым дамой и дочерью. Дочь возмущается тем, как долго не возвращается ее брат, Фредди, что пошел на поиски такси. Мать пытается успокоить ее и защитить сына. В этот разговор вмешивается прохожий, уверен, что сейчас нельзя найти ни одной свободной машины — именно закончилась спектакль в театре. Дама с возмущением говорит, что они не могут здесь стоять до ночи. Прохожий справедливо замечает: он в этом не виноват. На портик забегает мокрый Фредди, машины он не получил. Сестра язвительно расспрашивает, где он был и где искал такси. Его снова выпроваживают на поиски: сестра раздражающе обвиняет его в эгоизме, и Фредди должна вновь бежать на дождь. Он раскрывает зонтик и бросается на улицу, не замечая на своем пути бедную девушку цветочницу, которая тоже спешит укрыться от дождя. Корзина с цветами падает из ее рук, и сию минуту молния и гром, словно аккомпанируют этому инциденту. Цветочница кричит: «Куда прешься, Фредди! Тот, на ходу бросив« извините », исчезает. Пожилая дама внимательно осматривает цветочницу и удивленно спрашивает: разве девушка знакома с ее сыном. Цветочница, очевидно, из тех, кто не упустит своего и умеет за себя постоять по всем правилам бедных кварталов, где она выросла. Поэтому не отвечает на вопрос, а упрекает пожилой даме плохим воспитанием сына: разбросал цветочки бедной девушке и скрылся, пусть мать платит за это. Пожилая дама просит дочь дать деньги, и, возмущенная, не хочет даже слушать болтовню цветочницы. Мать настаивает, и девушка получает деньги. Пожилая дама вновь интересуется: откуда цветочница знает Фредди. И удивленно отвечает, что не знает его вовсе и наугад назвала его так, потому что «надо же как назвать человека, если хочешь быть вежливым». Дочь злорадно говорит матери, что зря выбросили деньги, и с отвращением отходит от цветочницы. В настоящее время в портике появляется пожилой джентльмен, «приятный тип старого армейца». Пожилая дама спрашивает его: не похоже, что дождь прекратится. Летний джентльмен отвечает: наоборот, дождь пустился еще сильнее. Цветочница тоже поддерживает этот разговор, чтобы установить дружеские отношения с тем джентльменом и предложить ему купить цветы. Летний джентльмен говорит, что не крошки. Девушка клянется, что может разменять, но тот, чтобы от него отстали; находит в кармане и дает квиткарци какие мелочь. Прохожий, который вмешивался в разговор пожилой дамы с дочерью, предостерегает девушку, указывая на мужчину с записной книжкой: тот записывает все, что говорится, «видимо, он шпик». Все оборачиваются к мужу с записной книжкой. Цветочница пугается, начинает ныть, что она «честная девушка, только попросила купить цветочек, ни к кому не приставала». Все, кто собрался в портике, успокаивают ее, те, кто стоял дальше, расспрашивают: в чем там дело; поднимается шум и гам, словно и впрямь что-то случилось. Цветочница просит защиты у пожилого джентльмена, который бросил ей деньги. Мужчина с тетрадью пытается успокоить цветочницу, уверяя, что не имел никаких плохих намерений. Тогда тот же прохожий, успокаивая «публику», говорит, что это вовсе не «шпик», и указывает на ботинки джентльмена. Однако толпа волнуется: зачем же он записывал все, что говорила бедная девушка. Джентльмен показывает квиткарци свои записи, но и не может ничего в них разобрать. Прохожий вновь вступает в беседу, и джентльмен с записной книжкой перебивает его и удивляет всех тем, что точно указывает место, откуда происходит этот говорун. Несколько человек предлагают джентльмену установить их место рождения; то делает это без единой ошибки. Возможно, с таким номером стоит выступать на эстраде, — спрашивает пожилой джентльмен. Джентльмен с тетрадью отвечает, что подумывал над этим. Дочь пожилой дамы не витерплюе и, расталкивая всех, подходит на край портика и раздражающе замечает, что Фредди и нет. Джентльмен с тетрадью, не удержавшись, делает замечания относительно места его рождения. Девушка возмущается и заносчиво прекращает разговор. Мать же просит того джентльмена найти для такси. Он достает из кармана свисток. Цветочница вновь пугается, думая, что свисток полицейский, но прохожий, который наверняка знает все о «шпиков» и полицию, успокаивает ее — то спортивный свисток. Джентльмен с тетрадью замечает: между прочим, дождь прекратился. Прохожий возмущается: почему же он раньше молчал и забивал им голову своими «трюками». Все расходятся. Пожилая дама с дочерью идут на автобус. Остаются в портике только цветочница, летний джентльмен и джентльмен с записной книжкой. Летний джентльмен проявляет заинтересованность способностями мужчины с тетрадью. Тот объясняет, что может точно указать, где вырос человек, благодаря ее произношении. Он специалист в этом деле. Фонетика его профессия и увлечение, которое еще и дает ему возможность зарабатывать деньги: многие богачей хотело бы скрыть свое происхождение и произношение их выдает. Он учит их говорить так, как говорят в престижных районах. Например, с этого девчонки через несколько месяцев он мог бы сделать «настоящую герцогиню, она смогла бы даже наняться горничной или продавщицей, а для этого, как известно, необходим более совершенную язык». Летний джентльмен рассказывает, что и сам изучает индийские диалекты. Джентльмен с тетрадью не дает ему договорить, взволнованно спрашивает, не знает ли он полковника Пикеринга. Летний джентльмен отвечает, что это он и есть: приехал в Лондон, чтобы познакомиться с выдающимся ученым, автором «Универсального словаря Хиггинса», профессором Хиггинсом. Которого и видит перед собой — подхватывает джентльмен с записной книжкой. Хиггинс и Пикеринг очень довольны встречей, договариваются пойти вместе поужинать и обсудить дальнейшие планы совместной работы. Цветочница напоминает о своем существовании, просит купить цветочек, жалуется, что ему нечем заплатить за квартиру. Хиггинс возмущенно намекает, что она собиралась разменять немалые деньги. Часы бьют пол на север. Хиггинс называет этот колокол «указанию Всевышнего» и бросает квиткарци в корзину горсть монет. Хиггинс и Пикеринг идут. Цветочница не своя от радости. Прибегает Фредди: он наконец нашел такси. Растерянно спрашивает, кто же поедет — ведь ни матери, ни сестры здесь уже нет. Цветочница уверяет, что она охотно воспользуется машиной. Таксист хотел было закрыть дверцу перед девушкой, но и показывает ему горсть денег и велел везти что есть духу »к дому« рядом с керосиновой лавочкой », садится в машину. Фредди удивленно смотрит ей в след.

Действие второе

Действие происходит на квартире профессора Хиггинса, которая больше похожа на научную лабораторию, чем на жилье. Здесь картотеки, муляж головы, показывающий голосовые органы, фонограф, другие приборы и инструменты, необходимые профессору для работы. Полковник Пикеринг сидит за столом, перебирая карточки. Хиггинс стоит у картотеки. В дневном свете видно, что это полный мужчина лет на сорок, крепкого здоровья. «Он принадлежит к тому типу ученых, горячо и страстно относятся ко всему, что может быть предметом их научного интереса, а вполне равнодушны к себе и окружающим, в частности, к их чувствам. Несмотря на свой возраст и телосложение, он очень похож на любопытную ребенка, шумно и стремительно реагирует на все, что привлекает ее внимание, и, как ребенок, требует постоянного внимания и надзора, чтобы не случилось беды ». Профессор Хиггинс демонстрирует потрясенному полковник Пикеринг свою аппаратуру, с помощью которой он записал сто тридцать гласных звуков. Экономка профессора, миссис Пирс, извещает о приходе «молодой особы», которая утверждает, будто Хиггинс будет рад ее видеть. Миссис Пирс немного удивлена этим визитом, но, возможно, профессор хотел записать произношение девушки на своей аппаратуре. Хиггинс и Пикеринг радуются возможности вместе оформить «фонетический материал». В комнату заходит цветочница. Видно, что она пыталась принарядиться, на ее шляпке красуется яркие перья, а пальто почти чистое. Хиггинс сразу узнает девушку и говорит, что примеров диалекта, на котором она разговаривает, у него достаточно, поэтому пусть проваливает отсюда ». Цветочница советует «не сдаваться», ибо он еще не знает, по какому делу она пришла, и, обращаясь К экономки, спрашивает, сказала, что она «приехала на такси». Экономка удивляется, зачем «таком джентльмену» знать, как добралась до них эта девушка. Цветочница пренебрежительно говорит, что может пойти и в другое место, если этот «учитель такой надменный»: она пришла брать у него уроки. Хиггинс смог лишь воскликнуть то в знак удивления и окаменел. Девушка замечает, что он мог бы предложить ей сесть, если такой уж джентльмен, ибо она же имеет к нему дело. Хиггинс, оправившись от удивления, спрашивает Пикеринга, что им «делать с этим чучелом, пригласить сесть или спустить по лестнице». Пикеринг, очень вежливо и мягко, спрашивает, зачем девушке учиться произношении. И объясняет, что хочет пойти на работу в цветочный магазин, а с ее произношением туда не берут. Затем напоминает: Хиггинс вчера сам похвалялся, якобы может «сделать из нее леди, и продавщицей примут». Миссис Пирс удивляется: видимо, девушка такая глупая, что Считает, будто сможет оплатить уроки профессора Хиггинса. От этих слов профессор уже окончательно пришел в себя, он предлагает девушке сесть и спрашивает, как ту зовут. Цветочница называет свое имя — Элиза Дулиттл. Хиггинс интересуется, сколько же она собирается ему платить. Элиза отвечает, что хорошо знает, сколько стоят уроки, так одну ее приятельницу учит французскому языку настоящий француз. Она же хочет научиться говорить на родном, так, конечно, плататиме поменьше. И называет свою цену — шиллинг в час. Хиггинс встает и, словно раздумывая, ходит по комнате. Затем, обращаясь к Пикеринга, говорит, что таких больших денег ему еще никто не предлагал. Объясняет: если смотреть на этот шиллинг в процентном отношении к доходам девушки, тот шиллинг весят столько же, сколько шестьдесят фунтов миллионера, Элиза пугается и плачет: она не говорила о шестидесяти фунтов, столько денег у нее нет. Миссис Пирс успокаивает ее, говорит, что никто таких денег с нее не возьмет. Зато Хиггинс угрожает взять веник и вздрючить ее хорошенько, если она не перестанет плакать. Пикеринг предлагает пари: если через несколько месяцев занятий с профессором Элизу на посольском приеме никто не отличит от леди, то он, Пикеринг, сочтет Хиггинса выдающимся педагогом и возместит «всю стоимость эксперимента», а также заплатит за уроки. Хиггинс смотрит на Элизу и готов уже поддаться соблазну устроить такой эксперимент: девушка, по его мнению, такая пошлая. После этого замечания профессора Пикеринг говорит, что по крайней мере он уверен: Хиггинс не вскружит девушке голову комплиментами. Миссис Пирс не соглашается с ним: она знает, что голову девушке можно закрутить не только комплиментами. Все больше увлекаясь идеей Пикеринга, Хиггинс предписывает экономке хорошо вымыть Элизу («если так не отойдет, попробуйте почистить ее наждаком»), сжечь всю одежду девушки и заказать эти новые наряды («а пока можете завернуть ее в газетную бумагу»). Элиза возмущается таким отношением к себе, ибо она «честная девушка и вашего брата знает», грозится вызвать полицию, просит Пикеринга вступиться за нее. Миссис Пирс и Пикеринг призывают Хиггинса не терять здравого смысла, потому что девушка уже изрядно напугана: нельзя же так обращаться с людьми. Хиггинс сразу, с удивительным профессионализмом, меняет тон, становится вкрадчивым и милым. На миссис Пирс его тон не производит никакого впечатления, она уверена: «нельзя подобрать живую девушку так, как камешек на берегу моря». Спрашивает Элизу о ее родителей. Та отвечает, что отец живет с шестой на ее памяти мачехой, он с удовольствием выставил дочь, как только та подросла. Даже когда никому нет до Элизы дела, миссис Пирс хочет знать: на каких условиях девушка останется в доме, будут ей платить деньги, что будет с ней после завершения эксперимента. Хиггинс не считает нужным об этом думать и убеждает, что это ерунда — авось. Главное для него сейчас — эксперимент, а дальше то будет уже дело Элизы. Девушка хочет покидать этот дом, потому Хиггинс думает «только о себе» и у него «нет сердца». Тогда профессор с искусством дьявола соблазняет Элизу, обещая ей и новые платья, и конфеты, и такси;, которым она сможет ездить столько, сколько захочет. Пикеринг становится на сторону миссис Пирс и говорит: Элиза должна осознавать, что она делает, когда соглашается на эксперимент. Хиггинс уверен, что это невозможно: она ничего не способна понять. Тогда Пикеринг обращается к Элизы: «Мисс Дулиттл …». Элиза удивленно восклицает какие-то странные звуки, передающие ее захоплепня: никогда в жизни никто к ней так не обращался. Услышав крики Элизы, Хиггинс говорит, что все разговоры с ней бесполезны, ибо она понимает только четкие и простые команды, поэтому приказывает быстренько идти в ванную. Миссис Пирс просит разрешения поговорить с девушкой наедине. Уже на пороге Элиза произносит целую речь: она честная девушка, а он, Хиггинс, грубиян, она не останется в доме, если не захочет того — это он к ней пристал, она ничего ему не должна; у нее есть чувство, пусть он себе это заметьте, и чувства те такие же, как и у остальных людей. Миссис Пирс закрывает дверь и голоса Элизы больше не слышно.

Пикеринг, оставшись вдвоем с Хиггинсом, спрашивает, извинившись за откровенность: или порядочный профессор в отношении женщин? Хиггинс недоумевает: разве есть такие мужчины? Он сравнивает отношения мужчины и женщины с путешествием, когда один тянет на юг, второй — на север, и с остальными оба поворачивают на восток, хотя ни он, ни. она «не переносят восточного ветра». Пикеринг не дает себя заговорить: он чувствует ответственность за девушку и хочет быть уверен, что Хиггинс не воспользуется ее положением в своем доме. Хиггинс утверждает, что научить можно только тогда, когда «личность ученика святыня»; он научил говорить по-английски многие американские миллионерш, а среди них были очень красивые, и он относился к ним так, будто перед ним лишь кусок дерева, либо сам был таким куском. Эту речь прерывает миссис Пирс, которая пришла поговорить с профессором. Она просит Хиггинса в присутствии Элизы подбирать слова, ибо он имеет привычку ругаться. Хиггинс возмущен: он ненавидит такую манеру разговора, «черт побери». Именно это миссис Пирс и имела в виду, таких слов, да еще худших, в лексиконе профессора многовато. К тому же, девушка должна привыкнуть к аккуратности, поэтому профессор не должен разбрасывать свои вещи, выходить к завтраку в халате, использовать скатерть вместо салфетки и т.д. Чтобы избежать этого разговора, Хиггинс замечает, что его халат, кстати, очень попахивает бензином. Миссис Пирс трудно сбить с толку, она замечает: если профессор не вытирать руки халатом … Хиггинс не дает ей договорить и обещает вытирать руки своими волосами. Миссис Пирс просит разрешения взять для Элизы один из японских халатов профессора. Хиггинс, кажется, согласен на все, лишь экономка дала ему спокойствие. Миссис Пирс с чувством выполненного долга выходит из комнаты, но возвращается доложить, что пришел мистер Дулиттл, отец Элизы.

Альфред Дулиттл — пожилой, но еще крепкий мужчина в рабочем костюме мусорщика, черты его лица свидетельствуют, что «ему все равно неизвестны страх и, совесть». Хиггинс уверен, что Дулиттл — шантажист, умышленно подослал, Элизу. Поэтому, как только Дулиттл говорит с важностью «чиновной лица», что ему нужна его дочь, Хиггинс сразу же соглашается ее отдать. Дулиттл поражен: дочь же ему совсем не нужна, он хотел только получить немного денег, каких-нибудь пять фунтов. Пикеринг отмечает, что Хиггинс не имеет никаких дурных намерений относительно Элизы. Дулиттл уверяет: он просил бы пятьдесят фунтов, если бы предполагал, что Хиггинс имеет глупые намерения, Хиггинсу нравится красноречие этого «философа», лишенного всяких моральных обязательств, своеобразие его толкование «буржуазной морали»: «мне нужно не меньше, чем достойном бедняку, ибо он ест и я им, он не выпивает, а я выпиваю, мне и развлечься надо, потому что я человек, который мыслит ». Хиггинс утверждает, что поработав с Дулиттл несколько месяцев, можно было бы предложить ему «или кресло министра, или кафедру проповедника». Хиггиис решает дать-таки Дулиттл деньги, даже предлагает больше, чем тот просит. Но Альфред Дулиттл — человек здравого смысла, он знает сколько просить, чтобы потратить эти деньги с удовольствием. Если же он возьмет больше, то возникнет соблазн отложить их, «человек тогда начинает жить, оглядываясь». Дулиттл получил деньги и вознамерился уходить, когда в комнату входит Элиза в красочном японском халате. Отец не сразу даже узнает ее, такая она чистая и красивая. Элиза в восторге рассказывает отцу, что «здесь легко ходить чистым», «столько горячей воды и мыла». Хиггинс выражает удовлетворение тем, что ванная комната понравилась Элизе. И возражает: ей не все понравилось; например, зеркало она должна завесить полотенцем, потому что стыдно было смотреть. Хиггинс замечает Дулиттл, что тот очень строго воспитал свою дочь. Тот открещивается: он никогда не воспитывал ее, так, только иногда ремнем ударил и все. Уверяет, что дочь привыкнет, будет вести себя «более свободно», «так, как у вас положено». Элиза возмущена: она никогда не будет вести свободнее, потому что она честная девушка. Хиггинс угрожает отдать ее отцу, если тот хотя бы еще раз скажет, что она честная девушка. И Элиза не пугается этого, ведь хорошо знает своего отца: он пришел за деньгами, а не за ней. Дулиттл спешит расстаться: последние слова Хиггинса ему не нравится. На прощание профессор приглашает отца наведываться к дочери, добавляет, что имеет брата-священника, который мог бы наставлять их беседы. Дулиттла как ветром сдуло. Элиза уверяет, что теперь отец ни за что не придет, потому что ему легче «когда собак на него спустите, чем священника». Хиггинс замечает, что его это не очень огорчает. Элизу тоже: она не может простить отцу, что тот роется в мусоре, когда имеет «настоящее дело». «Какое дело, Элиза?» — Спрашивает Пикеринг. И объясняет, что отец ее землекоп, хорошие деньги должен, даже теперь иногда берется за дело, «чтобы кости размять». Потом спрашивает: разве Пикеринг не будет ей больше говорить мисс Дулиттл »? Тот просит извинить за невежливость. Элиза отвечает, что она не обиделась, но это хорошо получалось — мисс Дулиттл. Миссис Пирс сообщает, что из магазина принесли новые платья. Элиза бегом бежит из комнаты. Хиггинс и Пикеринг сходятся во мнении, что они взялись за нелегкое дело. Первый замечает это весело, второй — твердо и серьезно.

Действие третье

Прошло несколько месяцев после упомянутых событий. В один из визитных дней миссис Хиггинс, еще до прихода гостей, к матери посетил профессор Хиггинс. Увидев его, миссис Хиггинс пугается. Она напоминает сыну, что он обещал не приходить в визитные дня, потому сполохуе всех ее знакомых, они перестают ее посещать. Хиггинс утверждает, что он пришел в «фонетической делу»: ему нужна помощь матери. Та отвечает, что и здесь не может ему помочь, потому что даже очень любя сына, не способна преодолеть те его гласные. Хиггинс нетерпеливо говорит, что фонетикой он с ней заниматься не будет. Дело в том, продолжает Хиггинс, что он подобрал на улице «одну девушку». Мать замечает, что, наверное, одна девушка подобрала его. Хиггинс возмущается: он говорит не о любви. Мать жалеет, потому что он не замечает, что среди молодых девушек много хорошеньких. «Дура», — добавляет профессор. Миссис Хиггинс очень серьезно просит его сделать одну вещь, если, конечно, он на самом деле любит мать. Хиггинс вскрикивает: видимо, мать хочет, чтобы он женился. Нет, отвечает и твердо, пока будет достаточно, если он вытащит руки из карманов и перестанет бегать по комнате. Хиггинс садится и наконец извещает цель своего прихода: он пригласил в гости к матери ту девушку, которую подобрал, чтобы она прошла первое испытание. Мать ужасается, ведь это еще хуже, чем ее сын. О чем же девушка говорить? Хиггинс уверяет, что Элиза получила соответствующие инструкции, поэтому имеет только две темы для разговора — погода и здоровье. Произношение он ей уже исправил, потому Элиза имеет хороший слух, но теперь приходится думать не только о том, как говорить, но и что. Профессор не успел договорить, потому известили о приходе гостей — миссис и мисс Эйнсфорд Хилл. Оказывается, что это те самые мать и дочь, которые стояли в портике церкви во время дождя. «Мать тактичная, воспитанная женщина, но чувствуется напряжение в отношениях с людьми, которая присуща людям с ограниченными средствами. Дочь усвоила непринужденный тон девицы, привыкшей к светской общества: дерзость украшенной бедности ». Миссис Хиггинс рекомендует своего сына. Гости в восторге: они столько слышали о славном профессора и рады знакомству. Хиггинс уверен, что где-то видел, а главное слышал этих женщин, и пока не может вспомнить, где именно. Мисс Кларе Эйнсфорд Хилл, которая подходит к Хиггинса для светской беседы, он советует не торчать, а сесть куда-нибудь. Миссис Хиггинс вынуждена извиниться за сына и признать, что тот не умеет вести себя в обществе. Хиггинс спрашивает: разве он оскорбил кого, извиняется, поворачивается спиной к гостям и «наблюдает реку и цветника за окном с таким видом, словно перед ним вечный лед». Извещают о приходе полковника Пикеринга. Его поведение составляет разительный контраст с манерами Хиггинса. Пикеринг спрашивает у хозяйки, знает и, по какому делу они пришли. Хиггинс не дает матери ответить. «Черта лысого: пришли вот эти и помешали», — говорит он. Миссис Эйнсфорд подводится, не выражая своей обиды, говорит, что, наверное, их визит несвоевременный. Миссис Хиггинс прегражден ее, что, наоборот, очень уместен, потому что она именно ждет одного молодого человека, с которым хотела бы познакомить своих гостей. Приходит Фредди. Хиггинс все еще не может вспомнить, где он видел этих людей. Он не знает о чем говорить, пока нет Элизы, и не скрывается с этим. Миссис Эйнсфорд тоже не нравится светские беседы, она уверена: было бы гораздо лучше, если бы люди говорили то, что думают. Хиггинс утверждает: вряд ли кому-то было приятно, если бы он сказал то, что думает. Наконец докладывают о приходе мисс Дулиттл ». Все присутствующие поражены ее красотой, ее элегантным нарядом. Элиза здоровается со всеми, придерживаясь строгих правил этикета, говорит приятным голосом, но очень тщательно произносит слова. Хиггинс, наконец, вспоминает, где он видел все это общество, сошлось так неожиданно в гостиной его матери. Между тем Элиза начинает разговор о погоде, надеясь, «что существенных изменений в состоянии атмосферы не произойдет». Фредди то выкрикивает. Элиза с уверенностью хорошего ученика спрашивает молодого: в чем дело, разве она что-то неверно сказала. Фредди в восторге. Чтобы продолжить разговор, мать Фредди говорит, что каждую весну кто из них имеет «инфлюэнцу». Услышав это слово, Элиза мрачно вспоминает: ее тетя умерла, все говорили от «инфлюэнцы», но она уверена, что старую «пришили». Далее Элиза своей фонетически безупречной произношением говорит такие слова и выражения, Хиггинс вынужден выдать это за новый модный стиль общения. Элиза размышляет вслух: тетя и болела разные болезни, но ей всегда помогал джин, а здесь от такой мелочи умерла. А где ее шляпу, которую должен был достаться Элизе в наследство, риторически спрашивает мисс Дулиттл »и сам отвечает:« Кто шляпу спер, тот и тетку пришил ». Дальше-больше. Элиза рассказывает о своем отце, который помогал тете лечиться джином, уверяет, что «под мухой он гораздо лучшей, чем трезвый, ибо совесть его тогда не мучает». Клара и Фредди в восторге от «нового стиля», их мать откровенно шокирована. Хиггинс отчетливо смотрит на свои часы и Элиза понимает, что время прощаться. Она исходит. Гости несколько минут обсуждают «новый стиль». Когда гости уходят, Хиггинс спрашивает у своей матери, можно Элизу «показать в обществе». И заверяет, что до тех пор, пока девушка под влиянием ее сына, ни о каких хорошие манеры говорить не приходится. Она просит подробно рассказать ей, кто эта девушка и что она делает в доме профессора Хиггинса. Пикеринг и Хиггинс наперегонки рассказывают о Элизу. Миссис Хиггинс понимает, что те завели себе живую куклу и забавляются. Она предупреждает их, что вместе с Элизой в их дом пришла проблема: что девушка будет делать дальше. Ее, наверное, ждет такая же судьба, как ту даму, которая вышла только из гостиной: манеры и привычки светской леди, но не хватает средств, чтобы быть ею в действительности, зато есть полная неспособность зарабатывать себе на хлеб. Но мужчины не занимаются этим. Элиза что-нибудь делать, уверяют воды. Хиггинс и Пикеринг прощаются и уходят. Слышно, как на лестнице они обсуждают возможность посещения Элизой модной выставки и радуются, как дети, в ожидании этой «веселого спектакля». Миссис Хиггинс с возмущением несколько раз повторяет одно слово: «Мужчины!

Действие четвертое

Лаборатория профессора Хиггинса. Север. В комнате никого нет. Часы бьют двенадцать. На лестнице слышны голоса Хиггинса и Пикеринга: они говорят о том, как устали за день, и сейчас хотели бы только хорошо отдохнуть. В комнату заходит Элиза. Она в роскошном наряде с бриллиантами, в руках — цветы и веер. Девушка подходит к камину, зажигает лампу. Теперь видно, что и она очень уставшая, выражение лица почти трагичен. Элиза кладет цветы и веер на рояль, садится рядом и грустно молчит. Заходит Хиггинс во фраке и цилиндре, но под мышкой несет домашнюю куртку. Он бесцеремонно снимает фрак, бросает его на журнальный столик, начинает переодеваться в домашней одежды, не замечая Элизы. Устало разваливается в кресле. Заходит Пикеринг. Он тоже в парадном одеянии. Снимает пальто, цилиндр и хочет положить рядом с одеждой Хиггинса, но, заметив Элизу, не позволяет себе этого сделать. Обращаясь к Хиггинса, говорит, что завтра им перепадет от миссис Пирс, если они разбрасывают здесь вещи. Хиггинсу это безразлично. Пикеринг берет свои вещи и уходит вниз. Хиггинс напевает арию, вдруг прерывает пение и риторически спрашивает: куда подевались его домашние тапочки. Элиза мрачно смотрит на него, потом встает и выходит. Возвращается Пикеринг, он принес письма. Оба их просматривают. Заходит Элиза с тапочками, молча ставит их перед Хиггинсом. Тот, позевывая, начинает взимать ботинки и замечает тапочки. Смотрит на них так, будто они сами здесь оказались. Хиггинс и Пикеринг жалуются друг другу на усталость, обсуждают прошедший уже день. Они побывали на пикнике, потом на званом обеде, а потом уже в опере. И все ради того, чтобы показать Элизу светском обществу. Теперь радуются с того, что пари выиграли. Обсуждают между собой несколько «острых моментов», когда опасались, что Элиза не справится с ролью герцогини, но все обошлось. «Мы добыли настоящую победу», — говорят они, приветствуя друг друга. Элиза сидит молча, но красота ее становится какая зло. Мужчины желают друг другу спокойной ночи, выходят. Хиггинс задерживается на пороге, чтобы дать Элизе установки: выключить свет, перевести миссис Пирс, что утром он будет пить чай, а не кофе. Элиза пытается удержаться и изображать спокойствие, но когда Хиггинс выходит, дает волю своим чувствам и, рыдая, падает на пол. Опять слышен голос Хиггинса: он все еще ищет свои тапочки. Как только он возникает на пороге, Элиза, схватив тапочки, по одному бросает их в лицо Хиггинсу. Тот очень удивляется, спрашивает, что случилось. Элиза говорит, что ничего не случилось: она выиграла для него пари, а к ней ему не никакого дела. Хиггинс аж зашелся: она выиграла пари! Это он выиграл! Почему она бросает тапки! Элиза отвечает, что хотела бы разбить ему голову или задушить его — отвратительную себялюбивая животное. Зачем он вытащил ее из того болота, что она будет делать дальше! Хиггинс смотрит на Элизу с холодной любознательностью ученого и замечает удивленно: это создание, оказывается, тоже волновалось. Но какое ему дело, что с ней будет дальше! Элиза-то уперлась в отчаянии. Даже Хиггинс начинает немного волноваться, однако говорит с девушкой все же заносчиво: разве ей тут плохо относились, кто-нибудь обижал ее? На все вопросы Элиза отвечает коротким «нет». Хиггинс снисходительно говорит, что она немного устала, но все уже прошло, и теперь надо только отдохнуть. Элиза отвечает, что уже слышала молитву: «Слава Богу, что все кончено!» А куда теперь она денется? Наконец поняв, что волнует девушку, Хиггинс советует не заниматься этим. Он еще не думал, как будет дальше. Он привык к ней, думал, что она никуда не денется из его квартиры. Потом берет из вазы большое яблоко, вкусно Надкусив, говорит: возможно, Элиза выйдет замуж, потому что она красивая, не сейчас, конечно, сейчас лицо ее распухло от слез и стало «страшно, как смертный грех». Девушка подводит на него глаза и пристально смотрит, но взгляд то пропадает даром — Хиггинс с аппетитом ест яблоко. Вдруг ему в голову приходит «счастливая мысль»: надо попросить миссис Хиггинс подыскать какого кандидата в мужья для Элизы. Девушка с презрением отвечает, что раньше торговала цветами, а теперь он предлагает ей торговать собой. Хиггинс называет это ханжеством, впрочем, она может не выходить замуж, если это ей не нравится. Пикеринг может купить для нее цветочный магазин — у него денег много! Все это пустое, говорит Хиггинс, он так устал, что лучше сейчас идти спать, вот только бы вспомнить, за чем он сюда пришел! Хиггинс смотрит на тапочки и вспоминает, наклоняется, чтобы их подобрать. Элиза задерживает его, обратившись к нему по всем правилам этикета. Тот от удивления аж тапочки уронил. Элиза спрашивает: те платья, что она носит, ее или полковника? Хиггинс удивляется — зачем полковнику женские платья!? Элиза спокойно говорит, что платья Могут пригодиться другой девушке, с которой они будут экспериментировать. Замечание это оскорбляет Хиггинса, но он сдерживается. Элиза хочет знать: что именно из ее личных вещей на самом деле ей положено, чтобы потом ее не назвали воровкой. Зачем это выяснять в час ночи, удивляется Хиггинс: он ожидал, что она имеет больше чувства. Пусть забирает все к черту, только бриллианты оставит, ибо их взяли взаймы! -Раздраженно кричит Хиггинс. Элиза просит его забрать все бриллианты сейчас же, то яростно хватает украшения, прячет по карманам. Элиза снимает с пальца и кольцо, которое ей купили, тоже подает ее Хиггинсу, говоря, что теперь она ему не нужна. Хиггинс швыряет кольцо в камин, возвращается к ней с таким выражением, что Элиза кричит: «Не бейте меня!» Хиггинс тоже переходит на крик: это она ударила его в самое сердце. Элиза не скрывает своего удовлетворения, она радуется возможности, хотя бы таким образом свести с ним счеты. Посылая все и всех к черту, Хиггинс гордо выходит. Элиза впервые за весь вечер улыбается, потом становится на колени перед камином и ищет кольцо.

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ

Гостиная миссис Хиггинс. Хозяйка стоит у стола, заходит горничная и извещает, что мистер Хиггинс и полковник Пикеринг внизу говорят по телефону с полицией. Горничная добавляет: профессор в плохом настроении. Миссис Хиггинс говорит, что была бы удивлена, если бы тот был в хорошем; передать мужчинам приглашение зайти к ней, «когда они закончат с полицией», а мисс Дулиттл сказать, чтобы не выходила из своей комнаты, пока ее не призывают. В комнату врывается Хиггинс, мало сказать, что он в плохом настроении! Он даже не здоровается с матерью, а сразу извещает: «Элиза убежала!» Возможно, она испугалась, спрашивает миссис Хиггинс. Хиггинс уверен в том, что ничего страшного с Элизой вчера не случилось: она, «как всегда осталась гасить лампы и т.д.», но в постель потом не пошла. Рано утром она приехала на кеби за своими вещами, а «эта старая дура миссис Пирс» отдала ей все и, ничего даже не сказав Хиггинсу, отпустила. Что же теперь делать, спрашивает профессор. Мать отвечает, что, видимо, придется обходиться без Элизы. Профессор Хиггинс слоняется из угла в угол и признает, что он не знает даже, где его вещи, не знает, с кем встречается сегодня, потому что все это держала в памяти Элиза. Заходит Пикеринг, вежливо здоровается с хозяйкой. Хиггинс набрасывается на него с вопросом: «Что сказал этот осел инспектор?» Миссис Хиггинс с возмущением спрашивает: неужели они и впрямь собираются искать Элизу с помощью полиции? Пикеринг соглашается: возможно, этого не следовало делать, потому у инспектора даже возникли определенные подозрения относительно их намерений. Это неудивительно, говорит миссис Хиггинс, и кто дал им право оповещать полицию о Элизу, как она воровка или зонтик, что потерялась. Пикеринг оправдывается тем, что они очень хотят вернуть Элизу — они же не могут без нее!

Заходит горничная и извещает, что до мистера Хиггинса пришел джентльмен в какой срочному делу, его направили сюда, когда он не застал профессора дома. Хиггинс не хочет и слышать о других делах, но, узнав, что пришел мистер Дулиттл, просит немедленно привести посетителя. Заходит Дулиттл. На нем новый по моде одежда, лакированные ботинки и блестящий цилиндр довершают картину. Он так увлечен целью своего визита, что даже не замечает хозяйку. Дулиттл сразу бросается к Хиггинса и, указывая на свой костюм, говорит: «Это вы все наделали! Хиггинс удивляется, что именно« это »? В свою очередь спрашивает: неужели Элиза так убрала своего отца? Миссис Хиггинс прерывает разговор и приветствует Дулиттл. Тот смущается, вежливо отвечает на приветствие, объясняет, что он теперь сам не свой, ибо в его жизни случились досадные изменения. Хиггинс спрашивает только, нашел Дулиттл Элизу, другое его не интересует. Дулиттл удивляется: неужели профессору удалось потерять ее? Вот повезло! Успокаивает, что Элиза никуда не денется, сама найдет теперь отца, «после того, что вы со мной сделали». Миссис Хиггинс, наверное, ожидая худшего, спрашивает, что же сделал ее сын с Дулиттл. Тот трагически отвечает: «Он меня потерял, бросил в пасть буржуазной морали». Хиггинс возмущается. Дулиттл напоминает, как в письме к другу американского миллионера, который мечтал о создании во всем мире Общества моральных реформ и дал на это немалые деньги, Хиггинс написал, что оригинальный моралист в современной Англии — Альфред Дулиттл, простой мусорщик. Хиггинс соглашается, что однажды пошутил так. Дулиттл возмущается: хорошие шутки! Тот миллионер умер. А в завещании указал, что покидает свой пай в сыродельном тресте «Товарищ желудка» Дулиттл, если тот шесть раз в год будет читать лекции во Всемирной лиге моральных реформ. Хиггинсу понравился этот совпадение событий. Пикеринг отмечает, что более одного раза Дулиттла читать лекции не пригласят, поэтому не надо так волноваться. Оказывается, что Дулиттл боится вовсе не лекций, с этим он, уверен, справится. Ему не нравится, что из него сделали джентльмена. Он жил тихо и спокойно, ни от кого не зависел, умел деньги вытаскивать, если надо, Хиггинс знает. А теперь Дулиттл не имеет покоя, ибо у него оказалось столько родственников! Ранее врачи и адвокаты стремились как можно быстрее вытолкнуть его за дверь, сейчас же только и делают, что заботятся о нем. Все тянут с него деньги. Наверное, и Хиггинс на нем заработает, потому говорить так, как он говорил ранее, ему уже нельзя, надо учиться «буржуазной языке». Миссис Хиггинс спрашивает, почему же он не отказался от наследства, когда имеет с этого только хлопоты. Дулиттл вынужден признать, что на это ему «не хватило духу», боится старости в приюте. «Меня купили. Я сдался. Другие избранники судьбы будут теперь выносить мое мусора и получать за это деньги, а я буду смотреть и завидовать ». Миссис Хиггинс радуется, что теперь за судьбу Элизы можно не беспокоиться: отец позаботится о ней. Дулиттл меланхолично соглашается, ведь теперь он должен заботиться обо всех. Хиггипс кричит, что Дулиттл не может заниматься Элизой, потому что девушка не его: он получил за дочь деньги. Миссис Хиггинс с возмущением приказывает сыну перестать говорить нелепости: Элиза наверху и может все услышать. Она всю ночь бродила по улицам города, даже хотела броситься в реку и не решилась. Рано утром пришла к миссис Хиггинс и рассказала, как профессор Хиггинс и полковник Пикеринг жестоко отнеслись к ней. Оба названных мужа аж подпрыгивают: они ничего не делали Элизе, они вообще с ней не разговаривали. В том-то и дело, замечает миссис Хиггинс: Элиза так хорошо справилась со своей задачей, так старалась ради них, а они даже не поблагодарили ее, слова доброго не сказали, сели и начали жаловаться, как им все это надоело. Миссис Хиггинс уверяет, что на месте Элизы она бы запустили не тапочками, а кочергой. Пикеринг вынужден признать: прошлым вечером они немного рассеянно отнеслись к Элизе. Миссис Хиггинс говорит, что Элиза согласилась забыть все обиды и встретиться с Хиггинсом и Пикерингом, как с давними знакомыми. Конечно, если профессор даст слово вести себя вежливо. Хиггинс еле сдерживается. Миссис Хиггинс просит Дулиттла выйти на балкон, чтобы Элиза не знала об изменениях в жизни отца, пока не примет решение относительно Хиггинса и Пикеринга. Пока ждут Элизу, Хиггинс сидит в кресле, вытянув ноги и насвистывая. Мать говорит, что такая поза ему не подходит. Профессор отвечает, что ему безразлично, но ноги подбирает. Тогда миссис Хиггинс говорит, что и ей то тоже все равно, просто она хотела, чтобы сын заговорил, тогда он не сможет свистеть. Хиггинс стонет, потом не выдерживает и вскрикивает: куда же подивалося «то девчонка».

Заходит Элиза, спокойная, непринужденная. Она ведет себя уверенно, держит в руках корзинку с работой. Пикеринг поражен, он даже забывает подняться ей навстречу. Элиза приветствуется с профессором Хиггинсом, вежливо спрашивает о его здоровье. Тот даже заупрямился. Потом девушка оборачивается к Пикеринга, приветствуется. Тот вскакивает на ноги. Элиза начинает светскую беседу о погоде. Хиггинс, опомнившись, говорит, чтобы она перестала «ломать комедию», потому что на него это не производит впечатление: он же сам ее научил этому. Уверяет, что Элиза не имеет никакой собственной мысли, ни одного слова, которое бы он не научил ее произносить. «Я создал это существо с пука гнилой моркови … а теперь она осмеливается корчить знатную даму! Элиза будто не слышит того, что так горячо говорит Хиггинс, а обращается исключительно к Пикеринга. Она благодарит его за все: ведь это он помог ей так измениться, потому что раньше она вела точно так, как профессор. Элиза говорит, что его воспитание началось тогда, когда она только переступила порог квартиры Хиггинса: именно тогда Пикеринг впервые в ее жизни обратился к ней «мисс Дулиттл», разбудив его достоинство и самоуважение. Было и многое другое, мелочей, на которые полковник не обращал внимания, потому что привык так обращаться со всеми: он никогда не проходил в дверь первым, не снимал ботинок в ней, но всегда снимал шляпу, когда разговаривал с ней. Тогда она поняла, что леди от цветочницы отличает не только то, как она держится, но и то, как относятся к ней другие. Пикеринг, пытаясь защитить своего друга, говорит, что Хиггинс со всеми ведет себя одинаково: и с цветочницей, и с герцогиней. Но это он же научил Элизу говорить. Элиза возражает: учить говорить — профессия Хиггинса, а речь идет о чертах личности. Она просит, чтобы теперь Пикеринг называл ЕЕ Элизой, а вот профессор — только мес Дулиттл. Хиггинс кричит, что она сдохнет, а не дождется. Пикеринг смеется и предлагает Элизе ответить Хиггинсу в таком же тоне. Девушка говорит, что теперь она уже не может, потому что забыла «свой язык», «как ребенок, оказавшийся в чужой стране», на старое возврата нет. Хиггинс утверждает, что без него «мисс Дулиттл» окажется «в канаве через три недели». С балкона выходит мистер Дулиттл и подходит так, что Элиза не видит его. Она же говорит, что не может говорить так, как раньше, даже если бы захотела. Отец кладет ей руку на плечо, и Элиза оглядывается на него. Вдруг узнав своего отца в этом шикарном джентльмен, она кричит так же, как тогда, когда ее впервые назвали «мисс Дулиттл». Профессор радуется, как ребенок — вот она победа, ничего в Элизе по сути не изменилось! Дулиттл объясняет причину, заставившую его нарядиться особенно шикарно: «Твоя мачеха выходит за меня замуж». Элиза сердито спрашивает, неужели отец может жениться на такой «вульгарной бабой». Пикеринг видит в этом браке моральный долг ее отца, а Дулиттл соглашается: «буржуазная мораль требует жертв». Он просит Элизу поехать с ним в церковь и уверяет, что мачеха стала смирная, никого не обижает, ни с кем не ссорится. Элиза выходит из комнаты, чтобы одеться. Дулиттл приглашает полковника Пикеринга с собой в церковь, «чтобы поддержать духом». Миссис Хиггинс тоже изъявляет желание увидеть это венчание. Она предлагает Элизе входящая уже одетая, подождать на нее: они поедут в одном экипаже, а полковник Пикерниг пусть сопутствует «молодого». Выходя из комнаты, Пикеринг просит Элизу простить Хиггинса и вернуться к ним. Девушка отвечает, что, наверное, отец ей не позволит. Но Дулиттл не проявляет желания «совать нос в это дело», он даже доволен, что эти два человека таким образом укротили Элизу. Он уверен: если бы там был один человек, то тот бы не смог устоять перед Элизой, а двое выстояли. Элиза, чтобы не оставаться один на один с Хиггинсом, идет на балкон, профессор следует за девушкой. Тогда Элиза возвращается в комнату. Отрезав девушке возможности для отступления, Хиггинс заставляет ее выслушать его. Он уверен, что Элиза уже достаточно наказала его и теперь лучше вернуться к ним на квартиру. Он не обещает, что изменится в своем отношении к ней, потому что уверен: важно держаться со всеми так, словно «на небесах, где нет пассажиров третьего класса и все бессмертные души равны перед собой». Элиза сказала: «Аминь. Вы проповедник от природы ». Хиггинс спрашивает раздражающе: видела ли она, чтобы он вел с кем лучше, чем с ней. Элиза говорит, что ее не удивишь плохим отношением, но она никому. не позволит раздавить себя, ибо он, «как автобус, пре своим путем и не смотрит, кто встречается на его пути». Хиггинс вынужден признать, что ему хватит Элизы, ведь она тоже кое-чему научила его. Элиза уверена, что совсем его не интересует. Хиггинс не соглашается с этим: его интересует жизнь, люди, а она — частица этой жизни, который произошел на его пути, и он отдал ей кусочек своей души. Но для него чувство никогда не станут товаром. «Вы называете мне бессердечным, потому что, подавая мне тапочки, отыскивая мои очки, вы думали купить этим право на меня, и ошиблись … Когда вы бросили те тапочки, вы выиграли в моих глазах гораздо больше ». Хиггинс предлагает Элизе вернуться ради добрых дружеских отношений. Элиза сожалеет, что не может взяться опять за своей корзины с цветами — тогда она была бы независима, а теперь она раба. «Вовсе нет. Хотите я у вас за отца, или положу деньги на ваше имя? А, возможно, вы хотите выйти замуж за Пикеринга? »- Спрашивает Хиггинс. На мгновение он задумывается, потом добавляет, что, наверное, полковник не согласится, ведь он тоже заядлый холостяк. Элиза выходит из себя и в отчаянии уверяет, что может выйти замуж, если захочет: Фредди пишет ей по три письма каждый день. Хиггинс, неприятно поражен этим открытием, называет Фредди дураком и нахалом и предупреждает Элизу, что сам он не может и не будет таять от чувств к ней. Пусть выходит за кого хочет, если не умеет ценить то, что имеет, пусть у нее будет то, что она ценит. Элиза уверена, что сможет доказать свое право на независимость: она сама давать уроки фонетики или пойдет в ассистентки к профессору Непин. Хиггинс в отчаянии: неужели она способна на такое — выдать все его секреты дурак и подхалимы. Он хватает Элизу за плечи и обещает ей свернуть голову. Элиза не пугается и демонстративно не сопротивляется, лишь говорит, что всегда чувствовала — рано или поздно он будет ее бить. Но теперь она знает, чего он боится: ведь знаний, что он ей дал, не забрать обратно. Хиггинс смотрит на Элизу почти в восторге: такой она ему нравится. Радостно говорит, что сдержал свое слово — он таки сделал из нее настоящую женщину, не «бремя на шею», а «крепость». «Теперь мы будем не просто двое мужчин и одна глупая девушка, а три дружных старых холостяки». Получается миссис Хиггинс, Элиза спрашивает, не поедет в церковь профессор Хиггинс. Миссис Хиггинс отвечает, что ее сын не умеет вести себя в церкви: он будет исправлять произношение священника. Хиггинс прощается, но, словно вспомнив что-то, приказывает Элизе заехать в магазин и купить нечто, в частности, ему перчатки и галстук к новому костюму. Элиза отвечает, что все это он может купить и сам, и выходит из комнаты. Миссис Хиггинс обещает помочь сыну подобрать галстук, но профессор, улыбаясь, говорит, что Элиза выполнит его поручение. Элиза едет на свадьбу отца. Хиггинс ходит по комнате с вполне довольным видом.

Джордж Бернард Шоу (George Bernard Shaw) (1856-1950), ирландский драматург, философ и прозаик и самый прославленный — после Шекспира — драматург, писавший на английском языке.

Бернард Шоу обладал великолепным чувством юмора. О себе писатель сказал: «Мой способ шутить — это говорить правду. На свете нет ничего смешнее «.

Шоу вполне сознательно ориентировался на творческий опыт Ибсена. Он высоко ценил его драматургию и в начале творческого пути во многом следовал его примеру. Как и Ибсен, Шоу использовал сцену для пропаганды своих социальных и моральных взглядов, наполняя пьесы острыми, напряженными дискуссиями. Однако он не только, как Ибсен, ставил вопросы, но и пытался на них ответить, и ответить как писатель, исполненный исторического оптимизма. По словам Б. Брехта, в пьесах Шоу «вера в бесконечные возможности человечества на пути к совершенствованию играет решающую роль».

Творческий путь Шоу-драматурга начался в 1890-е годы. В Независимом театре была поставлена и первая драма Шоу «Дома вдовца» (1892), с которой началась «новая драма» в Англии. Следом за ней появились «Волокита» (1893) и «Профессия миссис Уоррен» (1893—1894), составившие вместе с «Домами вдовца» цикл «Неприятных пьес». Такими же остросатиричными были и пьесы следующего цикла, «Пьесы приятные»: «Оружие и человек» (1894), «Кандида» (1894), «Избранник судьбы» (1895), «Поживем — увидим» (1895—1896).

В 1901 г. Шоу опубликовал новый цикл пьес «Пьесы для пуритан», в который вошли «Ученик дьявола» (1896—1897), «Цезарь и Клеопатра» (1898), «Обращение капитана Брассбаунда» (1899). Какие бы темы ни поднимал в них Шоу, будь то, как в «Цезаре и Клеопатре», отдаленное прошлое человечества или, как в «Обращении капитана Брассбаунда», колониальная политика Англии, его внимание всегда приковано к самым жгучим проблемам современности.

Ибсен изображал жизнь преимущественно в мрачных, трагических тонах. Шоу насмешлив даже там, где речь идет о вполне серьезном. Он отрицательно относится к трагедии и выступает против учения о катарсисе. По мнению Шоу, человек не должен мириться со страданием, лишающим его «способности открывать сущность жизни, пробуждать мысли, воспитывать чувства». Шоу высоко ценит комедию, называя ее «самым утонченным видом искусства». В творчестве Ибсена, по словам Шоу, она трансформируется в трагикомедию, «в еще более высокий, чем комедия, жанр». Комедия, по убеждению Шоу, отрицая страдание, воспитывает в зрителе разумное и трезвое отношение к окружающему миру.

Однако, предпочитая комедию трагедии, Шоу в своей художественной практике редко удерживается в границах одного комедийного жанра. Комическое в его пьесах легко уживается с трагическим, смешное — с серьезными размышлениями о жизни.

«Реалист — тот, кот сам живет, сообразуясь со своими представлениями о прошлом».

Для Шоу борьба за новое общество была неразрывно связана с борьбой за новую драму, которая могла бы поставить перед читателями насущие вопросы современности, могла бы сорвать все маски и покровы жизни общества. Когда Б. Шоу, сначала как критик, а потом и как драматург, ввел планомерную осаду драмы 19 века, ему приходилось бороться с самой скверной из ходящих условностей театральной критики того времени, убежденной в том, что интеллектуальной серьезности на сцене нет места, что театр — это вид поверхностного развлечения, а драматург — это человек, задача которого изготовлять из дешевых эмоций вредные сласти.

В конце концов, осада увенчалась успехом, интеллектуальная серьезность одержала верх над кондитерским взглядом на театр, и даже его сторонники были вынуждены встать в позу интеллектуалов и в 1918 году Шоу писал: «почему понадобилась колоссальная война, чтобы приохотить людей к моим произведениям? »

Шоу намеривался создать положительного героя — реалиста. Одну из задач своей драматургии он видит в создании образов «реалистов», практичных, сдержанных и хладнокровных. Шоу везде и всегда старался раздразнить, разозлить, публику, использую свой шовианский метод.

Он ни когда не был идеалистом — его предложения носили не романтическо-пацифистский, а сугубо практический характер и были, по свидетельствам современников, весьма дельными.

В «Профессии миссис Уорен» Шоу изложил свое представление о реальном положении женщин в обществе, говорил о том, что общество должно быть устроено так, чтобы каждый мужчина и каждая женщина могли содержать себя своим трудом, не торгуя своими привязанностями и убеждениями. В «Цезаре и Клеопатре» Шоу предложил свой взгляд на историю спокойный, здравый, ироничный, не прикованный насмерть к щелочкам у дверей царских опочивален.

В основе художественного метода Бернарда Шоу — парадокс как средство ниспровержения догматизма и предвзятости — («Андрокл и лев», 1913, «Пигмалион», 1913), традиционности представлений (исторические пьесы «Цезарь и Клеопатра», 1901, пенталогия «Назад к Мафусаилу», 1918-20, «Святая Иоанна», 1923).

Ирландец по происхождению, Шоу неоднократно обращался в своем творчестве к острым проблемам, связанным с отношениями между Англией и «другим островом Джона Булля», как озаглавлена его пьеса (1904). Однако родные места он навсегда покинул двадцатилетним юношей. В Лондоне Шоу тесно сблизился с участниками «Фабианского общества», разделяя их программу реформ с целью постепенного перехода к социализму.

Современная драматургия должна была вызывать прямой отзвук у аудитории, узнающей в ней ситуации из собственного жизненного опыта, и провоцировать дискуссию, которая выходила бы далеко за пределы частного случая, показанного со сцены. Коллизии этой драматургии, в отличие от шекспировских, которые Бернард Шоу считал устаревшими, должны носить интеллектуальный или социально-обличительный характер, отличаясь подчеркнутой злободневностью, а персонажи важны не столько своей психологической сложностью, сколько чертами типа, проявленными полно и наглядно.

Главной проблемой, которую Шоу искусно решает в «Пигмалионе», стал вопрос «является ли человек изменяемым существом». Это положение в пьесе конкретизируется тем, что девушка из Ист Энда Лондона со всеми чертами характера уличного ребенка, превращается в женщину с чертами характера дамы высшего общества. Чтобы показать, как радикально можно изменить человека, Шоу выбрал переход из одной крайности в другую. Если такое радикальное изменение человека возможно в относительно короткое время, то зритель должен сказать себе, что тогда возможно и любое другое изменение человеческого существа.

Второй важный вопрос пьесы — насколько речь влияет на человеческую жизнь. Что дает человеку правильное произношение? Достаточно ли научится правильно говорить, чтобы изменить социальное положение? Вот что думает на этот счет профессор Хиггинс: «Но если бы вы знали, как это интересно — взять человека и, научив его говорить иначе, чем он говорил, до сих пор, сделать из него совершенно другое, новое существо. Ведь это значит — уничтожить пропасть, которая отделяет класс от класса и душу от души».

Шоу, быть может, первым осознал всесилие языка в обществе, его исключительную социальную роль, о которой косвенно в те же годы заговорил психоанализ.

Несомненно, что «Пигмалион» является наиболее популярной пьесой Б. Шоу. В ней автор показал нам трагедию бедной девушки, познавшей нищету, которая вдруг оказывается среди высшего общества, становится истинной леди, влюбляется в человека, помогшего ей подняться на ноги, и которая вынуждена отказаться от всего этого, потому что в ней просыпается гордость, и она понимает, что человек, которого она любит, отвергает ее.

На меня пьеса «Пигмалион» произвела огромное впечатление, особенно судьба главной героини. Мастерство Б. Шоу, с которым он показывает нам психологию людей, а также все жизненно важные проблемы общества, в котором он жил, не оставит равнодушным никого.

Все пьесы Шоу отвечают важнейшему требованию, предъявленному Брехтом современному театру, а именно: театр должен стремиться «изображать природу человека как поддающуюся изменению и зависящую от классовой принадлежности. Насколько Шоу интересовала связь характера и общественного положения, особенно доказывает тот факт, что радикальную перестройку характера он сделал даже главной темой пьесы «Пигмалион».

После исключительного успеха пьесы и сделанного по ней мюзикла «Моя прекрасная леди» история Элизы, превратившейся благодаря профессору фонетики Хиггинсу из уличной девчонки в светскую даму, сегодня, пожалуй, известна больше, чем греческий миф.

Человек создается человеком — таков урок этой, по собственному признанию Шоу, «интенсивно и сознательно дидактической» пьесы. Это тот самый урок, к которому призывал Брехт, требуя, чтобы «построение одной фигуры проводилось в зависимости от построения другой фигуры, ибо и в жизни мы взаимно формируем друг друга».

Среди литературных критиков бытует мнение, что пьесы Шоу, больше, чем пьесы других драматургов, пропагандируют определенные политические идеи. Учение об изменяемости человеческой природы и зависимости от классовой принадлежности есть не что иное, как учение о социальной детерминированности индивидуума. Пьеса «Пигмалион» является хорошим пособием, в котором рассматривается проблема детерминизма (Детерминизм — учение о первоначальной определяемости всех происходящих в мире процессов, включая все процессы человеческой жизни). Даже сам автор считал ее «выдающейся дидактической пьесой».

Главной проблемой, которую Шоу искусно решает в «Пигмалионе», стал вопрос «является ли человек изменяемым существом». Это положение в пьесе конкретизируется тем, что девушка из Ист Энда Лондона со всеми чертами характера уличного ребенка, превращается в женщину с чертами характера дамы высшего общества Чтобы показать, как радикально можно изменить человека, Шоу выбрал переход из одной крайности в другую. Если такое радикальное изменение человека возможно в относительно короткое время, то зритель должен сказать себе, что тогда возможно и любое другое изменение человеческого существа. Второй важный вопрос пьесы — насколько речь влияет на человеческую жизнь. Что дает человеку правильное произношение? Достаточно ли научится правильно говорить, чтобы изменить социальное положение? Вот что думает на этот счет профессор Хиггинс: «Но если бы вы знали, как это интересно — взять человека и, научив его говорить иначе, чем он говорил, до сих пор, сделать из него совершенно другое, новое существо. Ведь это значит — уничтожить пропасть, которая отделяет класс от класса и душу от души «.

Как показывается и постоянно подчеркивается в пьесе, диалект лондонского востока несовместим с существом леди, так же как и язык леди не может вязаться с существом простой девушки-цветочницы из восточного района Лондона. Когда Элиза забыла язык своего старого мира, для нее закрылся туда обратный путь. Тем самым разрыв с прошлым был окончательным. Сама Элиза в ходе пьесы ясно отдает себе отчет в этом. Вот что она рассказывает Пикерингу: «Вчера ночью, когда я бродила по улицам, какая-то девушка заговорила со мной; я хотела ей ответить по-старому, но у меня ничего не вышло «.

Бернард Шоу уделял много внимания проблемам языка. У пьесы была серьезная задача: Шоу хотел привлечь внимание английской публики к вопросам фонетики. Он ратовал за создание нового алфавита, который в большей степени соответствовал бы звукам английского языка, чем ныне существующий, и который облегчил бы задачу изучения этого языка детям и иностранцам. К этой проблеме Шоу неоднократно возвращался на протяжении своей жизни, и согласно его завещанию большая сумма была оставлена им на исследования, имеющие целью создание нового английского алфавита. Исследования эти продолжаются до сих пор, и всего несколько лет назад вышла в свет пьеса «Андрокл и лев», напечатанная знаками нового алфавита, который был выбран специальным комитетом из всех вариантов, предложенных на соискание премии. Шоу, быть может, первым осознал всесилие языка в обществе, его исключительную социальную роль, о которой косвенно в те же годы заговорил психоанализ. Именно Шоу сказал об этом в плакатно-назидательном, но от того не менее иронично-увлекательном «Пигмалионе». Профессор Хиггинс, пусть и в своей узкой специальной сфере, но все же опередил структурализм и постструктурализм, которые во второй половине века сделают идеи «дискурса» и «тоталитарных языковых практик» своей центральной темой.

В «Пигмалионе» Шоу соединил две одинаково волнующие его темы: проблему социального неравенства и проблему классического английского языка. Он считал, что общественная сущность человека выражается в различных частях языка: в фонетике, грамматике, в словарном составе. Пока Элиза испускает такие гласные звуки, как «аы — аы-аы — оу — оу», у нёё нет, как правильно замечает Хиггинс, никаких шансов выбраться из уличной обстановки. Поэтому все его усилия концентрируются на изменении звуков ее речи. То, что грамматика и словарный состав языка человека в этом отношении являются не менее важными, демонстрируется на примере первой крупной неудачи обоих фонетистов в их усилиях по перевоспитанию. Хотя гласные и согласные звуки Элизы превосходны, попытка ввести ее в общество как леди терпит неудачу. Слова Элизы: «А вот где ее шляпа соломенная, новая, которая должна была мне достаться? Сперли! Вот и я говорю, кто шляпу спер, тот и тетку укокошил » — даже при отличном произношении и интонации не являются английским языком для леди и джентльменов.

Хиггинс признает, что Элиза наряду с новой фонетикой должна усвоить также новую грамматику и новый словарь. А вместе с ними и новую культуру. Но язык не является единственным выражением человеческого существа. Выход в свет на прием к миссис Хиггинс имеет единственный промах — Элиза не знает, о чем говорят в обществе на этом языке. «Пикеринг также признал, что для Элизы недостаточно владеть присущими леди произношением, грамматикой и словарным составом. Она должна еще развить в себе характерные для леди интересы. До тех пор пока ее сердце и сознание заполнены проблемами ее старого мира: убийствами из-за соломенной шляпы и благоприятным действием джина на настроение ее отца, — она не сможет стать леди, пусть даже ее язык будет неотличим от языка леди». Один из тезисов пьесы гласит, что человеческий характер определяется совокупностью отношении личности, языковые отношения являются лишь ее частью. В пьесе этот тезис конкретизируется тем, что Элиза наряду с занятиями языком учится еще и правилам поведения. Следовательно, Хиггинс объясняет ей не только то, как надо говорить на языке леди, но и, например, как пользоваться носовым платком.

Если Элиза не знает, как пользоваться носовым платком, и если она противится принять ванну, то любому зрителю должно быть ясно, что изменение ее существа требует также изменения ее повседневного поведения. Внеязыковые отношения людей различных классов так гласит тезис, не менее различны, чем их речь по форме и содержанию.

Совокупность поведения, то есть форма и содержание речи, образ суждения и мыслей, привычные поступки и типичные реакции люде приспособлены к условиям их среды. Субъективное существо и объективный мир соответствуют друг друга и взаимно пронизывают друг друга. От автора требовалась большая затрата драматических средств, чтобы убедить в этом каждого зрителя. Шоу нашел это средство в систематическом применении своего рода эффекта отчуждения, заставляя своих персонажей время от времени действовать в чужой среде, чтобы затем шаг за шагом возвращать их в свою собственную среду, искусно создавая на первых порах ложное представление относительно их настоящей сущности. Затем это впечатление постепенно и методически меняется. «Экспозиция» характера Элизы в чужой среде имеет то воздействие, что она леди и джентльменам в зрительном зале кажется непонятной, отталкивающей, двусмысленной и странной. Это впечатление усиливается благодаря реакции леди и джентльменов на сцене.

Так, Шоу заставляет миссис Эйнсфорд Хилл заметно волноваться, когда она наблюдает, как незнакомая ей цветочница при случайной встрече на улице называет ее сына Фредди «милым другом». «Концовка первого акта является началом «процесса перевоспитания» предубежденного зрителя. Она как бы указывает лишь на смягчающие обстоятельства, которые необходимо учесть при осуждении обвиняемой Элизы. Доказательство невиновности Элизы дается только в следующем акте благодаря ее превращению в леди. Кто действительно полагал, что Элиза была навязчивой из-за врожденной низости или продажности, и кто не смог правильно истолковать описание среды в конце первого акта, тому откроет глаза самоуверенное и гордое выступление превращенной Элизы». Насколько тщательно при перевоспитании своих читателей и зрителей Шоу учитывает предубеждения, можно подтвердить многочисленными примерами.

Широко распространенное мнение многих состоятельных господ, как известно, заключается в том, что жители Ист-Энда сами виноваты в своей нищете, так как не умеют «экономить». Хотя они, как и Элиза в Ковент-Гардене, очень падки на деньги, но лишь для того, чтобы при первой же возможности снова расточительно потратить их на абсолютно ненужные вещи. У них вовсе нет мыслей использовать деньги благоразумно, например, для профессионального образования. Шоу стремится это предубеждение, как, впрочем, и другие, сначала усилить. Элиза, едва заполучив какие-то деньги, уже позволяет себе поехать домой на такси. Но сразу же начинается разъяснение настоящего отношения Элизы к деньгам. На следующий день она спешит потратить их на собственное образование. «Если человеческое существо обусловлено средой и если объективное существо и объективные условия взаимно соответствуют друг другу, тогда превращение существа возможно лишь при замене среды или ее изменении. Этот тезис в пьесе «Пигмалион» конкретизируется тем, что для создания возможности превращения Элизы ее полностью изолируют от старого мира и переносят в новый». В качестве первой меры своего плана перевоспитания Хиггинс распоряжается насчет ванны, в которой Элиза освобождается от наследия
Ист-Энда.

Старое платье, самая близкая к телу часть старой среды, даже не откладывается в сторону, а сжигается. Ни малейшей частицы старого мира не должно связывать Элизу с ним, если серьезно думать о ее превращении. Чтобы показать это, Шоу ввел в действие еще один особенно поучительный инцидент.

В конце пьесы, когда Элиза, по всей вероятности, уже окончательно превратилась в леди, вдруг появляется ее отец. Непредвиденно происходит проверка, дающая ответ на вопрос о том, прав ли Хиггинс, считая возможным возвращение Элизы к прежней жизни: (В среднем окне появляется Дулиттл. Бросив на Хиггинса укоризненный и полный достоинства взгляд, он бесшумно подходит к дочери, которая сидит спиной к окнам и поэтому не видит его.) Пикеринг. Он неисправим, Элиза. Но ведь вы не скатитесь, правда? Элиза. Нет. Теперь уже нет. Я хорошо заучила свой урок. Теперь я уже не могу издавать такие звуки, как раньше, даже если б хотела. (Дулиттл сзади кладет ей руку на плечо. Она роняет вышиванье, оглядывается, и при виде отцовского великолепия вся ее выдержка сразу испаряется.) У-у-ааааа-у! Хиггинс (торжествующе). Ага! Вот, вот! У-у-ааааа-у! У-у-ааааа-у! Победа! Победа!».

Самое незначительное соприкосновение лишь с частью своего старого мира превращает сдержанную и, казалось бы, готовую к изысканному поведению леди на какой-то момент снова в уличного ребенка, который не только реагирует, как и прежде, но, к собственному удивлению, снова может произносить, казалось, уже забытые звуки улицы. Ввиду тщательного подчеркивания влияния среды у зрителя легко могло бы возникнуть ложное представление о том, будто характеры в мире героев Шоу целиком поддаются ограничению влиянием среды.

Для предупреждения этого нежелательного заблуждения Шоу с подобной же тщательностью и основательностью внес в свою пьесу контртезис о существовании естественных способностей и их значении для характера того или иного индивидуума. Это положение конкретизируется сразу во всех четырех главных героях пьесы: Элизе, Хиггинсе, Дулиттле и Пикеринге. «Пигмалион» — это насмешка над поклонниками «голубой крови»… каждая моя пьеса была камнем, который я бросал в окна викторианского благополучия», — так отзывался сам автор о своей пьесе.

Для Шоу было важно показать, что все качества Элизы, которые она раскрывает как леди, можно уже обнаружить в цветочнице как естественные способности или что качества цветочницы можно затем снова обнаружить в леди. Концепция Шоу уже содержалась в описании внешности Элизы. В конце детальной характеристики ее внешнего облика говорится: «Без сомнения, она по-своему чистоплотна, однако рядом с дамами решительно кажется замарашкой. Черты лица у нее недурны, но состояние кожи оставляет желать лучшего; кроме того, заметно, что она нуждается в услугах дантиста».

Превращение Дулиттла в джентльмена, точно так же как и его дочери в леди, должно показаться относительно внешним процессом. Здесь как бы модифицируются лишь его природные способности благодаря его новому общественному положению.

Как акционер сыроваренного треста «Друг желудка» и видный оратор уоннафеллеровской Всемирной лиги моральных реформ, он, в сущности, даже остался при своей настоящей профессии, которая, по свидетельству Элизы, еще до его социального превращения состояла в том, чтобы вымогать деньги у других людей, пуская в ход свое красноречие. Но самым убедительным образом тезис о наличии природных способностей и их значении для создания характеров демонстрируется на примере пары Хиггинс — Пикеринг. Оба они по своему социальному положению джентльмены, но с тем различием, что Пикеринг и по своему темпераменту джентльмен, в то время как Хиггинс предрасположен к грубости. Различие и общность обоих персонажей систематически демонстрируется на их поведении по отношению к Элизе.

Хиггинс с самого начала обращается с ней грубо, невежливо, бесцеремонно. В ее присутствии он говорит о ней «глупая девушка», «чучело», «так неотразимо вульгарна, так вопиюще грязна», «скверная, испорченная девчонка» и тому подобное. Он просит свою экономку завернуть Элизу в газету и бросить в мусорный ящик. Единственной нормой разговора с ней является повелительная форма, а предпочтительным способом влияния на Элизу — угроза. Пикеринг, врожденный джентльмен, напротив, в обращении с Элизой с самого начала проявляет такт и исключительную вежливость. Он не дает спровоцировать себя на неприятное или грубое высказывание ни навязчивым поведением цветочницы, ни плохим примером Хиггинса. Так как никакие обстоятельства не объясняют эти различия в поведении,. зритель должен предположить, что, наверное, все же имеется нечто вроде врожденных склонностей к грубому или деликатному поведению.

Для предупреждения ложного вывода, будто грубое поведение Хиггинса по отношению к Элизе обусловлено исключительно существующими между ним и ею социальными различиями, Шоу заставляет Хиггинса вести себя заметно резко и невежливо также и среди ему равных. Хиггинс не особенно старается скрыть от миссис, мисс и Фредди Хилл, как мало он с ними считается и как мало они для него значат. Разумеется, Шоу дает возможность проявляться грубости Хиггинса в обществе в значительно модифицированной форме. При всей врожденной склонности к бесцеремонному высказыванию правды, Хиггинс не допускает там таких грубостей, какие мы наблюдаем при его обращении с Элизой. Когда его собеседница миссис Эйнсфорд Хилл по своей ограниченности полагает, что было бы лучше, «если б люди умели быть откровенными и говорить то, что думают», Хиггинс протестует восклицанием «Упаси бог!» и возражением, что «это было бы неприлично». Характер человека определяется не непосредственно средой, а через межчеловеческие, эмоционально окрашенные отношения и связи, через которые он проходит в условиях своей среды. Человек — чувствительное, восприимчивое существо, а не пассивный предмет, которому можно придать любую форму, подобно куску воска. Какое значение Шоу придает как раз этому вопросу, подтверждается выдвижением его в центр драматического действия.

Вначале Элиза для Хиггинса кусок грязи, который можно завернуть в газету и бросить в мусорный ящик, во всяком случае «замарашка, чумазая замухрышка», которую заставляют вымыться, как грязное животное, невзирая на ее протесты. Вымытая и одетая Элиза становится не человеком, а интересным подопытным пред­метом, на котором можно производить научный экспе­римент. За три месяца Хиггинс сделал из Элизы графиню, он выиграл свое пари, как выражается Пикеринг, ему это стоило большого напряжения. То, что Элиза сама участвует в этом эксперименте и как человек в высшей степени была связана обязательством, до его сознания — как, впрочем, также и до сознания Пикеринга — не доходит вплоть до наступления открытого конфликта, который образует драматическую кульминацию пьесы. К своему большому удивлению, Хиггинс должен в заключение констатировать, что между ним и Пикерингом, с одной стороны, и Элизой — с другой, возникли человеческие отношения, которые не имеют больше ничего общего с отношениями ученых к своим объектам и которые нельзя больше игнорировать, а можно разрешить лишь с болью в душе. «Отвлекаясь от лингвистики, следует прежде все­го отметить, что «Пигмалион» был веселой, блестящей комедией, последний акт которой содержал элемент истинной драмы: маленькая цветочница хорошо справилась со своей ролью знатной дамы и больше уже не нужна — ей остается вернуться на улицу или выйти замуж за одного из трех героев».

Зритель понимает, что Элиза сделалась леди не благодаря тому, что ее научили одеваться и говорить как леди, а благодаря тому, что она вступила в человеческие отношения с леди и джентльменами в их среде.

В то время как вся пьеса бесчисленными деталями внушает, что различие между леди и цветочницей заключается в их поведении, в тексте утверждается нечто прямо противоположное: «Леди отличается от цветочницы не тем, как она себя держит, а тем, как с ней себя держат».

Эти слова принадлежат Элизе. По ее мнению, заслуга в превращении ее в леди принадлежит Пикерингу, а не Хиггинсу. Хиггинс ее лишь дрессировал, учил правильной речи и т.д. Это способности, которые можно легко приобрести и без посторонней помощи. Вежливое обращение Пикеринга произ­вело те внутренние перемены, которые отличают цветоч­ницу от леди. Очевидно, утверждение Элизы, что только манера обращения с человеком определяет его суть, не является основой проблематики пьесы. Если бы обхождение с человеком было решающим фактором, тогда Хиггинс должен был бы всех встречающихся ему дам делать цветочницами, а Пикеринг всех встречающихся ему цветочниц-дамами.

То, что оба они не наделены такой волшебной силой, совершенно очевидно. Хиггинс не проявляет чувства такта, присущего Пикерингу, ни по отношению к матери, ни по отношению к миссис и мисс Эйнсфорд Хилл, не вызывая этим в их характерах маломальских изменений. Пикеринг в первом и втором актах обращается с цветочницей Элизой с не слишком изысканной вежливостью. С другой стороны, в пьесе ясно показывается, что одно лишь поведение также не определяет сути. Если бы только поведение было решающим фактором, тогда Хиггинс уже давно перестал бы быть джентльменом. Но никто серьезно не оспаривает его почетное звание джентльмена. Хиггинс также не перестает быть джентльменом оттого, что бестактно ведет себя с Элизой, как и Элиза не может превратиться в леди лишь благодаря достойному леди поведению. Тезис Элизы, что лишь обращение с человеком является решающим фактором, и антитезис, что поведение человека является определяющим для существа личности, ясно опровергаются пьесой.

Поучительность пьесы заключается в синтезе — определяющим для существа человека является его общественное отношение к другим людям. Но общественное отношение есть нечто большее, чем одностороннее поведение человека и одностороннее обращение с ним. Общественное отношение включает в себя две стороны: поведение и обращение. Элиза из цветочницы становится леди благодаря тому, что одновременно с ее поведением изменилось также и обращение с ней, которое она почувствовала в окружающем ее мире. То, что понимается под общественным отношением, отчетливо раскрывается лишь в конце пьесы и в ее кульминационном пункте. Элиза уясняет себе, что, несмотря на успешное завершение занятий по языку, несмотря на радикальное изменение среды, несмотря на постоянное и исключительное пребывание среди признанных джентльменов и леди, несмотря на образцовое обращение с ней со стороны джентльмена и несмотря на овладение ею самой всеми формами поведения, она не превратилась еще в настоящую леди, а стала лишь горничной, секретаршей или собеседницей двух джентльменов. Она делает попытку миновать эту судьбу путем бегства.

Когда Хиггинс просит ее вернуться обратно, завязывается дискуссия, раскрывающая смысл общественного отношения в принципе. Элиза считает, что она стоит перед выбором между возвращением на улицу и подчинением Хиггинсу. Это для нее символично: тогда ей всю жизнь придется подавать ему туфли. Случилось как раз то, от чего предостерегала миссис Хиггинс, обратив внимание своего сына и Пикеринга на то, что девушка, владеющая языком и манерами леди, еще не является по-настоящему леди, если у нее нет соответствующего дохода. Миссис Хиггинс с самого начала видела, что главную проблему превращения цветочницы в светскую даму можно решить лишь по завершении ее «перевоспитания».

Существенной принадлежностью «знатной дамы» является ее независимость, которую может гарантировать лишь доход, независимый от любого личного труда. Толкование концовки «Пигмалиона» очевидно. Оно не антропологического, как предшествующие тезисы, а этического и эстетического порядка: желательным является не превращение жителей трущоб в леди и джентльменов, подобно превращению Дулиттла, а превращение их в леди и джентльменов нового типа, чувство собственного достоинства которых базируется на их собственном труде. Элиза в стремлении к труду и независимости является воплощением нового идеала леди, который, в сущности, ничего общего не имеет со старым идеалом леди аристократического общества. Она не стала графиней, как об этом неоднократно вещал Хиггинс, но стала женщиной, сила и энергия которой вызывают восхищение.

Знаменательно, что даже Хиггинс не может отказать ей в привлекательности — разочарование и враждебность скоро превращаются в противоположность. Он, кажется, даже забыл о первоначальном стремлении к другому результату и желанию сделать из Элизы графиню. «Хочу похвастаться, что пьеса «Пигмалион» пользовалась величайшим успехом в Европе, Северной Америке и у нас. Ее поучительность настолько сильна и преднамеренна, что я с восторгом швыряю ее в лицо тем само­довольным мудрецам, которые, как попугаи, твердят, что искусство не должно быть дидактическим. Это подтверждает мое мнение, что искусство не может быть никаким иным», — писал Шоу. Автору приходилось бороться за правильную трактовку всех своих пьес, особенно комедий, и выступать против намеренно ложного истолкования их. В случае с «Пигмалионом» борьба концентрировалась вокруг вопроса, выйдет ли Элиза замуж за Хиггинса или за Фредди. Если Элизу выдают замуж за Хиггинса, то создается условное комедийное завершение и приемлемый конец: перевоспитание Элизы завершается в этом случае ее «обуржуазиванием».

Тот, кто выдает Элизу за неимущего Фредди, одновременно должен признать и этические и эстетические тезисы Шоу. Конечно, критики и театральный мир единодушно высказались за «буржуазное решение». Так что финал пьесы остается открытым. Похоже, что и сам драматург не знал, что же теперь ждать от преображенной Элизы…